Тайный заговор - Филипп Ванденберг

И прежде чем Зюдов успел ответить, незнакомец положил трубку.

В силу своей профессии Андреас фон Зюдов не мог быть жаворонком. Ему требовалось определенное время, чтобы прийти в форму. Ранний звонок и, в первую очередь, его содержание привели Зюдова в замешательство.

Вновь зазвонил телефон. Из Остии позвонил Бродка и сообщил о своем бегстве из Неми в связи с покушением на него. Когда Зюдов рассказал ему о незнакомце, который готов поделиться информацией, дело приняло новый, неожиданный, оборот. Зюдов и Бродка договорились встретиться в обед на входе в Ватиканские музеи.

Из всего бесчисленного количества посетителей только Бродка и Зюдов чувствовали, как напряжение, ощущавшееся в самом воздухе, постепенно нарастает. С присущей им целеустремленностью они отыскали зал, в котором был выставлен портрет Лео X. На остальные произведения искусства они даже не смотрели. Зюдов хотел одного — подтверждения слов загадочного незнакомца.

Когда они принялись разглядывать портрет Лео X, им показалось просто невероятным, что это может быть копия. Несмотря на то что папское кольцо с печаткой было вполовину меньше натуральной величины мизинца, а саму печатку художник уменьшил в перспективе, они сразу увидели инициалы, предусмотрительно оставленные копиистом.

— Как бы вы прочитали эти буквы? — обратился Зюдов к Бродке.

— Д и П.

— Мне тоже так кажется. Итак, наш незнакомец был прав. Картина — не что иное, как подделка.

— Д. П.? Вы догадываетесь, кто может скрываться за этими инициалами? — спросил Бродка.

Спрятав руки в карманы, Зюдов снова погрузился в изучение картины. Он пожал плечами, проигнорировав вопрос Бродки, и через некоторое время сказал:

— Вы ведь кое-что понимаете в искусстве, Бродка. Считаете ли вы возможным, чтобы современный художник обладал способностью с такой точностью подражать Рафаэлю, что его подделки нельзя отличить от оригинала?

Бродка ухмыльнулся. В глазах Жюльетт он, вероятно, выглядел бы профаном по части искусства, но Александр многому научился и знал, что такая подделка, в принципе, возможна.

— Люди, понимающие в искусстве больше, чем я, — сказал он после паузы, — утверждают, что половина всех продающихся на рынке произведений искусства картин старых мастеров — не оригиналы.

Зюдов удивленно покачал головой.

— Рафаэля считают гением. А этот незнакомец рисует так же хорошо, как Рафаэль, и никто не знает его имени!

— Да, жизнь несправедлива, — сухо заметил Бродка. — Кстати, вы связались с синьорой Бонетти, дочерью фотографа?

— Ах да, я же вам не сказал. Мария Бонетти только сегодня возвращается с фестиваля шлягеров в Каннах.

— Впрочем, не так уж это и важно, — небрежно произнес Бродка, когда они направились к выходу и стали спускаться по огромной винтовой лестнице.

— Не говорите так, — упрекнул его Зюдов. — Интуиция подсказывает, что Мария Бонетти нам еще очень пригодится.

После наступления темноты Бродка и Зюдов отправились на Виа Аппиа. Часть пути они проделали на машине; затем пошли пешком по старой мощеной улице.

Более двух тысяч лет назад богатые римляне возводили по обе стороны этой улицы свои роскошные могилы. Теперь руины были освещены неярким лунным сиянием. Кто думает, что на Аппии в это время одиноко и безлюдно, жестоко ошибается. Любовные парочки в эту теплую ночь вовсю пользовались романтической обстановкой для любовной идиллии.

Монумент Коммодиуса стоял в окружении кипарисов и огромных кустарников и представлял собой полуразрушенный прямоугольник стены размером три на четыре метра, на которой сохранились остатки надписи с именем Коммодиуса. Памятник располагался немного в стороне от улицы. Когда Бродка и Зюдов приблизились, в нос им ударил зловонный запах.

После того как они еще раз обошли окруженный густым кустарником монумент, из тени навстречу им вышел какой-то человек.

Мужчины остановились на некотором расстоянии.

— Кто вы? — крикнул Зюдов.

— А вы? — послышался встречный вопрос.

— Моя фамилия Зюдов, а это — мой коллега Бродка.

Незнакомец приблизился на пару шагов, так что стало видно его лицо. Ему было лет пятьдесят или шестьдесят; небольшая лысина в окружении светлых волос делала его похожим на обычного пожилого человека. Да и в остальном он не производил впечатления гангстера.

