Напряжение - Андрей Островский

— Я не сказал, что в саду стреляли, — заметил Шумский, — я только сказал, что в саду произошло убийство. Но это лишний раз доказывает, что вы знаете, о чем идет речь… Да, в саду стреляли, и стреляли вы. После выстрела в Красильникова остались пуля и гильза. Вы стреляли в товарища Эльмара Пуриньша — пуля и гильза тоже остались. А стрелял-то один и тот же человек и из одного и того же пистолета. Кто же это, по-вашему, был, а?

— Не знаю. Я купил «збройовку» за две недели до Нового года в Риге, совершенно случайно, у одного барыги, и не могу отвечать за того, кто владел пистолетом раньше. Может быть, именно из-за того, что случилось у вас в саду, от него и хотели избавиться, — откуда мне знать? А то, что произошло с вашим работником, — роковая случайность. Поверьте, клянусь, я не хотел его убивать, я защищался…

— Послушайте, Далматов, — раздраженно сказал Шумский, прерывая его, — я могу опровергнуть каждую вашу фразу. Вы защищались — от кого? От милиции? Милиционер напал на вас? Вы не хотели убивать и выстрелили в упор? И это роковая случайность? Так же — в упор — вы убили другого человека, вы ранили, а могли убить еще одного нашего сотрудника. Не слишком ли много роковых случайностей? И если я говорю, что в Риге и Ленинграде из одного и того же пистолета стрелял один и тот же человек, значит, у меня есть на то веские основания…

Далматов нервно провел рукой по стриженой голове, набрал воздуха в грудь, желая что-то сказать, но не смог. А Шумский, словно не замечая Далматова, продолжал:

— Я не сомневался, что вы сочините красивую сказку про купленную у кого-то «збройовку». А вот известная вам Вента Калныня утверждает, что пистолет у вас существует уже много лет, вы его выменяли у какого-то солдата во время войны и не расстаетесь с ним ни на минуту.

— Но почему вы верите ей, а не мне?

— Сейчас разговор не о том, кому я больше верю — ей или вам. Я обращаю ваше внимание на то, что существуют уже две версии… Я знаю, вы словам не верите, поэтому перехожу к документам. Первый: справка с вашего завода, что в период с одиннадцатого по четырнадцатое мая прошлого года вы находились в Ленинграде. Второй: баллистическая экспертиза полета пуль из пистолета «збройовка», вашего пистолета. И результат экспертизы, доказывающий, что оба выстрела — в Риге и в Ленинграде — сделаны из этого пистолета. Третий: в ту же ночь, когда был убит Красильников, мы сделали гипсовый слепок со следа человека, который стоял в кустах и стрелял в Красильникова, вашего следа, Далматов, ибо при обыске мы нашли у вас в комнате полуботинки — в них вы ездили в Ленинград в мае прошлого года. На этой фотографии убедительно показано, как совмещается след с подошвой вашего полуботинка. Четвертый: протокол заявления той же Калныни, в котором сказано, что вы должны были убрать человека, который «мог вас погубить». Достаточно? У меня есть еще кое-что, но я думаю — полезнее будет вам самому все рассказать!..

Далматов отрывисто кашлянул в кулак, сказал неожиданно резко:

— Я не могу сейчас ни о чем говорить…

— Как хотите, — сказал великодушно Шумский, — я не настаиваю на немедленном разговоре. Подумайте, время есть, хотя его и немного.

Шумский знал свое дело. Теперь следовало набраться терпения и ждать. Но, к его удивлению, ждать почти не пришлось. Уже на следующий день, сразу после обеда, ему позвонили из тюрьмы и сказали, что Далматов просит вызвать его.

По тому, как Далматов вошел — голова приподнята, на лице нечто похожее на улыбку, вид отдохнувший, — Шумский понял, что у Далматова созрел какой-то план, и это было интересно.

Далматов сел, положив ногу на ногу, и сказал без обиняков:

— Я человек деловой и трезво смотрю на вещи…

— С вашей стороны это весьма благоразумно, — заметил Шумский.

Далматов оставил без внимания реплику Шумского и продолжал:

— Я знаю, что́ меня ожидает, терять мне нечего, и я решил открыть вам все карты.

Шумский кивнул.

— Но я должен знать, — в голосе Далматова появились твердые нотки, — могу ли я рассчитывать на снисхождение, если сам, по собственному желанию, назову вам все адреса, фамилии и имена всех людей, связанных со мной по моему делу… Я готов на все. Только скажите, сохранят мне жизнь или нет?

— Не торгуйтесь, — поморщился Шумский: ему было противно циничное, откровенное предательство даже в таком деле. — Конечно, суд учтет ваше чистосердечное признание и раскаяние, но гарантировать снисхождение я не могу; слишком уж тяжкие грехи на вашей совести.

— Да, да, и все-таки я прошу вас отметить… И еще. — Далматов придвинулся к Шумскому, заговорил полушепотом: — Я знаю, у меня конфискуют все; но у меня остаются родственники, они могли бы вам… Словом, вы понимаете, они отдадут все…

Шумский в бешенстве вскочил, посмотрел брезгливо на Далматова:

— Вы что? Вы понимаете, что говорите? Мерзавец! Вы же мерзавец. Убирайтесь вон…

Услышав громкие голоса, вошел конвоир. Шумский сказал:

— Уведите его.

Но Далматов замахал руками, умоляюще глядя на Шумского.

