Грехи и подвиги - Ирина Александровна Измайлова

все оставшиеся в живых христианские воины пустились в погоню, настичь сарацин уже не смогли. Однако в самой гуще сражения около тысячи магометан еще рубились отчаянно, с той бешеной яростью, которую дает только страх. Трудно сказать, поняли ли они в какой-то момент, что сражаются, по сути, лишь с английским королем и теми полутора десятками рыцарей, что прискакали с ним вместе: иоаниты были частью убиты, частью мчались за убегающими врагами, воины-лучники тоже ринулись в погоню.

Но вот кто-то крикнул:

– Смотрите! Их же мало! Их же совсем мало! Неужто мы не справимся?!

В это время Ричард, продолжая свою бешеную рубку, оказался возле груды окровавленных тел, в которой были и рыцари-христиане, и сарацинские воины, и несколько изрубленных насмерть лошадей. В этом месте произошла первая самая страшная стычка иоанитов с внезапно атаковавшими их всадниками Салех-ад-Дина.

– Ричард! Ричард! Отомсти… Отомсти им за меня!

Этот хриплый, не крик, а будто бы вздох раздался почти рядом и, чуть повернув голову, король увидал сквозь прорезь шлема своего друга Иакова Авенского, лежащего на руках оруженосца. Вместо правой руки он протягивал к королю окровавленный обрубок, не было и правой ноги ниже колена, но в левой руке полководца был зажат еще дымившийся меч.

– Иаков! Да чтоб тебя!.. О, Господи, Господи, за что?!

Этот горестный вопль вырвался у Ричарда в то мгновение, когда он снова, в несчетный раз, опустил свой Элистон на чье-то оскаленное лицо, и оно распалось пополам, будто порванный на лету бумажный рисунок. В то же мгновение кто-то сзади ударил топором, и на миг король пошатнулся в седле: звон в ушах заглушил все остальные звуки. Он тотчас понял, что этот удар ослепил его: смявшийся под топором мамелюка шлем лишился смотровой щели.

– Божья кара на ваши души! – взревел Львиное Сердце.

Он сорвал с головы изуродованный шлем и, развернувшись, отсек руку сарацина вместе с его топором. В этот миг сбоку выдвинулось копье. Королю показалось, что оно лишь слегка коснулось его, но по левому бедру тут же потекла горячая волна крови: наконечник, пропоров кольчугу, глубоко вошел в бок полководца.

Конь Ричарда обо что-то споткнулся, сделал неверный скачок, увязая копытами в обломках копий и в скрюченных человеческих телах. Львиное Сердце только на миг потерял равновесие, пошатнулся… Рядом вырос граф Анри, тоже без шлема, с окровавленным лицом, и будто бы издали прозвучал его голос:

– Прикройте короля! Он ранен! Прикройте короля!

В это самое время Эдгар дрался по правую руку от графа Шампанского и хорошо видел все, что произошло за миг до того, как тот испустил свой крик. Юноша видел сарацина, который ударил копьем Ричарда, видел, как это копье поразило короля. Видел целую толпу черных всадников, навалившихся на их крошечный отряд, и в центре – Седого Волка, крушившего их направо и налево, спокойно и невозмутимо.

«Они убьют короля! Убьют, если поймут, что он сильно ранен. Или уведут в плен, а это еще хуже. Тогда конец походу, конец всему!» – мысль пронеслась и погасла, заволакивая сознание.

Слева мелькнула фигурка Ксавье («Вот сумасшедший мальчишка! Ведь догнал! Неужели жить не хочет?»). Мальчик протянул рыцарю свой щит, видя, что от его щита уже почти ничего не осталось, и ободряюще закричал:

– Рыцари скачут сюда! Сейчас поспеют! Надо только увезти короля!

«Увезти!» Легко сказать… А как?

И тут точно яркая вспышка: «А я знаю как!» Сразу вспомнились те арабские слова, которым успел за месяц с лишним научить его Рамиз, юноша, спасенный им и Луи там, в Акре, и оставшийся у него на службе.

Шлем с крестообразной прорезью больше не выдавал Ричарда сарацинам – король дрался среди таких же, покрытых кровью, всклокоченных, исступленных людей. Шлемов не было уже почти ни на ком. С Эдгара он тоже давно свалился, разрубленный пополам. (И как только под ним уцелела голова? Крепче она, что ли?)

Молодой рыцарь рванулся в самую гущу налетевших на их отряд сарацин. Ударил одного, другого, третьего, выкрикивая: «Спаси, Господи, Твой Святой Гроб!» Его окружили двойным кольцом, мимо его лица свистнула булава, потом что-то острое кольнуло в левую руку.

Тогда Эдгар привстал на стременах и закричал по-арабски, во всю силу голоса:

– Не убивайте меня! Я – король! Я – король Ричард! Пощадите мою жизнь! [55]

Сзади его схватили сразу с двух сторон. Мощные руки рванули из седла. Он еще мог бы ударить и заколоть хотя бы одного сарацина, но не стал. Нет-нет, они хотят его захватить – так пускай и захватят!

– Не убивай его! – прохрипел чей-то сиплый голос над самым ухом рыцаря. – Если мы сейчас сумеем прорваться, их лучники не станут стрелять нам вслед: они побоятся убить короля. И султан озолотит нас за этого пленника. Быть может, поражение в битве стоит такой добычи!

Потом новый рывок окончательно вышиб Эдгара из седла. Незащищенная шлемом голова ударилась то ли о землю, то ли о чей-то брошенный щит. И сознание погасло.

Глава 5. В крепости Арсур

Служба в церкви Пресвятой Богородицы подходила к концу. Этот строгий и величественный храм, выстроенный в Арсуре сразу после Первого крестового похода, вмещал более трех тысяч человек, но большая часть тех, кто пришел сюда в этот раз, остались на улице. Вся громадная армия крестоносцев, позабыв о своих внутренних раздорах, о нередких распрях своих вождей, о гоноре англичан, вспыльчивости франков, неуступчивой твердости германцев, – все вместе в едином порыве скорби пришли проститься с великим воином, великим полководцем, великим задирой и настоящим рыцарем – Иаковом Авенским.

Его любили все. За безмерную отвагу и мужество ему все прощали. Во время похода он совершил уже столько подвигов, столько раз подвергался опасности, что начал казаться рыцарям и воинам неуязвимым, почти, как его друг английский король, который в час отпевания плакал, не стыдясь своих слез. Впрочем, вместе с ним плакали тысячи. Всем было тяжко смириться с мыслью, что знаменитый герой не пойдет с ними к Иерусалиму и не вернется домой. Он навсегда останется здесь, под сводами этой церкви, под украшенной серебряным крестом гранитной плитою.

Вместе с Иаковом отпевали еще девятьсот восемнадцать рыцарей и воинов, павших в Арсурской битве. Их тела на носилках, убранных поникшими цветами, были выставлены перед храмом – не то он вместил бы только мертвых, для живых не осталось бы места. Это была тяжкая потеря, но все же те, кто в мыслях заново переживал сражение и оценивал его, изумлялись: как могло