Карнакки – охотник за привидениями - Уильям Ходжсон

Теперь он протирал ладони небольшой губкой, которую время от времени обмакивал в чашку с каким-то раствором. Я понимал, что он намеревается сделать… Баумофф вдруг вздрогнул, с мучительным напряжением попытался улыбнуться, сославшись при этом на забинтованный палец. Во время своего последнего эксперимента Баумофф держал палец над пламенем спиртовки; однако теперь, как он дал мне понять несколькими с натугой выдавленными словами, он намеревался, насколько возможно, сымитировать ту великую сцену, которую имел в виду. Он настолько четко объяснил мне, что мы должны испытать нечто чрезвычайно важное, что я находился в состоянии едва ли не суеверного волнения.

— Жаль, что вы начали этот эксперимент, Баумофф! — проговорил я.

— Не… говорите… таких… глупостей! — едва выдохнул он. Впрочем, оба последних слова его скорее напоминали стон, поскольку перед каждым из них он до шляпки втыкал оставшиеся стальные шипы в собственные ладони. Баумофф сжимал кулаки в порыве дикой решимости, и я заметил, что острие одного из них вышло наружу с тыльной стороны ладони между сухожилиями второго и третьего пальцев. Верхушка шипа была окрашена кровью. Я посмотрел на Баумоффа: он глядел мне прямо в глаза.

— Только не вмешивайтесь, — выдавил он. — Я пошел на все это не развлечения ради. Я… знаю… что… делаю. Смотрите… тьма… собирается. Замечайте… все!

Он погрузился в болезненное молчание, прерывавшееся только полными боли вздохами. Я понял, что должен уступить, и принялся разглядывать комнату, пребывая в состоянии, соединявшем в себе почти нервическую тревогу с истинным и совершенно здравым любопытством.

— Так, — наконец промолвил Баумофф, — скоро произойдет нечто. Я чувствую… это. Ну, подождите… подождите… до моего… большого опыта. Я покажу этому мерзавцу Гаутчу.

Я кивнул; однако Баумофф едва ли мог видеть меня; так как зрение его явно обратилось в глубь себя, радужная оболочка глаз расслабилась. Я вновь обвел комнату взглядом; исходящие от лампы лучи явным образом время от времени прерывались, создавая тем самым впечатление того, что ее кто-то попеременно включал и выключал.

В комнате заметно потемнело… атмосфера сделалась тяжелой… по-особенному мрачной. Сумрак этот заметно отливал синевой; однако в нем не было еще той густоты, которую мы недавно наблюдали в результате простого горения… только лампа мигала время от времени.

Баумофф заговорил снова, с усилием выталкивая из себя слова.

— Э… этот мой прием… позволяет… в полной мере… воспользоваться… испытываемой мной болью. Результат… требует… правильного… сочетания… идей и эмоций. Вы понимаете меня? Я… воспроизвожу… ситуацию… как можно… ближе. Фиксирую… все внимание… на сцене смерти…

Несколько мгновений он пытался отдышаться.

— Мы… доказали… что Тьма была; но ее следует… соединить… с психическим… эффектом… чтобы в точности… воспроизвести все… условия. Подлинная… ситуация… требует… чрезвычайной точности. Отмечайте все. Записывайте.

А потом единым порывом Баумофф выпалил:

— Боже мой… Стаффорд, замечайте все. Скоро произойдет нечто. Нечто… удивительное… и обещайте… не мешать мне. Я знаю… что делаю.

Баумофф, охнув, умолк, и в охваченной тишиной комнате стало слышно лишь его надсаженное дыхание. Вглядываясь в его лицо, дюжину раз заставляя себя смолчать о вещах важных с моей точки зрения, я вдруг заметил, что более не могу видеть его со всей четкостью; некий трепет в разделявшей нас атмосфере временами делал его облик каким-то нереальным. За последние тридцать секунд в комнате существенно потемнело, и, озираясь по сторонам, я вдруг заметил, что в сгущающейся синей мгле, уже пронизывавшей буквально все вокруг, заметно какое-то внутреннее кружение. Я посмотрел на лампу и понял, что чередующиеся вспышки света и синей тьмы сменяют друг друга с удивительной быстротой.

— Бог мой! — услышал я голос Баумоффа, доносившийся до меня из недр полумрака. — И как же Христос терпел эти гвозди!

Я посмотрел на него, ощущая предельное удовольствие и смесь жалости с раздражением; однако мне было ясно, что время протестов и возражений уже миновало. Трепетавший между нами воздух доносил до меня его облик с большими искажениями. Я словно бы видел Баумоффа сквозь восходящий над раскаленным камнем воздушный поток, прерываемый лишь накатывавшими то и дело волнами черной синевы.

Однажды я сумел увидеть его лицо более отчетливо, его наполняла бесконечная боль, показавшаяся мне почему-то скорее духовной, чем физической, и властвовало на нем выражение полной решимости и концентрации, наделявшее болезненно-бледное, покрытое потом, измученное лицо обликом героического великолепия.

А потом вибрации искусственно вызванной им муки окончательно прервали вибрации света, затопив комнату волнами и всплесками тьмы. Последний быстрый взгляд, брошенный мною по сторонам, открыл для меня мгновенное вскипание невидимого эфира; вихри его вдруг поглотили огонек лампы, превратив ее сперва во вращающееся световое пятно, несколько мгновений остававшееся на своем месте, а затем померкшее, побледневшее и погасшее… внезапно передо мной не оказалось ни капли света, ни чего угодно еще. Я словно бы затерялся на просторах черной и непроглядной ночи, которую пронзало лишь напряженное и полное боли дыхание Баумоффа.

Целая минута миновала настолько медленно, что если бы я не подсчитывал частоту дыхания Баумоффа, то мог бы сказать, что их было пять. А потом Баумофф вдруг произнес удивительно преобразившимся голосом, в котором слышалась некая невыразительная нотка.

— Боже мой! — донеслось до меня из середины тьмы. — Какие же страдания перенес Христос!

И в наступившей тишине я вдруг понял, что отчасти испуган; однако ощущение это, с моей стороны, было слишком неопределенным и необоснованным… даже можно сказать, подсознательным. Прошли еще три минуты, в течение которых я подсчитывал полные отчаяния вздохи, доносившиеся до меня из тьмы. А потом Баумофф заговорил снова, тем же самым странным образом преобразившимся голосом.

— Муками Твоими и Кровавым Потом, — пробормотал он, дважды повторив эти слова.

Ясно было, что все внимание его в этом немыслимом состоянии с полнейшей самоотдачей обращено к сцене смерти Господа.

Эта самоотдача произвела на меня интересный и в некоторых отношениях чрезвычайный эффект. Анализируя свои ощущения, эмоции и общее состояние ума, я вдруг осознал, что Баумофф производит на меня едва ли не гипнотический эффект.

Отчасти желая прийти в нормальное состояние, а также для того, чтобы внести некоторое изменение в характер дыхания Баумоффа, я спросил его о том, как он себя чувствует. Голос мой, странным образом пустой и невыразительный, отправился в непроглядную черную тьму.