— Прошу вас, вы не так меня поняли… Я хотел, чтобы… Я ничего плохого не думал, честное слово…

Шумский кивнул конвоиру — тот скрылся за дверью. Настроение у Шумского испортилось, он сел, подпер рукой голову, буркнул:

— Говорите, что вы хотели сказать…

Потапенко ошарашило, что Далматов признался в убийстве Красильникова. За последнее время Потапенко заметно обрюзг, постарел, кожа на лице обвисла, глаза потускнели. Он запутался в своих объяснениях, а теперь совсем растерялся и сидел перед Шумским жалкий и беспомощный, отрицая все, что было и чего не было.

У Шумского пропал интерес к Потапенко, теперь уже было безразлично, признает он свою вину или не признает: в руках следствия были факты, которые Потапенко не в силах был опровергнуть. И все-таки Шумский решил довести дело до конца.

— Значит, вы не помните, где были в тот вечер, — сказал Шумский, — не знаете, почему не смогли принять Красильникова, и недоумеваете, каким образом он оказался убит. Придется мне самому все вам рассказать.

Шумский открыл папку, перелистал бумаги и начал:

— Как-то раз, когда вы еще работали в эстраде и играли в ресторане «Метрополь», к вам подошел молодой человек. Сказав, что ему нравится аккордеон и он долго наблюдал за вами, как вы играете, он попросил вас дать ему несколько уроков. Это был Далматов. Вы пригласили его к себе, и с тех пор каждый раз, когда Далматов один или с Калныней приезжал из Риги, он обязательно бывал у вас. Вместе вы ходили в рестораны, выпивали у вас дома.

Однажды вы пожаловались, что не можете себе многого позволить, хотя жаловаться, по совести говоря, вам было грешно: если бы не ваша лень и любовь к праздной жизни, вы могли бы в эстраде хорошо зарабатывать. И еще вы шили. Но денег не хватало. А Далматов потихоньку прощупывал вас, узнал, что вы привлекались за спекуляцию, и стал осторожно выяснять, сможете ли вы быть ему полезным. Ведь главная цель его приезда в Ленинград и была найти людей, которые смогли бы сбывать краденный на швейной фабрике товар. Вы оказались подходящим человеком — холостой, не слишком щепетильный в выборе источников дохода, а также с большими связями: у вас была солидная клиентура.

Вы договорились, что сможете продавать трикотаж. За это вы получали от восьми до десяти рублей за штуку. Основным лицом, которому вы сбывали переправленные вам рубашки, была Галактионова Марфа Кузьминична… Она арестована, и скоро вы сможете ее увидеть.

Потапенко не шелохнулся. Он продолжал сидеть, отупелый, с бессмысленным выражением лица, словно то, о чем говорил Шумский, его не касалось. Шумский же, сделав паузу, продолжал:

— Но Галактионова не была единственным человеком, продававшим вещи. Иногда вы сами предлагали купить рубашки, «которые были вам не впору», — тогда ваш доход увеличивался до пятнадцати рублей. Кроме Галактионовой у вас было несколько человек, которые брались продавать изделия поштучно. Таким человеком был и Красильников (между прочим, он был аккуратен, и все доходы от А. И. — это вы — записывал в книжечку, а деньги клал в сберкассу); таким человеком была ваша соседка по квартире Зубарева. Естественно, они не были посвящены в ваши тайны отношений с Далматовым. У Далматова в Риге дело было поставлено на широкую ногу. Вместе со своей шайкой он воровал трикотаж с фабрики машинами. Поэтому он боялся за свое предприятие и угрожал вам в случае провала. В одно из воскресений на рынке работники милиции задержали гражданку Печушину, торговавшую рижскими рубашками. Она помогала Галактионовой распродавать их. Галактионова не сказала вам о ее аресте, и вы, разумеется, этого не знали. Печушина, боясь выдать Галактионову, сказала, что рубашки ей дала Зубарева, которую она тоже знала и которую не считала причастной к торговле трикотажем. Печушина была уверена, что Зубареву сразу отпустят и на этом все кончится. Встревоженная вызовом в милицию, Зубарева советуется с вами, как ей держать себя на допросе и что говорить. Вы даете ей точные инструкции и, конечно же, берете с нее клятву, что вашу фамилию она не упомянет ни при каких обстоятельствах. Она держит слово, данное вам, но вашу фамилию ей называет сам следователь. Зубаревой удается отвести от вас удар, но, придя домой, она подробно рассказывает вам о допросе. А через несколько дней получаете повестку и вы. Вы в панике. Вы срочно вызываете Далматова. Бросив все, он приезжает на следующий день вместе с Калныней, и вы втроем, обсуждая события последних дней, приходите к выводу, что в милицию заявил Красильников. Только он, и никто больше. Почему Красильников? Вы не доверяли Красильникову потому, что он был человеком скрытным, скуповатым, любил деньги, любил их больше, чем что бы то ни было другое, а такие люди, по-вашему, что в общем-то справедливо, легко могут изменить, предать — словом, к доверию они не располагают. Кроме того, вы хорошо запомнили случай, когда однажды решили уменьшить вознаграждение за проданные рубашки, и Красильников, возмущенный, сказал, что заявит в милицию, если вы не отдадите ему положенное. Может быть, этот случай и стал роковым в его судьбе. Так или иначе, Далматов принимает решение убрать Красильникова с дороги. С вашей помощью. Вы трусите, но в конце концов соглашаетесь, и все втроем начинаете разрабатывать план убийства. Он прост. Осуществили вы его в ночь на тринадцатое мая. Именно в эту ночь, потому что тринадцатого в два часа вас вызывали в милицию. Вы были убеждены, что вызван и Красильников, а очная ставка могла окончательно провалить все.