Письмо живым людям - Вячеслав Рыбаков

Он вздрогнул.

— Вы ли это, Андрей? — раздался сзади певучий женский голос.

Нет, конечно, это не Сима возвратилась. Перед ним стояла женщина ослепительной красоты, в неосязаемо тонком балахоне до пят. Балахон слегка колебался, повторяя колебания бриза, на миг прорисовывая и тут же скрадывая гибкие очертания безупречного смуглого тела. Рядом с женщиной высился не менее яркий мужчина в короткой, перекинутой через плечо пантерьей шкуре; длинные синие волосы его, были завиты. Андрей узнал женщину, их знакомил зимой Гарднер — один из всем недовольных, которые с некоторых пор крутились вокруг Андрея, ошибочно принимая его за своего.

— Добрый вечер, Гульчехра, рад видеть вас.

— Мы не помешаем? — спросила женщина, изящным движением отбрасывая прядь волос на плечо.

— Нет, что вы.

— Андрей, познакомьтесь, это Веспасиан, — пропела Гульчехра. — Сиан, это Андрей. Это он сбросил Шар на Солнце.

Она произнесла это, словно предлагая урода в банке. «Это у него две головы».

— Ах, я слышал об этом, — молвил Веспасиан.

Гульчехра серебристо рассмеялась.

— Веспасиан совершенно особый человек, — с гордостью произнесла она. — Он пребывает в своем, и только своем мире.

— Это удобно, — светски сказал Андрей. «Слышала бы Сима», — подумал он.

— Да. Мой мир прекрасен, — сказал Веспасиан. — Я придумываю его сам и объективирую ежесекундно. Гуль…

Гульчехра с готовностью удалилась к стойке, в то время как Веспасиан утвердился в кресле, в котором недавно сидела Сима, и уставился на Андрея своими громадными коричневыми глазами. Очевидно, это был его, так сказать, пронизывающий взгляд. Андрею стало смешно, но он сдержался.

— Ты был ее мужем? — бабахнул вдруг Веспасиан.

— Я? — опешил Андрей. — Да нет… где уж…

— Не надо лжи, не надо! Я чувствую тебя — ты прост и незамысловат, ты усреднен. Сам ты никогда не смог бы. Это Гуль, она шакти. Рядом с нею мужчина не может не стать гением. Шар! Ход гениальный! Так плюнуть в хари всем этим!.. — Породистые темные губы его дрогнули от презрения, он сделал широкий жест рукой. Из-под шкуры мелькнула жуткая звериная подмышка. — Великолепно! Гениально, я так сказал! Прекратить всю их суету, все их потуги разом! Саморазвертывание, самореализация такого масштаба, такой хлесткости в нашем мире пошлых, сусальных добродетелей — это подвиг! Перфектная деструкция стереотипа! Я никогда не поверю, что ты обошелся без соприкосновения с высшими силами.

— С чем, с чем?

— Там, — он воздел руки к небесам, — на перекрестках астральных путей, соединяющих поля восходящих и нисходящих инкарнаций…

Подошла Гульчехра, осторожно неся золоченый подносик с тремя бокалами. Непроизвольно Андрей вскочил помочь — от неожиданности женщина шарахнулась и едва не уронила поднос прямо на Андрея.

— Простите, — сказала она, обретая равновесие, — я такая неловкая… Ну, о чем вы здесь? — Она уселась и немедленно вцепилась в свой бокал.

— О тебе, солнце мое, — сказал Веспасиан.

— Гульчехра, — проговорил Андрей нерешительно, — я задам вам вопрос, который, быть может, не вполне сейчас уместен…

— Да-а? — заинтересованно пропела Гульчехра, наклоняясь к Андрею всем телом.

— Когда вы виделись с Гарднером в последний раз? Я к тому всего лишь, простите, что брат его работает, если мне память не изменяет, в Хьюстоновском управлении грузоперевозок. Может, вы помните, случайно… не упоминал ли он о новом строительстве на Меркурии?

При имени Гарднера женщина с отработанной загадочностью заулыбалась было а-ля Мона Лиза, но конец ее явно разочаровал. С соломинкой в зубах и бокалом в руке она откинулась на кресле — груди ее упруго вздрогнули.

— Оставь это! — гневно вскричал вдруг Веспасиан и так стукнул кулаком по столу, что с маков посыпались лепестки. — Я так сказал!

Гульчехра и Андрей с почти одинаковым испугом повернулись к нему.

— Рядом с тобой, — он ткнул в лицо Андрею длинным пальцем, — прекраснейшая из женщин мира! А ты говоришь о какой-то возне! Трус! Ты ищешь забвения в мелочной суете вещей, боясь освобождения духа из контраверзов ложно и гипертрофированно усвоенных социальных облигаций! Ты никогда не достигнешь просветления и вечно будешь задавлен рефлексией, как и пристало ничтожеству!

