Заговор обезьян - Тина Шамрай

И, доковыляв до ванной, включил свет и, плотно закрыв дверь, стал рассматривать стопу — разрез был глубоким и здорово кровоточил. И, осторожно ощупав рану, он пытался понять, есть ли в ране стекло. Стекло было. Но вытащить осколок, как он ни старался, не мог, только вызвал ещё большее кровотечение. Надо просто забинтовать, но чем? Не бинтом же, которым Толя обматывал его руку? Моясь, он снял его и выбросил в ёмкость для мусора, стоявшее под раковиной. Пришлось лезть в ржавое эмалированное ведро, выуживать бинт, стряхивая крошки и шкурки от колбасы и ещё что-то мокрое, скользкое… Он уже хотел брезгливо отдёрнуть руку, когда понял: яблоки из компота… Ничего не поделаешь, пришлось сложить грязный бинт тампоном и промокнуть рану. И тряпочка сразу сделалась красной, и тут же затошнило от вида собственной крови, от её запаха, будто не ногу порезал, а вспорол живот.

Тогда он с остервенением содрал с вешалки огрызок полотенца и обмотал ногу. И марлей, которой очищали стол, пришлось затирать столь красноречивые следы и на кафеле, и на линолеуме в комнате. А потом пришлось полоскать тряпку и в забитой раковине долго стояла бурая от крови вода. Наконец, Добравшись до постели, он лег, положив ногу на стул, стоявший У кровати. Стекло — ерунда! А вот если бы его вытащили из-за занавесок… Но ведь не вытащили! Нет, всё-таки хорошо, что они не пили! Спиртное и еда дают такое стойкое соединение, и запах этой смеси так долго держится в воздухе. И проверяющие наверняка бы учуяли этот запах… Да! Чистый воздух — залог здоровья!

И когда в дверном замке заскрежетали ключом, он воспринял это спокойно, был уверен: это вернулся Анатолий. Ну-ну, а ведь собирался ночевать в другом месте! А вертолётчик, приблизившись в темноте к кровати, наклонился и тихо спросил: «Спишь?» От него повеяло такими вольными запахами: прохладой, табаком и, кажется, духами…

— Что это было? — приподнял он голову с подушки.

— Ты лучше скажи, куда ты девался, когда эти пошли шарить по корпусу? Галка пришла — и плачет, и смеётся. Открываю, говорит, номер, а он пустой… Понимаешь, я и предупредить не успевал, токо камень кинул, а там эта решётка…

— Так это был ты?

— Ну, думаю, Колюня там дрыхнет, кину камень, а как не проснётся? Извини, так получилось! Главное, непонятно, шо за проверка такая. Ну, в одном номере муж не по путёвке обретался, так оставили до утра, куда же его на ночь отправлять? Электрика вытащили из постели отдыхающей бабы… И на гада было людей тревожить? До меня приступили: кто да откуда, как здесь оказался? И машину проверили! Хорошо, документы при себе были, а не в сумке… Ты извини, так получилось, — всё объяснялся и объяснялся компаньон. И даже в темноте чувствовалось, как он смущён всеми этими обстоятельствами. Неужели лётчик-вертолётчик сам не понимает: это просто замечательно, что его не было здесь, в комнате…

— Открыли, говорит Галка, дверь, а там — никого! А ты где ховался?

— Всё тебе расскажи! Но искали, я думаю, не мужей и не электриков…

— А то! Но лучше на этом не зацикливаться, — решил закончить тему компаньон и щёлкнул выключателем — и свет вспыхнул! Ещё бы, кто зажигал! Но от яркого света пришлось зажмурить глаза и запротестовать:

— Ты что! Зачем свет? Ты же видишь, с улицы все видно…

— Уехали они, уехали! Пронесло! Посланные за тобой истребители вернутся ни с чем.

— Ты думаешь, пронесло? Нас же видели вместе, и не одна Галя…

— Ну, извини, не нашлось такого, который бы доложился. А может, и доложился, токо не нашли. А это шо такое? — увидел спасатель замотанную полотенцем ногу. И пришлось прикрыться простынёй.

— Ничего особенного, так, стекло.

— Так давай выну, а то завтра распухнет, и возись с тобою. А вдруг заражение? — засуетился благодетель. Хотел, видно, деятельно загладить какую-то свою вину. И тут же за руку стащил с кровати и, подталкивая в спину, довел до закутка с ванной. А там, вооружившись невесть откуда взявшейся булавкой и нацепив очки, приступил к операции. И вот такой, сосредоточенный, в маленьких очках в тонкой оправе, Саенко А. А. выглядел доктором, забывшим надеть халат.

Пальцы у него было горячими и осторожными, но даже таким умелым рукам осколок долго не поддавался. Дело стопорилось ещё тем, что из раны текла кровь. Доктор тихо матерился и, в какой-то момент не выдержав, предложил: «Давай я Галку позову, всё-таки медик». И пришлось вскинуться: никакой Гали! И спасатель, скрипя зубами, снова принялся за операцию. «Вот не будешь напрашиваться!» — раздраженно пережидал экзекуцию оперируемый.

— Надо ж такому случиться… А крови, крови, прямо, як с кабанчика! И рана такая нехорошая! Точно такая, когда с поля боя драпают…

— А ты знаешь, что это такое? — дёрнул ногой раненый.

