Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Елисеева

Казалось бы, чего проще — разъяснить мужикам ошибку и отпустить с миром. В их сомнениях насчет оброка не было ничего удивительного, если учесть, что многие управляющие, порой без ведома владельцев, набивали себе карманы. Однако Болотов называл пришедших к нему крестьян и «негодяями», и «сволочью», и «бунтовщиками». На взгляд нашего современника, его стремление заткнуть мужикам рты, чтобы они не могли «и кукнуть», — в корне неверно. Бросается в глаза, что управляющий желает сначала подавить возмущение, а уж потом вступить в переговоры. Сама жалоба квалифицируется как мятеж.

Чтобы понять логику Болотова и князя Волконского, надо принять во внимание реалии двухсотлетней давности. Малейшее неповиновение каралось не по причине кровожадности властей, а потому что крестьяне воспринимали уступку, торг и переговоры как признак слабости. За этим могло последовать возмущение больше прежнего. Поэтому сопротивление старались подавить в зародыше, а уж потом разбираться, кто прав, кто виноват. Любопытно поведение солдат — вчерашних выходцев из крестьянской среды. Они не чувствуют «классовой солидарности», напротив, угрожают «перерубить» мужиков шпагами. И дело здесь не в «неразвитости» сознания, а в заметном изменении его социальной составляющей. Служивые ощущают себя частью административного аппарата. Может показаться странным, но с высокостоящими над ними Болотовым и князем Волконским они связаны больше, чем с крестьянами чужого села.

Вполне объясним и страх управляющего, что неугомонный Роман все-таки доберется с жалобой до императрицы. Подача челобитных в собственные руки монархини была запрещена. Однако после наказания ретивых доносчиков власти непременно принимались за разбор жалобы. Даже если Болотов и Волконский были чисты, в процессе расследования вскрылись бы неизбежные упущения и злоупотребления — у кого их не было? При любых обстоятельствах ревизия — дело крайне нежелательное. Потому-то Романа и «спеленали» у самого дворца. Раздражение Андрея Тимофеевича против него не утихло и с течением лет. Ведь Роман был не простым буяном, а инициативным ходоком с амбициями главы мирского самоуправления. Заработанное богатство его не удовлетворяло, он нуждался в повышении своего статуса. Стань спасские мужики в самом деле государственными, и такой человек мог встроиться в низовую систему власти. Однако среди помещичьих крестьян он был явно опасен. При малейшем неповиновении подобные личности оказывались на гребне волны, командовали и распоряжались восставшими. Управляющие всеми силами старались избавиться от потенциальных вожаков крестьянского бунта, что и произошло с Романом.

«Чтоб то мужикам было безобидно»

А теперь из уголовных глубин поднимемся в мир обыденных отношений между помещиками и крепостными. Там не обязательно царила взаимная любовь, но и до смертоубийств дело чаще всего не доходило. Было бы неверно сказать, что государственная власть обращала внимание на то, как барин управляет хозяйством, только в случае смерти холопа. На самом деле крепостные находились полностью в сфере ответственности господина: он должен был гарантировать императору их повиновение, взимание подушной подати, сбор рекрутов, исполнение важных работ общероссийского масштаба, таких как прокладка дорог, строительство мостов или дежурство на заставах во время противоэпидемических карантинов.

Ни власти, ни помещик не были заинтересованы в том, чтобы разорять крестьян. Если крепостные ударялись в нищенство, их задерживала полиция и отправляла к господину с требованием, чтобы он приспособил своих людей к работе и дал пропитание. Из переписки А. В. Суворова со своими управляющими видно, как решались дела о повышении благосостояния, а значит, и платежеспособности крестьянского двора. «У крестьянина Михайлы Иванова одна корова! — с возмущением писал полководец. — Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что они допустили Михайлу Иванова дожить до одной коровы. На сей раз впервые и последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких, у кого много малолетних детей. Того ради Михайле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль».

Круговая порука сельского мира и личная ответственность хозяина служили своего рода социальной гарантией от бедности. Из отчетов и писем видно, что расслоение происходило не столько внутри общины, сколько между разными деревнями. Были села работящие и пьющие, справные и влачившие жалкое существование. Многое зависело от географического фактора: качества земли, близости проезжих дорог и т. д. У каждого помещика имелась своя Рузаевка — вечная головная боль, заноза в сердце. Для Суворова предметом постоянных нареканий стала деревня Ундол неподалеку от Владимира.

