Восстание на Боспоре - Виталий Полупуднев

– Купцом?.. Это неплохо, но нужны товары, вьючные кони, охрана какая-то…

– О товарах не печалься, – оскалился весело Пифодор, – я дам тебе товаров на пять вьюков, этого достаточно. В том числе десяток амфор с борисфенским медом. Такого меду сам царь не пивал!

– Ну, а охрана?.. Одного меня ограбят дорогой.

– И об этом тоже не печалься, – положил ему на плечо руку Танай. – Если согласишься – я поеду с тобою как телохранитель да еще десять молодцов подберу, с которыми можно ничего не бояться!

Все трое обнялись с веселым смехом.

– Согласен, друзья, – с чувством произнес Лайонак. – С такими людьми, как вы, можно весь свет пройти!

– Мы и пройдем его! – подтвердил беззаботно Пифодор. – А теперь – за дело!

Через час на берегу лежали тюки и амфоры. Один из пиратов заворчал, недовольный щедростью Пифодора, но тот прикрикнул на него, а другим заявил, что дело идет о богатой добыче. Махнув рукой друзьям и княгине, он прыгнул в лодку. Весла ударили по черной воде, и лодка исчезла во мраке. Лайонак и Танай задумчиво посмотрели вслед и вернулись к Табане. Женщина молилась. Теперь мужчины заметили, что мрак ночи как бы сгустился, а на востоке появилось алое сияние зарождающегося утра.

Когда взошло солнце, то Бабон и все, кто стоял на башне, уже не заметили людей около могилы Борака. Их словно смело солнечными лучами вместе с ночной темнотой. То, что происходило ночью при свете костров, сейчас показалось Бабону ночным видением, и он готов был усомниться в его подлинности.

4

Флот Диофанта зимовал частью в херсонесской гавани, частью в керкинитидской. Полководец имел твердое убеждение, что для полного завершения таврических дел нужно весной нагрянуть всеми кораблями в Пантикапей. Перисад прислал несколько писем с настоятельными просьбами поспешить с помощью, чтобы предотвратить угрозу рабского мятежа.

Повеление свыше об отплытии флота в западном направлении нанесло удар замыслам Диофанта, так как он всерьез опасался беспорядков на Боспоре, которые подхлестнут немирных скифов к возобновлению войны.

– Эх, как получается! – схватился за бороду полководец, бросая укоризненный взгляд на своего советника.

Это он расписывал Митридату об их блестящих победах и донес в пышных выражениях, что война в Тавриде закончена. Что же касается возможности бунта на Боспоре, то Бритагор счел ее такой мелочью, о которой великому царю и упоминать было неловко.

Теперь Митридат дает им новую задачу – посетить западные порты Понта Эвксинского и наглядно показать всюду свою мощь. По-видимому, царь уверен, что дела боспорские улажены окончательно и полностью. Диофант испытывал досаду. Бритагор был настроен более благодушно и уверенно.

– Что-то я не верю в опасность рабского бунта на Боспоре, – говорил он, – просто Перисад излишне пуглив. Какие восстания, если степные скифы разбиты! На чью помощь могут рассчитывать повстанцы?

– Скифы разбиты, – бурчал Диофант, – но не истреблены, даже не смирились. В позапрошлом году они тоже были побеждены, Палак клялся в верности Митридату. А что получилось?.. Ведь и сейчас в степи бродят шайки его воинов.

– Нет, стратег, теперь не то, – возражал весело Бритагор. – Палак умер от ран, это нам известно. Лучшие князья его погибли, в Скифии разброд и голод. Некому прийти на помощь боспорским сатавкам, если они вздумают бунтовать. Да они не посмеют и подумать об этом!

Полководец не разделял благодушного настроения своего советника, но несколько успокаивался, выслушивая его доводы. Все-таки Бритагор был силен в политике. Может, он и прав.

– Воля Митридата священна, – вздохнул Диофант, – нужно немедля сниматься с якоря. Но мы не можем возвратиться в Синопу, не завершив боспорских дел. Митридат, как только узнает, что мы обманули его, казнит нас обоих. Пусть флот ведет Неоптолем, а мы с тобою должны съездить в Пантикапей на «Арголиде».

Решение это стало известно многим, узнал о нем и пронырливый Пифодор. Раньше чем многовесельная армада тронулась на запад, из херсонесской гавани вышло три корабля: два маленьких херсонесских и один большой понтийский – «Арголида». Диофант сначала хотел отплыть на одном корабле, но ему доложили, что в ближних водах пошаливают пираты. По настоянию херсонесских архонтов Диофант согласился на сопровождение «Арголиды» двумя херсонесскими суденышками.

