Екатерина Фурцева. Женщина во власти - Сергей Сергеевич Войтиков

«думается» плохо. Все бы ничего, когда бы по итогам подобных «раздумий» не делались «объективные» выводы. В постановлении собрания было зафиксировано, что Репертуарно-редакционная коллегия Управления театров (конкретно досталось не семи членам коллегии, между которыми распределялись все поступавшие в Минкульт СССР пьесы[813], а по традиции начальнику управления П. А. Тарасову и секретарю парторганизации М. С. Ефимову) еще не стала центром, направляющим творческую работу авторов на создание «новых, значительных в идейно-художественном отношении произведений». Досталось в постановлении и сотрудникам Павла Андреевича, которые-де слабо влияли на формирование репертуарных планов театров страны, и в первую очередь столичных театров.

В шестидесятых годах, которые он не переживет, «спущенный» со Старой площади на землю, атакуемый Екатериной Фурцевой и Григорием Владыкиным, с одной стороны, Павлом Романовым — с другой, парторганизацией вверенного ему Управления театров Минкульта СССР — с третьей, Павел Тарасов был вынужден «каяться» на регулярной основе. Так, на заседании отчетно-выборного собрания парторганизации Управления театров, состоявшемся 9 октября 1964 года, он признавал:

— Мы — руководители — не всегда добиваемся выполнения тех поручений, которые даем. Есть у нас отдельные работники, которые очень плохо готовят документы, проекты решения коллегии. Поэтому и приходится сидеть, дорабатывать их по субботам и воскресеньям, и [мы] не всегда указываем на это работнику, который готовил документ[814].

На закрытом партсобрании в Минкульте СССР 6 мая 1968 года Павел Тарасов, который не так давно снял с репертуара Театра на Малой Бронной эфросовскую постановку «Обольстителя Колобашкина» того же Эдварда Радзинского, заявил:

— Больше всего нарушений и просчетов, как ни странно, мы допускаем в московских театрах, хотя здесь сосредоточены и Управление культуры, и два министерства… Нам посоветовала министр культуры Фурцева, которая была недавно на заседании Репертуарной коллегии и руководителей Управления [театров], провести некоторую перестройку в работе управления. В составе отдела по контролю мы создаем сектор контроля за репертуаром московских театров. Перестраиваем работу Репертуарной коллегии с тем, чтобы не выпускать сотни посредственных пьес, а работать лишь с крупными и талантливыми драматургами, добиваясь выпуска талантливых пьес на главные темы наших дней, активно утверждающих коммунистическую идеологию и мораль[815].

Алексей Симуков вспоминал позднее о последнем дне жизни Павла Андреевича: Екатерину Фурцеву ждали в комнате администратора МХАТа. Тарасов нервничал, и для этого у него были все основания, поскольку предстояло обсуждение пьесы с рассуждениями о женской психологии, о поведении женщины вне служебных отношений. Пьесы смелой и искренней. По наблюдениям Симукова, Тарасов вообще боялся любых встреч с Фурцевой. Министр запаздывала. И вдруг Алексей Дмитриевич услышал какой-то горловой клекот, и Павел Андреевич всей массой стал валиться на него. Вызвали врача, положили Тарасова на пол, врач начал делать искусственное дыхание, однако было уже поздно.

Аккурат в это время как раз появилась Екатерина Алексеевна и увидела тело. Ей доложили о случившемся. Отдав распоряжения, которые полагается отдавать в подобных случаях, Фурцева, по заявлению Симукова, перешагнув через труп, пошла в залу, где ее ждали.

Так окончил свой жизненный путь наш Павел Андреевич Тарасов — «на своем посту, в последний раз вытянувшись по стойке „смирно!“ во весь свой гигантский рост перед своим министром…»[816].

Фурцева же сказала:

— Идемте обсуждать!..

«Что она ощущала, переступая через мертвого Тарасова? — рассуждал впоследствии Симуков. — Для нее он был работником аппарата, исполнителем ее воли, но не тем, к кому она прислушивалась, чьей поддержки искала»[817].

Руководители сталинской школы оставались верны себе даже в вегетарианские брежневские времена…

Глава 16. Чуть-чуть о женщине

У Екатерины Фурцевой были очень теплые отношения с корифеями МХАТа. Татьяна Доронина рассказывала, как во время обучения в Школе-студии Павел Массальский в экзальтации охарактеризовал Екатерину Фурцеву следующим, весьма лестным образом:

— Катя! Красавица! Вот кто действительно… красавица! И женственна! Ах, как подлинно женственна![818]

Однако при этом «Катя» отнюдь не смотрела на МХАТ и положение в этом театре сквозь «розовые очки». В том числе и обо МХАТе она сказала 1 ноября 1965 года на заседании партсобрания Министерства культуры:

— Во многих драматических и музыкальных театрах на замещены должности главных режиссеров и главных дирижеров. Даже в Москве — МХАТ, Центральный детский театр не имеют главных режиссеров, в других центральных театрах такая проблема может возникнуть не сегодня завтра.

И недвусмысленно добавила:

— Среди творческих работников много лиц пенсионного и предпенсионного возраста. Замена им вовремя не готовится. Зрелые и перезрелые актеры выступают в молодых ролях[819].

Даже Комитет по печати при Совмине не преминул 15 января 1966 года указать в записке для ЦК на тот факт, что театр, заслуживший мировую славу и на протяжении многих десятилетий владевший умами людей во многих странах, работал «с трудом» и нуждался «в поддержке». «Многие люди с болью и тревогой наблюдают за жизнью этого театра, искренне желая, чтобы он быстрее и успешнее преодолел эти трудности, — фарисейски заявлял председатель комитета Николай Михайлов и тут же добивал академический театр в следующей фразе: — Но раздаются голоса и о том, что МХАТ — это музей, что он устарел и не может занять то положение, в котором он был».

В 1968 году Эдвард Радзинский специально написал для Татьяны Дорониной пьесу «Чуть-чуть о женщине». Татьяна Васильевна только что перешла во МХАТ из Большого драматического театра, где у нее было по 30 спектаклей в месяц, она буквально ночевала в театре. Впоследствии, рассказывая о пьесе, Эдвард Станиславович писал: «Есть изречения, которые так любят мужчины: „Женщина — отдых воина“, другое — еще приятнее — великая индульгенция мужского эгоизма: „Всякая женщина счастлива тем счастьем, которое она приносит. Мужчина — только тем счастьем, которое он испытывает“. В этой пьесе был бунт. Бунт Женщины против этих истин»[820].

Доронина должна была сыграть Прекрасную женщину, которая страдала, разочаровывалась, погибала от любви… чтобы воскреснуть и начать все вновь.

Радзинский отдал пьесу во МХАТ, что после эфросовского Ленкома было для него компромиссом. Когда пьесу приняли к постановке, Радзинский вышел из театра абсолютно счастливым человеком. Однако его тут же расстроил один известный в то время драматург, просветивший Эдварда Станиславовича:

— Вы ведь наслышаны о весьма печальных отношениях между нашими прославленными артистами — о некоей сердечной ненависти их друг к другу? […] Думаете, они хотят друг другу неприятностей? Чтобы ключи, допустим, от квартиры потерял? Или дача сгорела? — Улыбнувшись с иезуитской скромностью, собеседник продолжил: — Так вот, мой друг. Пока вы не поймете, что хотят они друг другу только одного… смерти, вы туда не ходите![821]

Постановку доверили Борису Александровичу Львову-Анохину. Однако, с тем чтобы его не съели, назначили руководителя постановки — народного артиста СССР и одного из членов