«Ундольские крестьяне не чадолюбивы, — писал он управляющему Степану Кузнецову, — и недавно в малых детях терпели жалостный убыток. Это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу невиновен. В оспе ребят от простуды не укрывали, двери и окошки оставляли полые и надлежащим их не питали, и хотя небрежных отцов должно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья — те с их женами управятся сами. Но сего наказания мало; понеже сие есть человекоубийство… Порочный, корыстолюбивый постой проезжих главною тому причиною, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут… А потому имеющим в кори и оспе детей отнюдь не пускать приезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщение пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет».

Порой кажется, что барин объясняет крестьянам самые простые вещи, понятные любому. Но не стоит забывать, что ясны они сейчас, а в тот момент требовались постоянное напоминание и принуждение, чтобы исполнялись элементарные правила: не водить больных в людные места, ухаживать за простудившимися детьми, не надеясь, будто хворь пройдет сама, не бросать, ради угождения постояльцу, своих близких без обеда…

Александр Васильевич был строгим, но не суровым барином, отлично понимавшим особенности деревенской психологии: лень, стремление увильнуть от работы, алчность до легких денег, доверчивость и простодушное лукавство. Ундол являлся одним из самых обширных имений полководца, он стоял на тракте, и его жители много зарабатывали, обслуживая путешественников. Сельский труд приносил им меньше, и они почти забросили пахать землю. Готовя для проезжающих еду, ундольцы резали скот, отчего оставались без навоза, и пашня с каждым годом давала все меньше и меньше. «Лень рождается от изобилия, — писал им барин. — Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать землю без навоза, отчего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Суворов потребовал от жителей имения возобновить разведение скота: «Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком»[565].

С той же деловитостью, с какой Александр Васильевич отдавал распоряжения о размножении лошадей и коров, он беспокоился о «размножении» холопов. Управляющему Семену Румянцеву полководец писал: «Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в нашей стороне. Чего ради прошу вас для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится, из крестьянок или из дворовых. На что употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 рублей. Лица не очень разбирать, лишь бы были здоровы… Да не можно ль, государь мой, выбрать из моих крестьянских тако-ж дворовых людям в невесты девочку-другую, только чтоб то мужикам было безобидно… Сих девиц извольте отправлять в Ундол на крестьянских подводах без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно»[566].

Оборот — «как возят кур» — способен возмутить современного человека, но в сущности он не заключал в себе ничего обидного, речь шла о том, что невест можно отправить спокойно, без охраны, в простых крестьянских телегах. Обращает на себя внимание другая фраза: «чтоб то мужикам было безобидно». Имеется в виду недостаток девиц в селе. Если таковой есть, то лучше крестьян не волновать и не отбирать тех, на которых они уже рассчитывают. Кроме того, за обиду родители могли почесть сам факт перевода их дочери из крестьян в дворовые. Это считалось болезненным вопросом, и Суворов в данном случае предпочитал не употреблять барской власти, если семья будет возражать.

Следует пояснить, что крепостные XVIII века слились из множества категорий зависимых людей. Основными были холопы, принадлежавшие барину, и собственно крестьяне, жившие на земле и постепенно закрепленные за ней. В 1718–1724 годах в России прошла подушная перепись, которая соединила холопов с крестьянами в одном сословии. Отныне закон отказывался видеть между ними разницу. Однако в реальности различие сохранялось до самой отмены крепостного права. В крестьянской среде бытовало твердое убеждение, что дворовые — суть хозяйские рабы. А хлебопашцы привязаны не к владельцу имения, а к земле как таковой. Уточним не всегда понимаемую нашими современниками тонкость: дворового холопа можно было продать (в том числе в розницу, хотя практически все объявления предлагают купить семейного слугу вместе с домочадцами и выставляют для них общую цену). Крестьянин же подлежал продаже только вместе с землей[567]. Однако помещик имел право переводить жителей деревень из крестьян в дворовые, чего им, конечно, не хотелось.