Свиток 2. Непобедимый - Егор Дмитриевич Чекрыгин

копьем или топориком достаточно, чтобы лишить нападающих целой лодки. А лодки тут товар дорогой и ценный, только шкуры выделать, особым образом задубить и сшить — это целая песня и целая наука, подвластная лишь очень важным шаманам. Недаром вон Кор’тек так над припрятанными пиратскими лодками трясся и готов вести их за собой даже на буксире.

Ну а на берегу, я так понимаю, миролюбие, опять же, регулируется соображениями выгоды и законом мести.

Почему степняки режут всех подряд? Потому как, говоря словами известной песни, — «нынче здесь, завтра — там!» Коли ты кого тут завалил, то завтра тебя искать придется по всей степи. Найти, конечно, можно, благо стадо оставляет след заметный, а следы степняки читать умеют. Только ведь для мщения приходится отправлять специальный отряд, ослабляя тем самым племя. А прибрежники живут поселками, на одном месте. Да еще и более мобильны, благодаря своим лодкам. Так что, если кому подгадишь, с местью набедокурившим жителям конкретного поселка у обиженных особо не заржавеет.

Потому-то принять, накормить и обиходить странников, которые заплатят тебе за это кой-какими дарами, оказывается куда более выгодным, чем грабить их же с риском для жизни.

Вот оттого и грабят прибрежники только прибывших совсем уж издалека чужаков, своей вызывающей слабостью нагло провоцирующих хозяев на этот акт справедливого возмездия за столь дерзновенный проступок.

— Понятно, — задумчиво пробормотал я. — А просто поговорить со встречными караванами у вас обычаев нет?

— Так ведь, коли мы сейчас к ним рванем, типа поговорить, они от нас удрать попытаются. Им-то откуда про наши «разговоры» знать? Они подумают, что мы их грабить идем. Просто так никто не сближается.

Тут тоже все понятно. У нас в степи, если у племени сил драться не было, но из-за каких-то особенностей ландшафта встречи с другим племенем было не избежать, все воины выходили вперед, тряся оружием и делая устрашающие жесты в сторону врага. Те, если тоже не были расположены воевать, отвечали той же любезностью, и все мило расходились по разным курсам, не сказав друг другу ни слова. Вот и тут примерно то же самое, только вместо угрожающих жестов просто расходятся сторонами.

Однако поговорить с этими ребятами нам крайне важно. Плывут-то они как раз с запада, значит, знают, что творится впереди. И нам это знание отнюдь не помешает. Потому как вновь нарываться на аиотееков очень не хочется. Последние дни мы избегали встреч с врагами благодаря удаче и сверхосторожности. Пару раз опять пришлось ночевать на лодках. Костры разжигались только для приготовления еды, благо ночи были уже более чем теплые. А про то, что можно шуметь, мы уже давным-давно забыли. Даже крутые вояки не желали вновь попадать в ту ситуацию, из которой мы выбрались исключительно благодаря Чуду!

— Садись Тов’хай, испей-ка травяного отвара, — поприветствовал я прибывшего к моему костру паренька, делая знак Тишке угостить его отваром травок. — Расскажи, как аиотееки между собой подрались?

Тов’хай, явно подражая кому-то очень важному и крутому, приземлил свой зад на какой-то бугорок возле моего костра, степенно сложил ноги рогаликом и, не глядя, принял чашу из рук Тишки. Но при этом не удержался и пальнул глазами в сторону демонстративно пялящейся в сторону Осакат. Витек сразу захрапел, как молодой бычок по весне, начал скрежетать от ярости зубами и бить копытом. Что-то мне подсказывает, что я знаю, кто посадил Витьку тот фингал, с которым он заявился ко мне еще в Вал’аклаве, и даже могу угадать, из-за кого произошла разборка! (Вот ведь, злыдня мелкопакостная, и тут успела набедокурить. Ведь ни кожи, ни рожи, ни фигуры, но держит себя с таким апломбом, что мужики невольно ведутся. Прынцесса, блин.)

— Так что там с аиотееками? — прервал я повторным вопросом эту перестрелку уничтожающим и взглядами, кокетства и демонстрацию крутизны.

— Как в темной ночи ирокезы верблюжатников гадких побили, — начал заунывным голосом автора-песенника, сиречь балладопойца, Тов’хай, — сделал я круг по степи преизрядный, к лагерю вражьему чтоб подобраться неслышным, где мы намедни с воином славным Нит’кау врага, стада охранявшего, храбро пленили. А было то так. Наногубыстрый и храбробесстрашный Тов’хай пробегая, вниманье врага на себя отвлекал дерзновенно. А силойподобныйбыку-пятилетке могучий Нит’кау…

— Стоп!!! — рявкнул я, заметив, что привычно начинаю клевать носом под заунывный напев. — Я тебя спрашиваю не про то, как вы часового взяли, а как аиотееки между собой дрались! И давай-ка без пения.

Ага! Щаз-з-з!!! Такова мнемоническая система у местных: чтобы запомнить что-то важное или дельное, они сочиняют на эту тему балладу. Что отчасти, наверное, и логично — ритмичные и рифмующиеся строки куда тверже закрепляются в памяти и дольше там остаются. Опять же, те же самые рифмы и ритмы не дают вносить лишку отсебятины в повествование каждому пересказчику. Хотя, конечно, и тут врут нещадно, особенно по части добавления эпитетов и прочих красот.

Но что ни говори, а все-таки в таком виде у повести куда больше шансов сохраниться неизменной, чем просто при устном пересказе, — каждый раз своими словами, в меру понимания и честности пересказчика.

Так что можно было не сомневаться, что Тов’хай, дабы лучше запечатлеть свой первый подвиг в истории человечества (а парень реально проявил себя с лучшей стороны, и надо бы поговорить с Лга’нхи и Гит’евеком о какой-нибудь награде), сложил о наших (в первую очередь своих) приключениях балладу. Оно, конечно, ее было бы любопытно, а отчасти и полезно послушать от начала и до конца. С одной стороны, чтобы лучше понять, как видится вся эта авантюра глазами местного, а с другой — просто любопытно, как он там описывает мое личное участие. Что и говорить, а некоторая толика тщеславия (ага, совсем крохотная чуточку побольше орбиты солнца)[17] есть даже у меня. Вот только булькающее перед моим носом в глиняном горшочке варево, предназначенное для страдающего от гангрены раненого, в качестве ключика на Тот свет, отнюдь не способствовало слушанью баллад и прочим развлечениям, так что я сплошь и рядом прерывал поэтическое творение Тов’хая наводящими вопросами, уточнениями и просто окриками.

Иначе, чувствую, пришлось бы слушать всю ночь. Увы, объяснить сему недобитому Гомеру, что «краткость — сестра таланта», Антон Павлович, по известным причинам, пока не удосужился. Потому-то он повествовал о каждом своем мелком шаге и событии, да