Горячее сердце - Юрий Корнилов

— Понятно.

Не будучи специалистом в горном деле, Федор все-таки понял, что одной из причин трудностей, в которые попал Северный трест, является не только ослабление общей организации производства, но и слабая дисциплина.

В конце концов, порядок — это и есть дисциплина. Везде и во всем. Выполнение долга — ее же проявление в нравственном плане. Образцовый общественный порядок — коллективное проявление все той же дисциплины. Из необходимости соблюдения и укрепления общегосударственной дисциплины, наверное, вытекает и понятие государственной безопасности? Думая об этом, Федор прежде всего думал о людях.

Некоторые свои соображения Федор высказал Евсееву, Григорий Матвеевич знал о происшествии на Южном разрезе в общих чертах. Поэтому спросил:

— Тот заключенный действительно сознательно все это сделал?

— Если учитывать, что он не мог не знать последствия своего поступка, то другого ответа быть не может. И я думаю, как бы снисходительно ни относиться к его поступку, его нельзя расценить иначе, как вредительство. В связи с этим у меня возникло одно соображение…

— Слушаю.

— Большинство нареканий о нарушении дисциплины связано с заключенными. И я убедился в их обоснованности. Подтверждение тому инциденты с воздушными рукавами и порчей транспортерной ленты, — начал Федор. — Среди этих людей надо навести порядок.

— Каким образом? Мне нужны предложения, — сказал Евсеев.

— Без решительных мер не обойтись…

— Предлагайте решительные меры.

— Нужно пересмотреть весь состав расконвоированных.

— Это уже серьезно, — нахмурился Евсеев.

— Я понимаю, что тресту не хватает людей, но нужно чем-то временно, я подчеркиваю — временно, пожертвовать.

— Вы что? Предлагаете ликвидировать расконвойку?

Было заметно, что Евсеев или не был готов к такому обороту дела, или недоволен предложением. И Федор стал объяснять:

— Руководители разрезов не настроены против расконвоированных категорически. Больше того, говорят, что некоторые из них работают хорошо. Это одна сторона дела.

— Есть еще другая?

— Есть. Я был в колонии и разговаривал с ее начальником майором Максимовым. И понял, что отбор заключенных на работу в трест проводился без надлежащего знакомства с их личными делами, иначе говоря — формально.

— Что же вы все-таки предлагаете? — попросил уточнить Евсеев.

— На завтрашнем совещании в горкоме нужно предложить руководителям разрезов составить списки заключенных, которые хорошо себя зарекомендовали.

— Что это даст?

— Этих заключенных оставить на работе в тресте.

— А с остальными что?

— Вернуть под стражу.

Евсеев не мог усидеть на месте. Поднялся, прибрал на столе бумажки. Потом подал Федору чайник:

— Принеси-ка чайку…

Когда Федор вернулся, Евсеев встретил его вопросом:

— Сколько же людей мы вернем в колонию?

— Это зависит от того, сколько нас попросят оставить.

— Да… задачка, — размышлял Евсеев. — Мы же лишим трест рабочих рук.

— Зато покончим с вредительством. Это важнее.

— Ладно… Утро вечера мудренее. Подумаем.

В своем купе Федор надолго задумался. Потом поднял трубку и заказал Свердловск.

Он рассказал Славину о начале своей работы, о фактах порчи оборудования, о расконвоированных и своем предложении Евсееву.

— Что тебя беспокоит? — спросил Славин.

— Павел Иванович, трест — предприятие сложное, и проблем здесь много. Мне кажется, что от меня в комиссии пользы мало.

— Вам об этом сказали?

— Нет. Я высказал свои соображения. Меня выслушали.

— Правильно, что высказал.

— А что делать дальше?

— Вы помните, кого представляете в комиссии? — вместо ответа спросил Славин.

— Органы государственной безопасности.

— Правильно. — Федору показалось, что Славин усмехнулся. — Вот и отстаивайте интересы государственной безопасности. Желаю успеха.

И в трубке щелкнуло.

Федор разговаривал с заместителем начальника колонии.

— Я думаю, что дальше с Туркиным должны работать вы.

— Согласен.

— Я могу надеяться, что этот случай не приравняют к обычному лагерному преступлению? Ведь он имеет серьезный политический смысл.

— Так думаем не только мы с вами, но все рабочие.

— Рабочие — да, а ваши заключенные?

