Сюрприз в рыжем портфеле (сборник) - Борис Егоров

— У нас главный инженер — такая сволочь! — говорит, уписывая заливное, усатый толстяк. — Куда только сатирики смотрят! Смелости не хватает, боятся начальство трогать…

— А вы пытались о нём на собрании выступить?

— Попробуй выступи — он тебе такое покажет…

Требования, как видите, к сатирику большие. Но уважают его не всегда. Не считают солидным. Других спрашивают: «Пишете?», а сатирика: «Пописываете?»

Если на площадке перед лифтом стоят несколько известных лифтёру литераторов, то он сам отбирает, кого повезёт:

— Вот этого (автор толстенного романа «Не все дома»)., вот этого (говорит много речей, везде избирается), вот этого (ничего не сочинил, но числится в корифеях).

Вам же будут адресованы такие слова:

— А этот — сатирик. Хе-хе! Этот подождёт. Они народ такой…

Один фельетонист жаловался, что гардеробщик вешает его пальто за хлястик…

Примерно так поступают с его произведениями и некоторые критики и рецензенты.

Маститый литературовед полжизни посвятил изучению текста классика. В тексте было слово «фиатура». В нём что-то напоминало партитуру, политуру и литературу. Было решено, что классик ввёл в русский язык новое слово, как делали Достоевский и Маяковский. Потом, к огорчению, оказалось, что никакой «фиатуры» нет, а налицо ошибка машинистки: у классика было написано «фактура». Тем не менее о литературоведе много писали критики и рецензенты, а в день его юбилея в газете дали огромную статью под рубрикой «Писатель за рабочим столом». В том же номере газеты было помещено сообщение о юбилее сатирика. Но уже под другой рубрикой: «Обо всём понемногу». Вот оно, пальто, повешенное за хлястик!

Вы написали хлёсткий фельетон о бузотёрах. Редактор насчёт гаерства ничего не сказал. Читатель откликнулся и пожелал «дальнейших».

Радоваться, однако, рано. Ждите стука в дверь: к вам придёт опровергатель.

— Я на минуточку. Извините. Вы вот это не писали? У меня к вам есть разговор…

Это опровергатель тихий, вкрадчивый. Бывают и буйные.

В редакции городской газеты работал фельетонист по фамилии Волк. Однажды в комнату ворвался опровергатель, крича:

— Где тут сидит собака, которая пишет под псевдонимом Волк?

Главная задача опровергателя, естественно, опровергать. Все, от первой до последней строчки.

— Так вы пишете, что я в тот вечер был в рубашке в полосочку? А в полосочку у меня никогда не было. Есть только в клеточку…

— Да, но вы учинили дебош?

— Это неважно… Я о рубашке. Значит, вы меня не видели. Значит, выдумка. Значит, неправда. Публикуйте опровержение. Иначе я пойду выше.

Опровергатель уходит, хлопнув дверью, и из коридора до вас доносится его возмущённое:

— А ещё сатирик!

Трудно быть сатириком. Но он оптимист. Сатирика вдохновляет читатель… Читатель любит его жанр. Хороший, внимательный, взыскательный читатель. Увидев на полке книжного магазина сатирическую книжку, он торопится к кассе выбивать чек. А потом читает; смеётся, если смешно, пишет автору письмо, в котором взвешивает плюсы и минусы, желает «больших творческих»…

И сатирик как-то забывает о том, что на него в претензии тётя. И не вспоминается разговор о «дергалке» в туалете. И не приходит на память вечер с участием весёлого Севы. И забыто о рубрике «Обо всём понемногу». Разве только жена ещё раз нанесёт травму:

— Не мог за собой на столе прибрать. А ещё сатирик!

2. Обижаются…

Послушав моё сердце и измерив давление, врач горестно заключил:

— Не очень, знаете ли, у вас… Курите?

— Да.

— Курить не надо. Бросьте. Жирное едите?

— Да.

— Жирное есть не надо. Бросьте. Характер работы?

— Пишу.

— Уж не сатиру ли?

— Сатиру.

— Сатиру писать не надо. Бросьте.

Врач был прав, ибо ещё не доказано, что вреднее — курить или писать сатиру.

И дело не в трудностях самого ремесла, а в последствиях: все обижаются. Вирус обидчивости распространяется с невероятной быстротой…

Напечатаешь рассказец, небольшой рассказец, и вроде бы ничего такого в нём нет, а потом неделю, а то и декаду телефон покоя не даёт. Звонят, жалуются.

— Эх, Борис, Борис! Не ожидал я от тебя такого, — убитым голосом говорит бывший дачный сосед Виктор Петрович. — Так меня ославить!

— Когда? Где?

