Дочь оружейника - Генрих Майер

– Нет, мессир, мы не оставим вас, – сказал воин, – мы погибнем вместе с вами.

– Благодарю вас, друзья мои… поверьте мне, что завтра все мы будем живы.

В эту минуту где-то закричал ворон, так жалобно и протяжно, что граф невольно вздрогнул, а воины начали креститься, бормоча молитвы.

– Мессир, – проговорил оруженосец бледнея, – разве вы не слышите странного шума?

– Слышу, что в развалинах закаркал ворон, что же тут страшного?

– Я говорю не о том, – продолжал молодой солдат, – шум продвигается к нам; в темноте что-то движется.

Шафлер напрягал зрение, чтобы рассмотреть, что происходило вдали, и увидел действительно какую-то черную массу; шум тоже делался яснее, наконец нельзя было сомневаться, что это лошадиный топот.

– Скроемся, мессир, – вскричал жалобно оруженосец, – весь ад идет на нас.

– Молчать, трусы, – закричал Шафлер, потеряв наконец терпение, – разве вы не видите, что навстречу едут такие же путешественники, как мы? А если это бродяги или разбойники, разве мы безоружны и не справимся с толпой злодеев? Вы забыли, как недавно дрались с Черной Шайкой!.

– Если это люди, – возразил солдат смело, – мы не убежим от них, будь их даже втрое больше нас, но если…

И оруженосец замолчал, поглядывая исподлобья на развалины, мимо которых они проезжали в ту минуту. Всадники, ехавшие навстречу, были уже близко, и можно было рассмотреть, что их четверо и один едет впереди. В эту минуту месяц выглянул из-за туч и осветил фигуру Шафлера. Незнакомец, ехавший в задумчивости, поднял голову и с любопытством посмотрел, кто в такую пору и в таком страшном месте попался ему навстречу. Глаза всадников встретились и лица их выразили злобную радость. Незнакомец страшно захохотал, а Шафлер вскричал:

– Это ты, Перолио! Не даром мне говорили, что я встречу здесь Барбелана. Ты искал меня?

– Нет, но я рад, что встретил вас, мессир, – проговорил Перолио, чуть не задыхаясь от злобы, – мы можем расквитаться за Эмн.

– Где я уничтожил твою Черную Шайку?

– Тебе удалось это потому, что меня не было в Эмне, а то бы ты с твоими всадниками выкупался в канале; но все равно, ты ляжешь здесь, и твоя красавица, похищенная несколько раз, не будет плакать о тебе, потому что любит другого.

– Молчи, разбойник, – вскричал Шафлер, бросив свою перчатку прямо в лицо итальянца, – вынимай меч! Помни, что поединок наш будет на смерть.

– На смерть! – заревел Перолио и поднял уже меч, но потом одумался и прибавил:

– Что будут делать наши проводники? По законам рыцарства они не могут быть нашими свидетелями, потому что они простые солдаты; притом моих воинов больше; я не хочу, чтобы нам мешали.

– Удалим их, и победитель призовет их, когда будет нужно, – отвечал граф немного удивленный, что Перолио хочет драться без свидетелей; но полагаясь на свое искусство и силу, он не боялся ничего и знал, что по первому его призыву воины его вернуться и отомстят злодею. И потому, приказав им удалиться в ту же сторону, куда отъехали солдаты Перолио, он спросил:

– Как мы будем драться?

– На лошадях и одними мечами, а то здесь песок так глубок и земля изрыта, что можно попасть в яму. Согласны ли вы?

– Согласен, и клянусь, что не пощажу тебя, если победа будет на моей стороне. Надеюсь, что и ты не унизишь себя до измены.

– Я убил молодого Баренберга не изменой, а в честном бою на глазах бурграфа и вельмож его двора. Да и какой измены может бояться благородный граф? Оба мы без лат и шлемов, мечи наши равной длины, кони смирны, словом силы наши равны; разве Барбелан возьмется помогать одному из нас.

И, вспомнив о Барбелане, Перолио невольно подумал, сдержала ли колдунья свое обещание и жива ли странная девушка, которая внушила ему такое непонятное чувство. Образ Жуаниты, бледной и окровавленной, с таинственным крестом, представился ему в минуту и увлекал его в подземелье, но желание отомстить врагу превозмогло это влечение, и итальянец, отъехав на несколько шагов назад, вскричал, размахивая меном:

– Нападайте, мессир!

Битва была упорная и продолжительная. Шафлер, полагаясь на свое право, бился молча и хладнокровно, следя за малейшими движениями врага, а Перолио, волнуемый злобой и досадой, не мог удержать своей горячности. Глаза его блестели от гнева, проклятие вырывались из его дрожащих уст. Удары, направленные ловкими бойцами, сыпались часто и будили эхо развалин; месяц, вышедший из-за тучи, освещал эту жестокую борьбу, в которой побежденному нечего было ждать пощады.

– Вы ранены, мессир, – вскричал Перолио радостно, заметив, что противник его выпустил из левой руки уздечку и отирал кровь о гриву лошади.

– Ничего, это легкая царапина, – отвечал Шафлер очень спокойно и продолжал ловко отражать удары итальянца.

Перолио, измученный волнениями последних дней, начинал чувствовать утомление, Притом его бесило непоколебимое хладнокровие противника, смущал спокойный, презрительный взгляд благородного фламандца, и он начал понимать, что поединок не может окончиться в его пользу. Занятый своими мыслями, он не успел отразить одного удара и меч Шафлера вонзился в его плечо. Боль от раны еще более взбесила бандита, который, отчаявшись победить всадника и вопреки законам рыцарства и чести, смертельно поразил лошадь Шафлера. Конь рванулся было вперед, но хрипя, упал на передние ноги и увлек за собой Шафлера. Быстрее молнии Перолио соскочил с коня, подбежал к противнику, придавленному телом лошади, и пронзил ему грудь. Граф успел только повернуть к убийце свое спокойное лицо, ясный взгляд его остановился на Перолио с невыразимым упреком, и слабый, но звучный голос его проговорил только одно слово:

– Подлец!

Потом кровавая пена показалась у рта умирающего, глаза его неподвижно обратились к небу и бледные губы шептали без звука последнее прощание с жизнью, со счастьем, с Марией.

Услышав последнее слово противника, Перолио отскочил, как ужаленный змеей, и сердце его забилось так болезненно, что он сжал грудь рукой. Однако оглянувшись и видя, что нет свидетелей ужасной сцены, он немного успокоился, подошел к мертвецу и ощупал, бьется ли сердце его жертвы. Но удар был верен, и благородное сердце перестало биться; только глаза покойника были открыты и казалось продолжали с упреком смотреть на изменника. В эту минуту раздалось опять зловещее карканье ворона и адский смех. Бесстрашный Перолио вздрогнул и почувствовал, как холод пробежал по всем его жилам.

Это было, конечно, не первое убийство итальянца, жизнь которого была полна преступлений; но как бы ни был порочен человек, бывают минуты, когда совесть просыпается в нем, и он готов отдать последние часы своей жизни, чтобы воротить то, чего уже нельзя исправить. Злость Перолио исчезла и, вместо ненависти к мертвому врагу он ощущал только жалость к нему и удивление к его высоким качествам. Притом вся обстановка поединка, случайная встреча, место, все имело влияние на раздраженного, впечатлительного человека, который хотя и смеялся над тогдашними предрассудками, но, испытав верность гаданья колдуньи, не мог не верить в сверхъестественные силы.