Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

звучал уже более скептически. 20 января 1924 г. он написал в анонимной статье для еженедельника Народной партии, что социал-демократическая фракция «выбыла из парламентской жизни в качестве положительного фактора. Теперь она может только свергать правительства, но не образовывать их, поскольку сама себе не отдает отчета в своих действиях. Здесь изменения могут наступить только после отделения несовместимых друг с другом составных частей»{243}.

Таким образом, вердикт Штреземана еще не был окончательным отказом от сотрудничества с СДПГ. Председатель Немецкой народной партии выразил только то, что после его свержения с поста канцлера чувствовал буржуазный центр. Если социал-демократии удастся усмирить то свое крыло, которое видит в компромиссах с буржуазией только выпады против учения классовой борьбы, однажды правительство Большой коалиции снова сможет возглавить рейх. По внешнеполитическим соображениям для Штреземана было важным не разрушить все мосты между собой и социал-демократами. В качестве рейхсканцлера он возглавлял правительство лишь около ста дней. Но как министр иностранных дел, сохранивший этот пост и в правительстве Маркса, Штреземан выступал гарантом преемственности, будучи представителем буржуазной политики, которая как во внутренних, так и во внешних делах делала ставку не на конфронтацию, но на мирный компромисс между различными интересами.

Глава IX

Нелегкая стабилизация

В 1924 г. экономист Франц Ойленбург опубликовал статью о социальных последствиях инфляции, которая по своей точности остается непревзойденной и по сей день. «Произошла концентрация собственности в немногих, но сильных руках», — писал он в «Ежегоднике национальной экономики и статистики». «Обладание капиталом средними слоями, а тем самым и их притязание на часть прочего состояния сведено к нулю. Любое завладение собственностью ориентируется теперь прежде всего на промышленность. Мелкие и средние предприниматели, хотя и не отчуждены от собственности, но в большей степени включены в состав концернов. Тем самым распределение богатств стало еще более неравным»{244}.

Ойленбург не утверждает, что средние слои попросту разорились в результате обесценивания денег. Он более корректно пишет о ликвидации принадлежавшего им капитального имущества. Собственно, жертвами инфляции стали вкладчики, а также те, кто вложил значительную часть своих средств в облигации военного займа. Те, кто привык получать свои средства к жизни за счет сбережений или погашения и выплат процентов с ценных бумаг, остались в результате инфляции буквально ни с чем. В тяжелой ситуации оказались также те семьи, которые традиционно финансировали высшее образование своих детей за счет сбережений. С другой стороны, среди представителей средних слоев было много тех, кто выиграл от обесценивания марки: владельцы домов и земельной недвижимости оказались свободными от долгов и получали выгоду от тех общих преимуществ, которые в сложившихся условиях давало обладание недвижимым имуществом. Среди собственников домов также насчитывалось немало самостоятельных ремесленников, которые составляли ядро среднего промыслового сословия. В разгоревшемся в 1923 г. споре о ревальвации денежных требований времен до начала большой инфляции союзы представителей средних слоев не особенно обращали на себя внимание: признак того, что мелкие владельцы и ремесленники не могли в целом рассматриваться как жертвы обесценивания денег.

К числу выигравших от инфляции также относились по большей части обремененные долгами крупные землевладельцы, которые теперь смогли от них освободиться. То же самое справедливо и для владельцев крупной промышленной собственности. Среди отраслей индустрии более мощным вышел из инфляции в первую очередь горнопромышленный сектор. Хотя металлургическая и сталелитейная промышленность уже давно отставала по своему экономическому росту от «новых» отраслей химической, электротехнической и машиностроительной индустрии, ей все же удалось во время гиперинфляции, под знаком гнетущего дефицита сырья и кредитов, поставить обрабатывающие отрасли промышленности в зависимость от себя, тем самым также удовлетворив свои притязания на политическое лидерство в предпринимательском лагере. Излюбленной формой союза между предприятиями тяжелой промышленности и фирмами-покупателями было объединение под крышей концерна. Наиболее известным примером был созданный главным образом Штиннесом, хотя и недолговечный, Сименс-Рейн-Эльбе-Шукерт-Унион. Благодаря такой вертикальной концентрации тяжелая промышленность обеспечивала себе гарантии сбыта и участие в доходных, приносящих валюту операциях по экспорту готовой продукции. Партнерам из обрабатывающей промышленности, в свою очередь, гарантировались поставки сырья и предоставлялся необходимый капитал. Таким образом, обе стороны смягчали свои предпринимательские риски и зависимость от рыночной конъюнктуры. Следствия этого оказались долговечнее инфляции, послужившей поводом к сплочению отраслей промышленности.

Еще одной стороной, выигравшей от инфляции, стало государство. Выплата долгов, и в первую очередь — гигантских сумм военных кредитов, осуществлявшаяся обесцененными банкнотами, фактически была равна ликвидации задолженности. Но кредиторы не хотели мириться с этим, равно как и с обесцениванием обязательств частных должников. 28 ноября 1923 г. жертвы инфляции получили сенсационную поддержку от Имперского верховного суда. Высший немецкий суд квалифицировал принцип «марка равна марке» как противоречащий добросовестности и доверию и одобрил ревальвацию ипотечных обязательств. В январе 1924 г. еще один удар нанес Союз судей при Имперском верховном суде, который предостерег правительство Германии от попытки пренебрежения мнением Верховного суда. Высказанная Союзом угроза того, что запрет ревальвации будет признан несостоятельным в ходе судебной проверки, являлась неслыханным доселе актом протеста против государства. Конституция Германии не предусматривала присвоения судьями Верховного суда права на проверку конституционности законов. Но уже само решение судей было симптомом утраты обществом доверия к государству в результате инфляции. То обстоятельство, что не республика, а кайзеровская Германия начала проводить политику обесценивания денег, было в конце 1923 г. уже практически предано забвению. Однако республика не могла удовлетворить претензии кредиторов. Достойная ревальвация привела бы к новому расшатыванию национальной валюты, т. е. в действительности не пошла бы никому на пользу. Но пострадавшим такое понимание ситуации давалось тяжело. Следствием их разочарования стало недовольство государством, которое республике не суждено было преодолеть и в годы экономической стабилизации{245}.

Для рабочих стабилизация началась под знаком низкого уровня заработной платы и высокой безработицы. Хотя, по подсчетам государственного статистического ведомства, реальная средняя недельная заработная плата выросла с ноября по декабрь 1923 г. с 53 % до почти 70 % довоенного уровня, это все же было ощутимо меньше того, что рабочие зарабатывали в марте 1923 г. — а именно около 79 % от уровня 1913 г. Число безработных членов профсоюза выросло с 19 % в октябре до 28 % в декабре 1923 г., чтобы потом постепенно сократиться до 10,4 % в апреле 1924 г. Свободные профсоюзы после введения рентной марки пережили поистине драматическое сокращение количества членов — с 7,4 млн в сентябре 1923 г. до 4,8 млн в марте 1924 г. Членские взносы, выплачиваемые в стабильной валюте, были восприняты многими рабочими как неожиданное обременение. В результате боевая мощь профсоюзов, уже и так сильно подорванная в ходе инфляции, снова уменьшилась. В споре о продолжительности рабочего дня, который