Козьма Прутков - Алексей Смирнов

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Приди, меня мертвит любовь!В молчанье благосклонной ночиЯвись, волшебница! Пускай увижу вновьПод грозным кивером твои небесны очи,И плащ, и пояс боевой,И бранной обувью украшенные ноги…Не медли, поспешай, прелестный воин мой,Приди, я жду тебя: здоровья дар благойМне снова ниспослали боги,А с ним и сладкие тревогиЛюбви таинственной и шалости младой.

По мне же, вид являет мерзкийВ одежде дева офицерской[300].

На правах почитателей позволим себе вмешаться в эту «конфронтацию». Ясно, что такой сугубо мирный человек, как Толстой, отдававший все свои предпочтения нежной женственности, способен выговорить Пушкину за то, что тот облекает деву в воинственный наряд. И все же приговором Толстого движет скорее ревность к тому, как обряжает свою «волшебницу» автор — роскошь, а уж никак не мерзость ее офицерских одежд. В эстетическом плане этот пушкинский пассаж есть шедевр изобразительности. А фонетически? Такое ухо, как у Толстого, не могло не услышать, что строка

И бранной обувью украшенные ноги

есть идеальное совпадение образа и звука; сама по себе — маленький поэтический перл.

Обращение же:

Не медли, поспешай, прелестный воин мой —

в контексте со «сладкими тревогами» и «младыми шалостями» вообще придает всему стихотворению карнавальный характер. Дева, явленная Пушкину разыгравшимся воображением «пламенного недуга», в таких одеждах выглядит не то что не «мерзко», а просто обворожительно. Она безупречна и в этическом ключе. Она никого не ранит, она вообще ни с кем не воюет! Обратите внимание на то, что пушкинская дева попросту безоружна: кивер есть, плащ есть; боевой пояс, бранная обувь — все на месте, но оружия-то нет… Она — всего лишь прекрасный античный воин на каком-нибудь императорском маскараде в Зимнем дворце. Но что же делать, если к сорока четырем годам Толстой разлюбил маскарады?..

ИЗ ПИСЬМА

Есть в России город ЛугаПетербургского округа.Хуже б не было сегоГородишки на примете,Если б не было на светеНоворжева моего.

Город есть еще один,Называется он Мглин,Мил евреям и коровам,Стоит Луги с Новоржевом[301].

Дописано со знанием дела, ведь речь идет о родных Толстому местах.

ДОРИДЕ

Я верю: я любим; для сердца нужно верить.Нет, милая моя не может лицемерить;Все непритворно в ней: желаний томный жар,Стыдливость робкая — харит бесценный дар,Нарядов и речей приятная небрежностьИ ласковых имен младенческая нежность.

Томительна харит повсюду неизбежность[302].

Уже Толстому настойчивость претенциозных обращений к харитам въедалась в печенки. А нам?.. Впрочем, мы можем посмотреть на харит и без раздражения, с юмором.

ВИНОГРАД

Краса моей долины злачной,Отрада осени златой,Продолговатый и прозрачный,Как персты девы молодой.

Мне кажется, тому немалая досада,Чей можно перст сравнить со гроздом винограда[303].

Опять — ревность. Можно и нужно. Образ дивный. Недаром сорт болгарского винограда назван «дамские пальчики». И снова у Пушкина — изумительный звук, а у читателя-критика — неуклюжее со гроздом…

ЖЕЛАНИЕ

(«Кто видел край, где роскошью природы…»)

И там, где мирт шумит над тихой урной,Увижу ль вновь, сквозь темные леса,И своды скал, и моря блеск лазурный,И ясные, как радость, небеса?

Утихнут ли волненья жизни бурной?Минувших лет воскреснет ли краса?Приду ли вновь под сладостные тениДушой заснуть на лоне мирной лени?..

Пятьсот рублей я наложил бы пениЗа урну, лень и миртовы леса[304].

Справедливый протест против внешних атрибутов романтизма, которыми оригинал здесь злоупотребил.

АКВИЛОН

Зачем ты, грозный аквилон,Тростник болотный долу клонишь?Зачем на дальний небосклонТы облако столь гневно гонишь?

Как не наскучило вам всемПустое спрашивать у бури?Пристали все: зачем, зачем ?—Затем, что ты — в моей натуре![305]

Дельное замечание в ответ на стихотворную риторику оригинала.

ПРОРОК

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моейИ, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей!»

Вот эту штуку, пью ли, ем ли,Всегда люблю я, ей же ей![306]

Кто возразит?

В марте 1828 года стихотворец В. С. Филимонов прислал Пушкину шутливую поэму «Дурацкий колпак», сопроводив ее следующим экспромтом:

Вы в мире славою гремите;Поэт! в лавровом вы венке.Певцу безвестному простите:Я к вам являюсь — в колпаке[307].

Ответ Пушкина не заставил себя долго ждать.

В. С. ФИЛИМОНОВУ ПРИ ПОЛУЧЕНИИ ПОЭМЫ ЕГО «ДУРАЦКИЙ КОЛПАК»

Вам музы, милые старушки,Колпак связали в добрый час,И, прицепив к нему гремушки,Сам Феб надел его на вас.Хотелось в том же мне убореПред вами нынче щегольнутьИ в откровенном разговоре,Как вы, на многое взглянуть;Но старый мой колпак изношен,Хоть и любил его поэт;Он поневоле мной заброшен:Не в моде нынче красный цвет.Итак, в знак моего привета,Снимая шляпу, бью челом,Узнав философа-поэтаПод осторожным колпаком[308].

Сей Филимонов, помню это,И в наш ходил когда-то дом:Толстяк, исполненный привета,С румяным ласковым лицом[309].

Приятно узнать, что Пушкин — пусть даже в шутку — снимал шляпу перед человеком, который и к тебе в дом некогда захаживал…