— Меня зовут Джузеппе Пальмеззано, — представился он, медленно подходя к ожидавшим его мужчинам и держа при этом руки за спиной.

Бродка недоверчиво огляделся. Ситуация ему не нравилась, и он отступил на шаг.

— Вы уверены, что за вами никто не следил? — поинтересовался Пальмеззано.

Зюдов пожал плечами.

— Конечно нет. Но в любом случае могу сказать, что мы вели себя с предельной осторожностью.

— Понимаете, мне не хотелось бы, чтобы меня видели именно с вами.

— Понятно, — ответил Зюдов. — Что вы хотите сообщить?

Пальмеззано махнул рукой, приглашая следовать за собой в кусты. Там он вынул из кармана какой-то предмет и протянул его Бродке и Зюдову.

В свете луны Бродка увидел, что это была пурпурная ленточка. Он почувствовал, как кровь застучала у него в висках.

— Это, — начал Пальмеззано, — опознавательный знак кардинальской мафии.

— А как эта вещь попала к вам? — спросил Бродка.

— Когда-то я принадлежал к этой организации. Если хотите, эта ленточка — мой членский билет. Я много лет работал на этих господ. Однако потом произошел… назовем это несчастным случаем на производстве, и я более не мог быть им полезным. Они бросили меня, как ненужную вещь.

— В чем заключалась ваша роль в этой организации? — спросил Зюдов.

Пальмеззано рассмеялся.

— Я страстно люблю рисовать, понимаете? Мне нужна всего лишь бутылка красного вина, кисти и полотно, — и тогда я начинаю чувствовать себя Рафаэлем, ибо рисую точно так же, как великий художник. Половину старых мастеров в ватиканских коллекциях срисовал я. Не подделал, прошу заметить, — срисовал!

С помощью моей работы Смоленски сколотил себе состояние, продавая оригиналы и вешая вместо них мои картины.

— Смоленски?

— Да, государственный секретарь. Хотя он и не является главой организации, однако именно он — заправила.

— А кто глава? — взволнованно спросил Бродка.

— Шперлинг.

— Кардинал курии Шперлинг?

— Он самый.

— А Смоленски? Я думал…

— Между Шперлингом и Смоленски существует старая вражда. Они — заклятые враги и уже не раз предпринимали попытки уничтожить друг друга. Смерть кардинала Шермана во время мессы в Сикстинской капелле, представленная как инфаркт, была на самом деле очередным «несчастным случаем на производстве». Церковное вино было отравлено.

— Кем?

Пальмеззано откашлялся.

— У меня в Ватикане еще остались свои люди. Но это предназначалось не Шерману, а Смоленски. Сейчас Смоленски занимается подготовкой крупной операции под названием «Urbi et orbi». За этим скрывается устранение папы. Насколько я слышал, все устроено настолько великолепно, что вряд ли может пойти наперекосяк.

— Вам известны подробности?

Пальмеззано покачал головой.

— Сообщников крайне мало. Только они знают точное время, а также детали проведения этой акции.

Бродка искоса поглядел на Зюдова. Судя по выражению его лица, он был озадачен не меньше Александра.

— Urbi et orbi, — пробормотал Бродка.

Зюдов кивнул.

— Вы знаете, что это означает. Папе осталось жить пятнадцать часов.

— Пятнадцать часов? — неуверенно переспросил Пальмеззано. — В таком случае вам известно больше моего.

— Может быть, — ответил Бродка. — По меньшей мере в том, что касается даты. Нам попало в руки тайное послание, в котором речь идет об операции «Urbi et orbi». До сих пор нам неясно было только значение этого понятия. Теперь мы знаем, что под ним подразумевается дата совершения преступления.

Пальмеззано в очередной раз огляделся по сторонам, затем тихо произнес:

— Честно говоря, я не могу себе представить, чтобы Шперлинг или Смоленски пошли на это, то есть заказали папу какому-нибудь киллеру. Это вызвало бы слишком большое волнение. Рано или поздно преступников бы схватили. Убить папу, на которого нацелены сотни камер?..

Бродка задумчиво произнес:

— Кто же говорит о том, что папу должны застрелить? Как известно, человеческая подлость выдумала различные виды смерти.

— Во время благословения urbi et orbi. — Зюдов поморщился.

— После того, что мне стало известно о Смоленски, — заявил Бродка, — я ничему не удивлюсь.

— Вы не так уж не правы. Смоленски — воплощение зла. А зло можно победить только злом. Я уже подкладывал под его машину бомбу. Но судьба странным образом щадит этого черта. — В словах Пальмеззано слышалась горечь.