Погода благоприятствовала, море, хотя и грозное в своем могучем колебании, не встретило их шквалами, столь страшными в этих местах. Понтийцы кутались в плащи и сквозь холодный туман вглядывались с любопытством в изломы таврских гор, населенных воинственными горцами. Многие втайне шептали молитвы богам, прося их сделать плавание благополучным.

5

Гребец, напрягаясь, опрокидывался назад, загребая веслом серую воду. Бурые волосы его спутались и выглядели лохматой грязной шапкой, что без всякой грани переходила в такую же бороду. Глаз не было видно, они спрятались за космы волос. Только нос с раздувшимися от усилия ноздрями выглядывал из волосистой массы, свидетельствуя, что гребец был человеком, а не сказочным страшилищем, способным испугать даже взрослого человека.

Обнаженные руки гребца были закопчены дымом, ибо всю зиму он работал в кузнице молотом, выбивая из вишнево-алого куска железа веселые пучки ослепительных искр.

Но вот навигация началась, и все гребцы опять сели за весла. Сел с ними и раб Сколот.

Не так много времени прошло с рокового дня последней битвы, но кажется – уже много лет оттягивают руки ржавые цепи, а беспросветное рабское существование длится бесконечно долго.

Сколот никогда не говорил о своем прошлом. Был молчалив. И никто из товарищей по несчастью не знал, что он и есть князь Фарзой, друг и родственник царя Палака, храбрый военачальник, который вел в битву многочисленную конную рать.

Может быть, поэтому ни Табана, ни Лайонак не могли узнать, жив ли он и где находится. А кто и знал правду, то молчал, помня указание Диофанта «забыть о существовании князя Фарзоя». Не все рабы ходили в цепях и спали в грязном углу. Фарзой же был отягощен железами и забыл, когда в последний раз мылся и подстригал бороду.

Диофант был убежденным рабовладельцем и правила обращения с «двуногим скотом» соблюдал строго. Если раб хоть раз позволил себе вольность или проявил буйство, он уже никогда не мог рассчитывать на хозяйскую милость. Полководец, несмотря на многие дела и заботы, находил время заниматься рабами, не забывал и о Фарзое. Он сам следил, чтобы к последнему применялась полная мера жестокого, нечеловеческого обращения, как к преступнику, рабу-нарушителю.

Фарзой всю зиму работал в кузнице до полного изнеможения, ел два раза в день ячменный хлеб и вонючую рыбу. Никогда с него не снимали цепей, а на ночь надевали дубовую колодку. До утра он мучился на земляном полу возле горна, стараясь устроиться поудобнее и уснуть. И если засыпал тяжелым сном, то нередко его отдых неожиданно прерывался ругательствами хозяина и ударами палки.

Одет он был хуже всех – в безрукавку из вытертой и пропотевшей конской шкуры, снятую с покойного раба-кузнеца, которого он сменил. Несчастный страдал язвами и гнойниками по телу. Дух его одежды вначале вызывал у Фарзоя тошноту и даже рвоту, князю казалось, что рядом с ним продолжает гнить и смердеть труп умершего. Но со временем Фарзой перестал обращать внимание на это тяжкое зловоние, как и на то, что все окружающие морщили носы и спешили отвернуться и сплюнуть, если оказывались рядом с ним.

Сколот-Фарзой с удивительной стойкостью переносил все невзгоды. Тело его стало худым и жилистым, мышцы, несмотря на плохую пищу, выпятились и окрепли. Он бил молотом с силой и выносливостью настоящего кузнеца. Даже находил смутное удовлетворение при виде того, как раскаленный кусок железа расплющивался и вытягивался от его усилий, приобретая то вид боевого клинка, то наконечника для копья или съемного сошника для деревянного плуга.

Один из невольников, грек по происхождению, однажды сказал ему:

– Сам Гефест видит твое старание и, поверь, наградит тебя! Подземный бог, как и ты, работает в поту и копоти, спит, подложив под голову молот, и никогда не моется. Он кует Зевсу громовые стрелы!

– Кому же я кую громовые стрелы? – хрипло спросил Сколот, сопровождая свой вопрос рычанием, подобно барсу, пойманному в тенета. – Уж не Митридату ли?.. С большой охотой я расплющил бы головы и ему и его воеводе Диофанту!

Эти слова дошли до ушей понтийского стратега и стоили Фарзою дорого. Но он без единого стона перенес все удары сыромятного бича, что прогулялся по его спине. Его выдержка вызвала изумление среди рабов. Последние шептались между собою о том, что стойкого раба Сколота окружает какая-то тайна.