Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир

Евгений Попов. “Время рассказа…” Беседу вел Дмитрий Бавильский. — “Взгляд”, 2007, 29 июня <http://www.vz.ru>.

“Интуиция решает за меня крупные и мелкие, но всегда практические вопросы создания текста: его объем, способ изложения, именуемый стилем, своевременная концовка, выбор персонажей, количество персонажей, их и мой, рассказчика, язык. Вплоть до мелочей — фамилия, погода, декорация и бутафория представления-рассказа. Это у меня, который, написав первую строчку текста, зачастую не знает в этот момент, что будет дальше вообще . Вот отчего у меня куча начатых, но так и не дописанных рассказов, которые мне уже никогда не закончить, потому что я забыл, о чем там, собственно, шла речь и что я тогда хотел, хотя бы смутно, интуитивно. Я, кстати, так и публицистические тексты пишу, что в какой-то степени мешает мне производить их в большем количестве и соответственно зарабатывать больше денег”.

Захар Прилепин. Никто не проклят, даже если убит. — “Политический журнал”, 2007, № 17-18, 4 июня <http://www.politjournal.ru>.

“Вот, скажем, Виктор Астафьев. Величина огромная, спору нет — и даже от Бога одаренному [Михаилу] Алексееву с этой глыбой трудно было равняться. Но насколько разные они люди. Последние книги о войне Астафьева — те же „Прокляты и убиты” — дышат совсем иным чувством, чем первые его вещи. Очень часто натуральная злоба сводила гортань Виктору Астафьеву. Но ведь и Алексеев был там, в том же пекле войны. Отчего ж и в 51-м, и сорок лет спустя Алексеев смотрит на боль, на войну, на жуть со все тем же, свойственным ему всю жизнь, спокойствием? Спокойствием крестьянина, мужика — и мужицкого философа. И „Сталинград” Алексеева, и „Проклятые” Астафьева писались примерно в одно время. Но сравните сцены сталинградского хаоса, отступления, бомбежек у Алексеева с теми же сценами Астафьева. Алексеев смотрит на происходящее (и отчего-то уверен я: и на войне так же смотрел), почти как Тушин у Льва Толстого. А у Астафьева на каждом шагу: тут нас предали, тут сдали, тут обесчестили, тут прокляли, тут убили… Нет, упаси Бог мне доказывать, что не проклинали и не предавали. Все было — на то и война. Я говорю о разном мировоззрении. Алексеев — добрый. Россия не очень богата на добрых писателей. У нас много страстных, обидчивых, мрачных, саркастичных… а добрых — мало, да”.

Пушкиниана 2006 года. Подготовил Олег Трунов. — “Книжное обозрение”, 2007, № 21-22 <http://www.knigoboz.ru>.

193 позиции. От И. С. Аксакова до А. С. Янушкевича.

Станислав Рассадин. Кожица от колбасы. — “Новая газета”, 2007, № 45, 21 июня.

“Оскудение (полагаю, что так) нынешнего искусства, литературы, теперь и театра есть результат разобщения высших целей как идеала, пусть недостижимого, и целей, слишком близко лежащих”.

Михаил Ремизов. Парадигма Цымбурского. — “АПН”, 2007, 8 июня <http://www.apn.ru>.

“В российском политическом лексиконе „изоляционизм” является словом почти ругательным. Это неудивительно. Представление о неотвратимом движении мира к единству стало закоренелым предрассудком наших дней, равно влияющим на сознание элит и масс. Удивительно другое. То, что, вопреки своей „несвоевременности”, изоляционистская идея сумела обеспечить себе в современной России потенциал интеллектуального превосходства. Причина тому может быть сформулирована в двух словах: Вадим Цымбурский. Так в чем же состоит эта идея? Отчасти ответ может быть дан словами самого Цымбурского: „Будущее для России выглядит так: или расколотая Россия в некотором эталонно едином мире, или единая Россия в признанно расколотом мире” …”

Татьяна Толстая. “Будущее за углом. Оно наступит в любую секунду”. Беседу вела Ольга Мартыненко. — “Московские новости”, 2007, № 25, 29 июня.

“В последнее время мне интересна только русская [литература], со всеми ее тонкостями. Литература западная всегда была для меня скорее ознакомительной. Она прекрасна, даже в переводе. Но начнешь читать Льва Толстого и при всем том, что он себе позволяет в „Крейцеровой сонате”, требуя, чтобы род людской не размножался, — тоже разновидность разрушения, да еще какая! — видишь, насколько глубже пашет русская проза. Так глубоко, наверно, пахать и не надо: нехорошо это, нездорово. Маленький сюжет про него показывали по телевизору: много-много-много фотографий. Я вдруг рассмотрела: какие же у него грустные глаза, как плохо ему. Бедная, любящая, замученная им Софья Андреевна его крепко держит, цепко хватает. А он закладывает за пояс руки, длинные, длинные у него пальцы; они струятся, — ничего он брать не хочет. Он даже как будто веревкой руки связал: ничего не хочу иметь, ничего брать не буду. Но глаза-то грустные, жизнь ему мешает, никто его не слушает. Некрасивый, глаза грустные, как будто пень ожил”.