— Успокойся, милый, пожалуйста, — испуганно залепетала восхищенная Гульчехра. — На каком накале ты живешь, ты совсем не щадишь себя…

— Да, — с грустью произнес Веспасиан и обмяк в кресле. — Идти ввысь нелегко… Но я иду! — Он опять устремил взгляд на Андрея. — На пляже. В горах. Дома. Даже когда ем. Даже когда сплю. Самосовершенствование не может быть дискретным. Хвала Вседержителю, странствующим святым теперь не нужно просить подаяние, чтобы не умереть с голоду. — Он небрежно вышвырнул соломинку из бокала прямо на пол, крупными глотками допил коктейль и встал. — Гуль, нам пора.

Царственно повернувшись к Андрею спиной, он взял за руку послушно вскочившую Гульчехру и удалился, сообщив во всеуслышание: «Странные у тебя знакомые. Он мне испортил настроение!»

Андрей резким движением выплеснул свой нетронутый коктейль. Его тошнило. «А ведь я чуть ли не теми же словами объяснял Вадькиному отцу про желания… Или нет? Слова, что вы с нами делаете. — Неожиданно для себя он рассмеялся. — Я же их спас! Спас!!»

Всех, кто по собственному почину, или выполняя приказ, раньше или позже опять полез бы в этот проклятый Шар! Неужели мы сами не додумаемся до подпространства и до всего на свете, без этого зверства, когда один посылает на смерть, а потом стреляется, а другой идет на смерть и пропадает без следа!

А они сочли себя униженными, потому что я поставил на одну доску и тех, кто стремился бы вперед, и тех, кто отполз бы назад…

Да, я знал: и настаивающие на консервации, и рвущиеся в Шар равно расписываются в бессилии понять, достигнуть, подняться на новый уровень осмысления мира. Но разве бессилие будет длиться вечно? Нет, нет, не вечность меня интересовала, а те несколько десятков — или даже просто несколько человек, которых Шар сожрет, прежде чем мы сами, без его помощи, не поймем загадку, не придем к нему во всеоружии…

Наверное, существует принцип — нет ничего, что подлежало бы насильственному уничтожению.

Но с молоком матери впитанное стремление оберегать и радовать диктовало другое. Люди не должны погибать! Люди не должны страдать! То, что опасно, должно уничтожаться! В глубине души Андрей до сих пор был уверен в этом. И это оказывалось страшнее всего — потому что теперь он не мог доверять никому, даже глубине собственной души.

4

Шар стал легендой; старые капитаны рассказывали о нем жуткие сказки. Смертельная опасность исследований придавала Шару особое очарование — вероятно, сродни тому, которым обладали прежде таинственные кладбища и заколдованные замки, — что же касается спящих красавиц, их с лихвой заменяла перспектива овладеть подпростанством, которым, очевидно, пользовался Шар.

К тому времени, как на него набрела яхта с молодоженами, на счету его было уже два десятка загадочных смертей. Парочка в панике вызвала патруль, а сама, едва дождавшись его, прервала путешествие. По слухам, с тех пор оба зареклись покидать Землю. Диспетчерская едва сумела убедить их не улетать до патруля — дело в том, что одно из бесчисленных поверий, нагромоздившихся к тому времени вокруг Шара, гласило: он не ускользает в подпространство, покуда рядом находится и наблюдает его человек; диспетчер же, отлетавший возраст профессиональный космонавт, безоговорочно верил профессиональным суевериям. Патруль занял позицию слежения, а Совет Космологии и Космогации тем временем уже собрался на заседание, которое с короткими перерывами длилось несколько суток. Решено было исследований не предпринимать, но держать Шар под непрерывным наблюдением. Действительно, более полутора лет рядом с Шаром находилась станция, на которой, сменяясь каждые две недели, дежурили наблюдатели. Научные результаты этого дежурства оказались практически нулевыми, и существование станции было бы бессмысленным, если бы, во-первых, не подтверждение дикого поверья — Шар не исчезал. А во-вторых, что совсем не имелось в виду при создании станции, наблюдатели предотвратили семь самочинных попыток проникнуть в Шар.

Однажды смена не вышла в положенное время на связь. Патруль, посланный немедленно, нашел станцию пустой, а Шара уже и в помине не было. Инцидент был расценен как повышение агрессивности Шара: прежде он только ждал добычи, теперь стал подманивать ее — на пульте рубки станции был найден кристаллофон, и десятки ученых самых разных специализаций часами вслушивались потом в заикающийся от волнения голос: «Он сам позвал, и мы пошли. Как мы могли не пойти, раз он сам?! Меня он отпустил, но Чэн и Джошуа остались, они меня ждут. Ваш проклятый патруль уже рядом, он все испортит! Но мы вернемся, я знаю, он сказал, мы уцелеем, мы вернемся!» Они не вернулись.