— Как где? В последнем рассказе. Кто у тебя там главный отрицательный герой? Виктор Петрович. А я кто?

— Но… — пытаюсь я возразить.

— Что «но»? — перебивает меня собеседник. — Всё сходится: он у тебя любит выпить, играет в преферанс…

— Я не знал, что вы преферансист. Когда вы сели за карты?

— Да года два.

— А мы целых три не виделись.

— Оправдывайся! Всё сходится. Тот опаздывает на работу, я тоже опаздываю…

И я мысленно говорю себе: «Всё. Викторов Петровичей у меня в рассказах больше не будет».

А кто будет? По этому вопросу я советуюсь с женой.

— Может, Степан Сергеевич?

— Ни в коем случае; за стенкой живёт.

— Алексей Васильевич?

— Ты с ума сошёл: мой начальник.

— Васи…

— Ни-ни!

— Аким…

— Никаких Акимов! Жэк! Техник-смотритель! Потекут краны — утонем…

Я хватаю справочник личных имён: Никон? Нестор? Никодим?

То же самое происходит с фамилиями. Отпадают: Иванов (лицо, от которого много зависит), Петров (от него зависит ещё больше), Сидоров (родственник).

Но одними именами и фамилиями дело не ограничивается.

— Эх, Борис, Борис! Ну и выставил ты нас на посмешище, — слышится в телефонной трубке.

— Кого это вас?

— Отдел кадров, где лежит твоя трудовая книжка. Смеются все. Проходу не дают.

— Я вовсе не имел в виду…

— Ха-ха! Не имел? «Тесный коридор, на стене старая стенгазета, на окнах решётки…»

— Товарищи, не в помещении дело.

— Ну да. Конечно, в людях. А почему ты пишешь, что у нас в отделе кадров холодно и сухо говорят с людьми?

— Почему «у нас»? Это же рассказ. Я не называл учреждения…

— Ладно. Будь здоров. Нам уже по выговору врезали.

И я мысленно говорю себе: больше об отделах кадров не пишу. Про бухгалтерию тоже. Уже пострадал. Не трогаю также месткомы: имею отповедь от профсоюзного журнала. Не касаюсь Аэрофлота, Академии педагогических наук, телефонной станции, пожарных команд. И ни единого слова о трубочистах! Чтобы не очернить их светлый образ.

О географии тоже надо подумать. Где происходит действие моего рассказа? По предыдущим своим произведениям я уже получил демарши из четырёх областей и от одной автономной республики…

Может, действие перенести на другую планету? Ещё хуже. Скажут: уже намёками говоришь? Да? «Один ответственный марсианин принёс в дар другому, ещё более ответственному марсианину жареного поросёнка…»

Нет, не надо называть место действия вообще. И кем работает герой — тоже. Отрицательным героем буду я сам. Все рассказы — от первого лица. А чтобы мне было с кем разговаривать, в рассказах будет присутствовать также моя жена. Думаю, не обидится.

Обиделась.

Сказала однажды:

— Знаешь, я долго молчала. Давай поговорим серьёзно. Мне надоело, что отрицательных героинь ты списываешь с меня. Эх, зачем я только вышла замуж за сатирика! Был бы муж лириком или, ещё лучше, художником — другое дело. Ты посмотри, Стеклярусов каждую новую жену гуашью пишет, а каждой старой оставляет по «Москвичу» в тёплом гараже. А ты что мне оставишь? Юмор? Да?

А у меня в это время на столе лежал готовый юмористический рассказ на невинную тему — о том, как горожане не умеют отдыхать. Соберутся в воскресенье, допустим, на пляж, а из дома выбраться никак не могут: то телефон позвонит, то приятель заглянет, то по телевизору вроде бы передача интересная ожидается…

Рассказ начинался так:

«Я сказал своей жене:

— Поехали на пляж.

Она ответила:

— Согласна. Хочется полежать на песочке. Погреться…»

Надо было рассказ переделывать так, чтобы моя жена в нём не присутствовала. И я её заменил. На чужую.

«Я сказал чужой жене:

— Поехали на пляж.

Она ответила:

— Согласна. Хочется полежать на песочке. Погреться…»

Жена реагировала на рассказ весьма резко. Несмотря на то что я говорил ей о художественном вымысле, типических образах, праве художника на обобщение и выбор лирического героя.

Словом, кончилось тем, что ко мне пришёл врач.

Послушав моё сердце и измерив давление, он спросил:

— Курить бросили?

— Бросил.

— Сатиру бросили?

— Нет.

— Смотрите, дорогой, потом будет поздно. И получится, как в одном вашем рассказе… Ну, в этом, про поликлинику… Кстати, скажите честно, почему вы решили в нём высмеять врачей? Чем мы вам насолили?