Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов - Жан-Франсуа Солнон

Не было необходимости в дальнейших поводах. Несмотря на легенду, Евгения никогда не говорила и не писала, что предполагаемая война станет «ее» войной; это вымысел историков. Уильям Смит свалил на императрицу все обвинения. Отойдя от дел, императрица совершенно отрицала, что когда-то говорила подобные слова. Дипломат, которому она их адресовала, тоже. Виновны в этом измышлении двое: статья в газете «Ля Волонте Насьональ», к которой имел отношение принц Наполеон, и которая была опубликована в 1874 г., через год после того, как умер император (а значит, он не имел возможности ее опровергнуть); и герцог де Грамон, министр иностранных дел, который на совете 14 июля упомянул энергичные речи императрицы[231].

Чтобы понять, что же происходило тогда, необходимо сделать шаг назад. Вильгельма I, который расходился с Бисмарком во взглядах, не впечатлили гордые жесты французов, но он не желал показаться всей Европе разжигателем войны. Король Пруссии дал понять, что желал отвода кандидатуры своего кузена: и его просьбу удовлетворили. Утром 12 июля объявили об отзыве. Войны удалось избежать. Но в Париже общественное мнение накалилось добела, многих эта дипломатическая победа не устроила. Сам Наполеон, знавший, с кем имел дело, опасался «разочарования, которое испытает страна оттого, что не наигралась в ссору с Пруссией». Кроме того, он планировал потребовать у Пруссии «гарантий», т. е. отказа от испанского престола, но не у дома Гогенцоллернов, а у берлинского правительства. Это требование, решение о котором было принято вечером 12 числа, отвечало пожеланиям императрицы и герцога Грамона.

Евгении простого отвода немецкой кандидатуры было недостаточно. Король Пруссии должен был предоставить гарантии, что подобное выдвижение не повторится. Император заперся в Тюильри вместе с женой и министром, чтобы подискутировать и прийти к единому мнению. Ни Эмиля Оливье, ни кого-то из других министров не пригласили. Хотя только совет имел полномочия принять решение о подобном требовании, хворающий император ограничился такой тайной встречей. Императрица, уже полгода не бывавшая на совете, взяла реванш. К мысли о требовании официального отречения, которое было бы так выгодно в будущем, она подтолкнула Грамона (заранее готового уступить) и Наполеона.

Эта просьба о гарантиях стала той ошибкой, которую ждал Бисмарк. Унизительные и чрезмерные требования французов явились прекрасным поводом к войне. Бисмарк поскорее написал в Берлине письмо, оскорбительное по отношению к Франции. Так появилась знаменитая Эмсская депеша, превратившая в дипломатическое оскорбление отказ короля Пруссии вторично принять посла Наполеона III Бенедетти. Она взорвала порох[232]. «На Берлин!» — вскричали толпы перевозбужденных парижан. «Перед вами человек, только что получивший оплеуху», — подлил масла в огонь Грамон.

14 июля прошли один за другим три совета министров. Сталкивались сторонники и противники войны. Одни добивались сбора резервистов, другие — наивно апеллировали к европейскому конгрессу, пытаясь расстроить планы Бисмарка. Третье заседание открылось в Сен-Клу. Туда пригласили Евгению. Вслед за Грамоном она призывала к войне, как того требовала честь страны. То была уже не «фея в шифоне», а вещающий Марс в кринолине. Но Эмиль Оливье, недоброжелательно настроенный в отношении Евгении, свидетельствовал о другом: «Одна императрица слушала, не произнося ни слова». Трудно поверить, что Евгения молчала, ведь сам Оливье рассказывал, что она продвигала идею европейского конгресса, приводя очень разумные доводы: «Я сомневаюсь, что это даст ответ на чувства парламента и страны». Этот поспешный дипломатический шаг в конечном счете дискредитировал императора и Францию. Евгения, как и Наполеон, чувствовала необходимость войны. Слов, которые ошибочно приписывают императрице: «Эта война — моя война», — она никогда не произносила. Решая вступить в войну, императорская чета, как и единодушные министры, ограничивалась тем, что подчинялась воле страны. Война против Пруссии была всеобщей войной[233].

Третье регентство

Проголосовав за военный бюджет, Франция 19 июля объявила войну Пруссии. Наполеон, плохой стратег, тут же принял на себя верховное командование армией. Евгения очень старательно его к этому подтягивала. Того требовали престиж имени и интересы династии. При этом император еле ходил. Как он будет держаться на лошади? «Этого человека вы отправляете на войну?» — спросила принцесса Матильда у императрицы. И заметила Наполеону: «Вы не выносите даже тряску экипажа. Что вы будете делать в бою?» Евгения тут же заподозрила ее в самых черных замыслах: ради принца Наполеона — Плон-Плона — она рассчитывает, что ее муж погибнет на войне, открыв ему тем самым дорогу к власти. Но ей не удалось никого заставить поверить в такие крайние суждения. В конце июля император поручил Евгении провести инспекцию флота в Шербурге, и 28 числа Наполеон вместе с сыном покинули Сен-Клу, чтобы завоевывать Мец. Отъезд государя сделал Евгению регентшей в третий раз.

Разница между ее первым аналогичным опытом и нынешней ситуацией была огромной. В 1859 г. императрица приняла власть, делегированную ей монархом, который обладал единоличной властью, согласно конституции авторитарной империи. С апреля 1870 г. режим стал полупарламентским, и полномочия регентши были ограничены. Власть теперь держали в руках министры. 26 июля накануне отъезда император уточнил в официальных письмах, что все приказы и распоряжения необходимо доводить до сведения министров, и «ни при каких условиях императрица не [может] уклоняться от взаимодействия с ними на протяжении своего регентства».

Таким образом, Евгения снова ведала управлением текущими делами и имела право «выносить постановления по обычным административным делам». Зато «во всем, что не имеет официального или большого значения, — уточнялось в тексте, — нам направляет для нашего рассмотрения хранитель печати» (т. е. министр Эмиль Оливье). Передача власти императрице была тщательно расписана. Она не имела никакой возможности принимать решения, что служило ограничителем ее регентских полномочий. Трагические обстоятельства войны вынудили пересмотреть предпринятые императором предосторожности и положительно сказались на авторитете Евгении.

Когда Наполеон приехал в Лотарингию, в глаза ему бросилась нерадивость армии. Он тут же написал жене: «Ничего не готово. У нас нет достаточного количества войска. Я заранее считаю нас проигравшими». И он оказался прав: последствия не заставили себя ждать. С первых же столкновений войска стали терпеть одно поражение за другим. Висамбург — 4 августа, Верт и Форбак — 6 августа развернули их перед прусской армией, несмотря на героические действия кавалерии. Эльзас был утерян, маршал Базен заперся в Меце, Мак-Магон отступил до самых Нанси и Шалона. От выступающего главнокомандующим армии императора осталась только тень: ему приходилось красить лицо румянами, иначе его бледность пугала окружающих, и увеличивать дозы опиума, чтобы заглушить нестерпимую боль, которая мучила его помногу раз в день.