София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

Они обманывали всех и каждого россказнями о «правах» и «свободах» человека, нарушая при этом все мыслимые права и свободы, развязывая международные конфликты и «цветные» революции, чтобы убивать, уничтожать целые народы и цивилизации под надуманным предлогом «освобождения» их от чего-то ужасно нехорошего. Но самыми ужасными, самыми деструктивными существами были, несомненно, они сами — все те, кто с убеждением отстаивал «свободу», ничего в ней не смысля и не понимая того, что вот так никакого освобождения ни с кем как раз не наступит.

Записав несвязанные обрывки сновидения в тетрадь, Евгений решил проверить значение некоторых слов, которые ему запомнились и которые имели явно санскритские корни. Он включил ноутбук, чтобы найти в своей электронной библиотеке санскритско-русский словарь. Но на экране всплыло сообщение: «Недопустимое значение времени. Попробуйте настроить системное время». Протрав глаза, он кликнул на панели задач по часам — и просто не поверил тому, что видит! На часах стояла дата: «Январь. 12102 год».

Какие-то чудеса продолжали с ним происходить наяву, как будто в продолжении сна, однако это была уже вполне объективная, проверяемая реальность. Настроив системное время на ноутбуке, он отправился заваривать кофе. А когда вернулся, решил снова попробовать набрать «12102 год», но ничего не получилось! Как выяснилось, в строке года на табло вводились только четырехзначные числа, и никакое пятизначное значение 12102 ввести туда было в принципе невозможно…

Размышляя над этим странным «перемещением» во времени, он подошел к единственному на цокольном этаже окну и стал разглядывать в нем проезжую часть дороги и припорошенные снегом стволы деревьев. Он все еще надеялся что-то вспомнить из своего сна. Но это уже не представлялось возможным. Его память затуманилась, как само это окно, к которому прилипали белые снежинки. Они падали неравномерно, стекая каплями вниз и в бок — вниз и в бок. Он сделал шаг назад и наклонил голову, пристально к ним присматриваясь.

Взяв тетрадку, он повторил в ней знаки, которые вырисовывались на стекле каплями мокрого снега. Они были в точности как буквы деванагари! Во всяком случае, первые несколько букв ему удалось сразу прочесть. Это была та самая мантра, с которой все началось, которая так долго звучала у него в голове перед тем, как он заснул. Он вспомнил этот протяжный напев «Ом-нама-пурусинхум», и когда эта мантра снова прозвучала в его сознании, обрывки несвязанных образов стали выстраиваться по порядку, восстанавливая в памяти весь сон вплоть до мельчайших подробностей.

Эпизод тринадцатый

Врата Индии. Вриндаван

Пока человек думает, что он может быть счастливым, он еще может испытать счастье, пока его душа не осквернилась и живет светом, он еще способен возвращаться к изначальной чистоте, и если мы продолжаем верить в чудо, с нами еще будут происходить чудеса. Бессмысленно и глупо это объяснять, это нечто необъяснимое — то, что недостижимо никакими внешними воздействиями. Настоящее чудо изливается из самой души. Оно не отличается от всего остального, что с вами происходит, но тем, что оно происходит, оно отличается от всего остального, и когда это происходит — вы понимаете, что это самое лучшее, что с вами могло произойти.

Он держал в руках билет, не понимая, что с ним делать, до сих пор не представляя себе, что скоро он попадет в другую страну. Конечно, накануне он составил маршрут, собрал в сумку кое-какие вещи и даже отправил в отель электронное письмо с датой своего приезда. Тем не менее, все это казалось ему чем-то нереальным, чем-то несвязанным с этим билетом, с этой сумкой и с ним самим. А может, именно это несвязанное с ним самим ощущение и было более правдивым, более реальным, и только странная привычка находиться в каком-то определенном месте не позволяла ему увидеть этот мир сразу таким, каким он являлся в действительности — неразделенным на вчера-сегодня-завтра-оттуда-здесь-и-туда.

— О чем задумался? — по-приятельски подбодрил его Валерий. — Ты, главное, не дрейфь, Нью-Дели — город современный, там невозможно заблудиться. Это у нас, в сибирской тайге, уж как заблудишься — так заблудишься.

— Все равно странно как-то, — усмехнулся Евгений, — будто не со мной все это происходит.

— Да нормально все будет! Ну, давай, удачи!

Евгений пожал бригадиру руку, закинул на плечо сумку и остановился перед широкими дверями склада, чтобы надеть наушники и включить плеер в кармане, в котором зазвучал тихий голос Вячеслава Бутусова: «А мокрый снег падал, а я шел домой». Возле бетонированной площадки перед складом стояла темробудка с открытым бортом. Михалыч на автопогрузчике подвозил к ней поддон с макаронами и, увидав Женича, махнул ему рукой.

— Загрузить поможешь? — рявкнул он своим вечно простуженным голосом.

Помотав головой, Евгений широко улыбнулся и, чтобы объяснить, что у него нет на это времени, постучал пальцами по запястью, как бы показывая на несуществующие часы.

— Да шучу я! — захохотал Михалыч. — Ты это, слышь, Женька? Гостинец мне какой-нибудь привези, из Индии-то.

Он кивнул ему в ответ, оттопырив вверх большой палец. Евгений в самом деле торопился на трамвай, чтобы добраться до ближайшей станции метро, а оттуда на автобусе до аэропорта. Он знал, что за всю жизнь Михалыч ни разу не был заграницей и, пожалуй, именно Михалыч радовался за Женьку больше всех. Он был из той породы людей, которые еще помнили, как зимой вместо автобусов по городу ходили сани, запряженные лошадьми, как самой большой радостью в детстве было заполучить на новый год сахарный гребешок на палочке или затвердевший кусок халвы в серой бумаге, а летом — собрать самокат на подшипниках, снятых с той деревянной тачки, что осталась от безногого инвалида войны, разъезжавшего на ней с гармошкой наперевес по прокуренному вокзалу. Так что в понятиях Михалыча зарубежные поездки были исключительной прерогативой партийного руководства, высшей наградой для особо отличившихся комсомольских активистов, и он невольно стал причислять Женьку к большим начальникам, как только услыхал, что тот получил из Индии приглашение на какую-то конференцию. И переубедить его было уже невозможно, в этом был весь Михалыч.

Евгений подошел к трамвайной остановке, сел в пустой трамвай на привычное потертое сиденье и уставился в окно, за которым повалил густой снег. Трамвай осторожно тронулся и покатился, стуча по рельсам, трезвоня на поворотах подсекавшим его автомобилям и, как назло, останавливаясь на каждом встречном светофоре. Город словно не хотел его отпускать, расставляя слабеющими щупальцами мелкие препоны, но вовсе не потому, что ему были нужны люди, представлявшие некую «высшую ценность».

Нет, конечно же, нет! Город анализировал ваши