Составитель Андрей Василевский.

“Интерпоэзия”, “Информпространство”, “Иркутское время”, “Книголюб”,

“Народ Книги в мире книг”, “Наше наследие”, “Нескучный сад”, “Ностальгия”, “Русская жизнь”, “Сибирские огни”, “Фома”, “ZAART”

Соломон Апт. “К счастью, случился юбилей Аристофана”. Беседовал Санджар Янышев. — “Ностальгия”, 2007, № 5.

“Знаете, когда я перевел первый том „Иосифа” (С. Апт — переводчик романа Томаса Манна “Иосиф и его братья”. — П. К. ), то вдруг почувствовал, что ключ, нужную интонацию нашел только теперь, после того, как половина работы сделана. И мне пришлось переписать весь первый том, на что ушел еще один год. И лишь потом я двинулся дальше”.

Дмитрий Быков. Ленин и Блок. — “Русская жизнь”, 2007, 25 мая <www.rulife.ru>.

“Есть у них некое сходство даже и на внешнем, самом поверхностном уровне: Ленин ведь не всегда был лыс — у него, как и у Блока, были светлые кудри; у них и почерка похожи — быстрые, с выраженным правым наклоном, характерными „д” хвостом вверх, некоторым мельчанием букв к концу строки... Оба выглядели крепкими здоровяками — и оба разрушились, превратились в труху за какой-то год, причем почти одновременно: Блок — с весны до лета 1921 года, Ленин — год спустя. До него, вероятно, медленнее доходило. Ужас был в том, что в результате величайшей катастрофы получилось „все то же самое”, только хуже. Напрасна была и стихия, и многолетняя преданность ей, и ожидание, и призывание ее.

Кстати, Ленин, которого Слепакова так точно назвала бухгалтером мятежа, был в высшей степени подвержен азарту и революционному восторгу и так же любил стихию, как Блок, — чего стоит одно это потирание рук и радостное картавое повторение слова „драчка, драчка”. Вовсе не так уж рационален был этот любитель переворотов и не одной революционной тактикой вдохновлялся — на одном рационализме невозможно свернуть такую махину дел, какую он ворочал в восемнадцатом — девятнадцатом. Он любил этот энтузиазм в себе и радовался ему в других, отсюда и детский восторг по поводу субботников. Больше того: растворение в массе тоже доставляло ему известную радость — но тут уж скорей говорила традиция, народничество отцов, верность четвертому сословью: Ленин таскал со всеми бревно, Блок нес со всеми дежурство. И когда он прохаживался во время этого недельного дежурства у ворот своего дома на Офицерской, его позабавил прохожий, мрачно состривший: „И каждый вечер, в час назначенный, иль это только снится мне...””. Курёхин, Курёхин, где вы?!

Нина Горланова. Хокку. — “Интерпоэзия”, Нью-Йорк — Москва, 2007, № 2 <www.magazines.russ.ru/interpoezia>.

Все подорожало,

и во время ссор

мы уже не бьем посуду.

Алексей Давыдов. Между мистикой и ratio. — “Книголюб”, Казахстан, 2007, № 1.

Фрагменты из книги “Между мистикой и ratio. Проблема изменения типа русской культуры в произведениях Виктора Пелевина” (Алматы, “Искандер”, 2006).

“Акакиевость — это способность русского человека спасаться в мистике, когда он обнаруживает, что в реальности ничего не может. Основанием этого перехода является непреходящий ужас перед миром и безраздельная вера в то, что надо лишь представить себе, что все в порядке, и все будет в порядке. Если очень захотеть, то так и будет. Если каким-либо чудесным способом навести в зеркале изображение свечи, не прибегая к помощи свечи, то согласно законам физики это изображение создаст и саму свечу. Акакиевость — это тип культуры, который от страха перед реальностью, врожденного и культивируемого, реанимирует ранние постулаты мировых религий, чтобы, абсолютизируя их, строить новое царство Божье на земле. Из „Шинели” вышла горьковская Ниловна, которая призывала „топтать крепкими ногами” всех, кто не с народом, взявшимся строить в России это царство. Из „Шинели” вышли платоновские копатели котлована, закладывавшие фундамент этого царства. „Топтали”, „строили”, силой коллективного воображения наводили в зеркале изображение свечи, но не потому, что так диктовали наука и достоверность опыта, а из-за неодолимого ужаса перед реальностью — вышедшее из „Шинели” мистическое царство, простое, как правда, создавали всем обакакиевшимся миром”.