Утро магов - Жак Бержье

и то же, но в различных планах. Они увидели порыв народа к свободе и доверие, которые содержали семена этой великой архангельской надежды.

Этой цивилизации, о которой мистики судили так же негативно, находясь снаружи, как и прогрессивные примитивисты — изнутри, было суждено спасение. Алмаз режет стекло. В структуре алмаза больше порядка, чем в структуре стекла. Нацисты могли победить. Боразон, синтетический кристалл, режет алмаз. Разбуженная мысль, устремляясь ввысь, может создать более упорядоченные структуры, чем те, что сверкают во мраке и извлекаются из глубин.

«Когда меня ударят по щеке, я не подставлю другую щеку, не обнажу меч, — я занесу молнию!» Вероятно следовало, чтобы битва между Господами Глубин и простаками, обитающими на поверхности, чтобы война между темными Могуществами и человечеством завершилась в Хиросиме явным знаком неоспоримой Силы.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ЧЕЛОВЕК — НЕЧТО БЕСКОНЕЧНОЕ

ГЛАВА 1. НОВАЯ ИНТУИЦИЯ

Когда я выбрался из подвала, Живюзи, города моего детства, не существовало. Густой желтый туман покрывал океан щебня, откуда раздавались крики о помощи и рыдания. Мир моих игр, моих дружеских привязанностей, моих влюбленностей — вся моя прошлая жизнь лежала под этим обширным полем, пустынным и изрытым, подобно Луне. Немного позднее, когда были организованы спасательные работы, птицы, обманутые светом прожекторов, вернулись и, решив, что настал день, стали петь в запорошенных пылью кустах.

Другое воспоминание: летним утром, за три дня до Освобождения, я вместе с десятью товарищами находился в частном особнячке вблизи Булонского леса. Случай свел нас из разных, неожиданно опустевших лагерей молодежи, в этой последней «школе кадров», где нас продолжали невозмутимо учить искусству делать марионеток, играть комедию и петь, в то время как все изменилось в громе оружия и звоне цепей. В это утро, собравшись в холле, мы, под руководством мечтательного хормейстера, пели на три голоса фольклорную арию «Дайте мне воды, дайте мне воды, воды, воды для моих двух ведер…» Неожиданно нас прервал телефон. Через несколько минут наш учитель пения привел нас в гараж. Парни с автоматами охраняли подступы к нему. На полу, среди старых автомобилей и бочек с маслом, лежали молодые люди, расстрелянные, приконченные гранатами, — группа участников Сопротивления, которых немцы пытали в Лесном Каскаде. Удалось забрать их тела. Доставали гробы. Были отправлены эстафеты, чтобы предупредить семьи. Нужно было обмыть трупы, обтереть кровь, застегнуть куртки и брюки, растерзанные осколками, прикрыть и обложить белой бумагой тех, чья глаза, рты и раны были сплошным криком ужаса, придать этим лицам и телам подобие естественной смерти, и среди этих запахов мясной лавки, с губками и щетками в руках, мы давали воды, воды, воды…

Пьер Мак Орлен до войны путешествовал в поисках «социальной фантастики», найденной им в живописности крупных портов: бисо Гамбурга под дождем, набережная Темзы, фауна Антверпена. Очаровательно, но совсем не для жизни! Фантастическое перестало быть уделом художника, чтобы стать опытом, в огне и крови пережитым цивилизацией.

Сапожник с нашей улицы однажды утром появится на пороге своей лавки с желтой звездой на сердце. Сын консьержки получит из Лондона особое послание и будет носить невидимые капитанские галуны. Тайная партизанская война проявится вдруг повешенными на балконах. Множество миров, яростно сшибавшихся друг с другом, проникли один в другой, и достаточно случайного толчка, чтобы в мановение ока оказаться в любом из них.

Бержье рассказывал мне: "В Маутхаузене мы носили метку «N.N.» — «Мрак и туман». Никто из нас не думал, что выживет. 5 мая 1945 года первый американский джип показался на холме, и лежавший рядом со мной русский заключенный, когда-то один из ответственных за антирелигиозную борьбу на Украине, приподнялся и воскликнул: «Слава Богу!» Все способные двигаться были возвращены на родину «летающей крепостью», и таким образом, на рассвете 19-го я оказался на аэродроме Гайнц в Австрии. Прибыл самолёт прибыл из Бирмы. «Это была мировая война, не правда ли?» — сказало радио. Оно передало мое послание в штаб союзнических войск в Реймсе. Потом мне показали радарное оборудование. Там были всякого рода аппараты, появление которых я считал возможным не ранее двухтысячного года. В Маутхаузене американские врачи говорили мне о пенициллине. За два года наука шагнула вперед на целый век. И мне пришла в голову безумная идея: «А атомная энергия?» «О ней говорят, — сказало мне радио. — Это довольно секретно, но ходят слухи…» Через несколько часов я в своей полосатой одежде шел по бульвару Мадлен. Неужели это Париж? Или мне это снится? Люди окружили меня, забросали вопросами. Я скрылся в метро, позвонил по телефону родным: «Минуточку, я сейчас буду». Но я снова вышел. Это казалось самым важным — сперва найти то место, которое я больше всего любил до войны: американский книжный магазин Брентано, на рю Опера. Мой приход не остался незамеченным. Я брал все газеты, все журналы пачками, охапками…

Сидя на скамье в Тюильри, я пытался примирить окружающий мир с тем, из которого вышел. Муссолини повешен на крюке. Гитлер сгорел. Но на острове Олерон и в портах Атлантики оставались германские войска. Война во Франции все еще не окончена? Технические журналы вызывали головокружение. Значит, пенициллин, торжество сэра Александра Флеминга, — это всерьез? Родилась новая химия силиконов, веществ, промежуточных между органическими и минеральными. Вертолет, невозможность которого была доказана в 1940 году, строился серийно. Прогресс электроники был фантастическим. Телевидение грозилось вскоре стать таким же распространенным, как телефон. Я вдруг оказался в мире моих мечтаний о двухтысячном годе. Многие тексты были вообще непонятными. Кто такой маршал Тито? А эти Объединенные Нации? А ДДТ? Внезапно я не просто понял, но ощутил всем своим существом, что я больше не заключенный-смертник. И что у меня теперь сколько угодно времени и свободы, чтобы понимать и действовать. Моей была уже и эта ночь, если мне угодно… Наверное, я очень побледнел. Какая-то женщина подошла ко мне, хотела отвести к врачу. Я отговорился и побежал к родным, которых нашел в слезах. В столовой на столе лежали конфеты, привезенные велосипедистами, военные и