— Помолчи, и стой тыхэнько… А то у меня и так все руки в крови… Ты никогда не братался? — ни с того, ни с сего спросил вертолётчик. Беглец усмехнулся: с тобой, что ли, и ничего не ответил. Умолк и Толя, но когда, наконец, из раны что-то там показалось, обрадовался как ребёнок.

— Ну, сукин кот, попался! Бачишь, кривое — это от зеркала! — показал он большой осколок, будто и в самом деле вынул пулю. — О! Это такая зараза, когда от зеркала, у меня такое было. Позвонила жена друга: мол, выпил, буянит, давай спасай! Поехал я мирить, а они уже обменялись нотами протеста и начали бить посуду. И зеркало разбили в прихожей, раскокали. А я, как зашёл, сдуру ботинки снял, осень же была, грязь, ну, и с налёту напоролся. Тож думал: само пройдёт, а оно как начало зудеть и болело, зараза, наступить не мог… В больнице пришлось вытаскивать!

— Значит, переговоры по примирению сторон не удались?

— Ещё как удались, они ж на меня переключились! Ну, ты дальше сам, а то тут не разминёшься.

Когда беглец, вымыв для дезинфекции ногу хозяйственным мылом, ещё оглядывался по сторонам, чем бы её перевязать, на пороге ванной снова возник компаньон. И был он и с пластырем, и с бинтом. Ну, спасатель!

Он уже лёг в постель, а взбудораженный Толя ещё долго большой кошкой сновал из комнаты в ванную и обратно. И всё что-то говорил, говорил, потом долго стелил постель, видно, эта процедура с курсантских времен была прочно забыта. И перед тем, как опрокинуться на кровать, вздохнул и пожаловался:

— А у меня потеря, так потеря! Покотовать не удалось!

— Что не удалось?

— Блядки не удались! — рассмеялся вертолётчик и потянулся на кровати так, что зазвенели все пружины. — Я ж с Галочкой сговорился, а тут эта проверка! — И перевернулся своим большим телом раз-другой, мечтательно проговорил:

— Эх, ось так бы: цок-цок, цок-цок. Но не удалось! А я знаешь, какой ласкавый, таких больше нет.

— Так ты ласкавый или ласковый?

— Это одно и тоже, но я ж ещё и нежный!

— Хвастун! Ошибаешься, есть и другие, такие же ласковые и нежные, — рассмеялся вдруг беглец. И сам удивился этому смеху: с кем поведёшься? Или это страх так выходит?

— Ну, такого не может быть! — приподнялся вертолётчик. — Ты шо, лично таких знал?

— Не только я, ты их тоже должен знать. Раньше этих ласковых часто показывали по телевизору. Так что ты, Толя, не эксклюзивный, — хмыкнул он. И как наяву представил ласковых говорунов: и вальяжного циника Константина Натановича, и молодого, ещё не потерявшего щенячьей радости от жизни Бориса Ефимовича. Он не раз видел, как зажигались серо-зелёные глаза у одного и шоколадные у другого при виде женщины, любой привлекательной женщины… Нет, это не имеет ничего общего с распутством, тут другое — витальность такой силы, что они и сами порой были ей не рады.

— Но, ты знаешь, у всех вас одна проблема…

— Какая проблема? Пока никаких проблем! — забеспокоился ласкавый.

— Все вы, как ни старайтесь, не можете… как бы поделикатнее выразиться, осчастливить всех женщин!

— Ах, ты! — бросил подушку вертолётчик.

— Спасибо! На двух удобней спать!

— Кинь назад! — затребовал назад своё имущество компаньон. — У меня шея заболит спать без подушки! — Пришлось бросить тяжёлую, набитую чёрт знает чем подушку обратно: «Вот и не разбрасывайся, дамский угодник!»

— Я угодник? — подхватился тот и снова запустил подушкой.

— Так ведь сам признался! Бросишь ещё раз — не верну!

— А ты як к бабам? — вкрадчиво поинтересовался ласковый вертолётчик.

— Я — к ним? Я к ним отношусь тепло. Но уже не в том возрасте, чтобы терять над собой контроль.

— О, кто б сомневался! Ты — и без самоконтроля! — хихикнул компаньон, сидя с подушкой в руках. И простодушно посочувствовал: — Не, ну, всё ничего, но как там, за решёткой, мужики без баб, а? Дунькой Кулаковой, як пацан, не обойдёшься…

— Вот попадёшь в следственный изолятор на год, на два, тогда и узнаешь, как…

И что за подростковое любопытство? Почему его всякий раз тянет на эту тему, совершенно неуместную, злился беглец. Будто вертолётчик своей фривольностью опошляет саму драматичность ситуации. Ну да, он такой идейный-идейный, а этот всё о низменном да о низменном, усмехнулся он своим мыслям и на память пришёл эпизод. Его тогда вели по коридорам прокуратуры, и через открытую дверь одного из кабинетов был хорошо слышен чей-то истерический голос: «Не трогайте моё чистое политическое дело грязными уголовными руками!» Это кто-то из обвиняемых чиновников отказывался от услуг адвоката, очень дорогого адвоката, известного защитой матёрых уголовников. Тогда этот пафосный выкрик показалось забавным…