Заместитель начальника замешкался с ответом, и Федор не стал его ждать.

— Я сегодня посоветуюсь с заместителем прокурора области, — сказал он. — Узнаю, согласится ли он с моим мнением, что Туркина следует судить показательным судом.

— Я поддержу такое мнение, — ответил заместитель начальника.

…За час до совещания в горкоме Федор увидел Евсеева.

— Ждете, что я скажу о расконвойке? — спросил Григорий Матвеевич. — Откровенно говоря… — Он осекся, а потом улыбнулся. — Федор Тихонович, обговорим и решим это все в горкоме. Идет?

— Я просто хотел знать ваше мнение.

— Нужно не мнение мое, а решение правильное. Я вас понимаю. Но мое понимание — это еще не решение.

На этот раз заседание было многолюдным. Управляющий трестом и секретарь горкома без детального перечисления недостатков сосредоточили внимание на определяющих задачах, которые предстоит решить. Федор насчитал их четыре. Первая касалась улучшения работы техники, вторая — пересмотра организации труда, третья — транспорта и последняя — дисциплины.

Заседание затянулось. Выступающих было много. Ранее было обусловлено, что члены комиссии выступят последними.

Дошла очередь и до Федора.

— Я коснусь только дисциплины, — начал он. — Вы уже слышали, что больше всего нареканий здесь обращалось в адрес расконвоированных заключенных. Я считаю, что некоторые их поступки мало называть недисциплинированностью или нарушением производственного порядка, они обязывают вспомнить другое слово — саботаж…

Федор почувствовал напряженную тишину, воцарившуюся в зале заседания.

— Да, саботаж, если не хуже, — твердо повторил он. — И полумерами положения не исправить. Поэтому я предлагаю расконвоированных заключенных вернуть в колонию под стражу.

Тишина враз нарушилась. Евсеев вынужден был призвать присутствующих к порядку.

— Товарищи! Я же не предлагаю отказаться от использования заключенных совсем, — говорил Федор. — По характеристикам начальников участков и бригадиров нужно оставить тех, кто хорошо зарекомендовал себя на работе. А в течение недели, десяти дней направить в разрезы других, более дисциплинированных. Отбор их провести внимательно и строго. Я советовался со своим руководством. Мне ответили, что решение мы должны принять здесь. У меня все.

Федор сел. В зале снова стало шумно.

— Кто намерен высказаться? — спросил Евсеев.

Желающих не нашлось. Последовали вопросы:

— Сколько заключенных можно оставить в разрезах?

— Я полагаю, человек пятьдесят-шестьдесят, — ответил Федор.

— А кем заменить сто пятьдесят, которых заберут?

— На этот вопрос я ответить не могу, — признался Федор.

И вдруг неожиданно пришла помощь. Поднялся Петр Алексеевич Чертогов.

— Товарищ Григорьев предложил весьма радикальную и заманчивую меру, — сказал он. — Дело в другом: сможем ли мы десять дней обойтись без тех людей, которых вернут в колонию? Давайте подумаем.

Чертогов стоял за столом президиума.

— Так какой же выход из положения мы предложим, товарищи? Я обращаюсь к работникам треста.

Предложений не было. Тогда рядом с Чертоговым встал Николай Иванович Патрушев.

— Я считаю, что десять дней мы можем пережить, — сказал он. — Вспомните зиму, когда нас завалило снегом. Тогда полгорода вышло на снегоборьбу. Сейчас нам понадобится всего сто пятьдесят человек. Я думаю, что их можно набрать из числа управленческого аппарата треста. Я сам пойду на любой участок. Как вы думаете? — он поглядел на сидящих за столом президиума.

Патрушев сел, и зал снова загудел. На этот раз оживленно разговаривали и в президиуме.

Наконец поднялся Евсеев.

Говорил он очень коротко. Главной задачей он назвал продуманную организацию труда во всех службах треста. Пообещал по возможности помочь в техническом снабжении. Транспортный цех должен обеспечить исправность подвижного состава.

Евсеев согласился с предложением Патрушева, тем самым как бы признав и правильность плана Григорьева.

Поздно вечером в вагоне Евсеев спросил Федора:

— А как у вас дело с рукавами?

— Плохо, — ответил Федор. — Думаю, что виновника не найти.

— А он не может оказаться среди тех дисциплинированных, которых вы хотите оставить в разрезах?

Федор только пожал плечами.