Собрание стихотворений - Борис Чичибабин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эпиграммы и шуточные стихотворения{532}
1950-е годы
РАЗГОВОР О ГОНЧАРЕ
— Гончар{533} иным чета ли?— Не Шолохов отнюдь.— Трилогию{534} читали?— Боимся утонуть.— Чего беды бояться?Всего воды по яйца.
* * *Полевого{535} прочиталиИ сказали:«Хар-ра-ша!»Паустовскому{536} ж не далиНи медали,Ни шиша.
* * *Промеж балок и ветвейВ лаврах воспарилВолосатый соловей —Симонов Кирилл{537}.
У него тарзанийОблик и девиз,Явно для терзанийМлеющих девиц.
В орденах, картав, румян,По усам — почет.Скажут — сделает роман,Пьеску испечет.
Сей пиит неистощим.Он не из раззяв.Что с Сережи не стащил,То с Володи{538} взял.
* * *Служить, жениться не на шутку,Копить рубли, детей рожать —Оно и весело и жутко:Так душу можно отлежать.
* * *Не сошел чуть-чуть с ума,Сколько книг прочел напрасно!А пришла — и стало ясно:Вот — поэзия сама.
Что там мудрость и талант!Сочинители!.. Толстые!..Две руки твои простыеБольше радости таят.
Сколько слов не напиши,Хоть на тысячу умножь их, —А у милой между ножекБольше смысла и души.
* * *Лев Николаич, мысля строго,Ждал разных благостынь от Бога.
А я, сомнений не тая,Не жду от бога ни …,
Зане при Боговом обличьиНе должно … быть в наличьи.
* * *До чего ж я лакомМилых ставить раком!
* * *Золотое от росыПоле жатвы,Где, с подруги сняв трусы,Полежать бы,Где, на каждое плечоВзяв по ляжке,Не давать бы нипочемЕй поблажки!
* * *Как проведем с тобою досуг?Я жив — и ты жива.Вот перед нами пышный луг —Немятая трава.Но посмотри-ка вверх, мой друг,Какая синева.
Как тучки там плывут легкоОдна вослед другой,Как звезды скрыты глубокоЗавесой голубой,—Ах, вот туда бы, высокоЗабраться нам с тобой!
И на земле не худо жить,Но лучше, если б намВ родную бездну плыть да плытьК безвестным небесам.И поцелуи, может быть,Не нужны будут там.
* * *Хороша, однако, тыСнизу до волос.Ягодицы — ягоды,Сладкие до слез.
Вот бы их попробовать,Хороши ль на вкус!Век прожил я впроголодьБез любимых уст.
Вьются у насмешницыВолосы у щек,Будто в мире нежностиНе было еще.
Все мое толстовство яЗаложу раз пять,Только б удостоитьсяС милой переспать.
* * *Нету дымаБез огня.Без любимойНет меня.
Вечно, ссорясьИ дружа,Ты мне совестьИ душа.
И соскучасьВ сотый разПомню жгучестьУмных глаз.
Милый говор,Карий свет,Без какогоЖизни нет.
* * *Ты, подружка, не из горлиц.Я от чар не отрешен.Кабы мы с тобой потерлись,То-то было б хорошо.
Исполняя сердца прихоть,То-то с ночи и с утраБыло б весело попрыгать,Ножки голые задрав.
* * *Моим природнымТитуломПоспорю я с любымВысокороднымИдолом:Любил.Люблю.Любим.
1970-е годы
ЭПИГРАММЫ ПРОВИНЦИАЛА
1На приемах Кремля,во интимных пирах либлещет в роли вралялучезарный Ираклий{539}.
Как он свеж и мастит,рыцарь первого клича!Палачей возвелича,убиенным польстит.
Глядь — и слепится том{540}с конъюнктурной натрускойпресловутым шутомпри словесности русской.
2Я честь бесчестию воздам.Способны русские пророки,одной рукой казня пороки,другой подыгрывать властям.
О, Разнесенский, Петушенко{541},джамбулы{542} атомных времен,между витийством и враньемне ведающие оттенка!
С позором родины в родстве,вы так печетесь о величьи,но нет величия в двуличьи,как нет геройства в шутовстве.
1970ДРУЖЕСКИЙ ШАРЖ (Г. АЛТУНЯНУ){543}
Мы «Генчик» всё да «Генчик»!по-пьяному орем,а ты — не буйный птенчик,а дерзостный орел.
Тебе, интеллигенту,возмезднику властям,давно пора в легенду,и я ее создам.
Среди хмельных и щедрыхбессмысленной поройодин молчишь ты, Генрих,мыслитель и герой.
Припомнив все обиды,даримые судьбой,молчишь ты, как убитый,поникнув головой.
Припомнив все ударыот родственных сердец,молчишь, не тронув чары,как истинный мудрец.
Я, может, больше стануи в страхе замолчу,тебя, забывшись спьяну,похлопав по плечу.
Что веку свет забрезжилсквозь темень и туман,виной отнюдь не Брежнев,а Генрих Алтунян.
На том сойдемся все мы,и я еще споюсмиренные поэмыво славушку твою.
<1970-е>Стихотворения разных лет
ЗИМНЯЯ СКАЗКА{544}
1С чего мне начать и с чего подступиться?С того ль, что в декабрьскую стужу беда —влюбиться? С того ль, что бездомною птицейболтливый мороз на заре щебетал?
С того ль, что прозрачные звонкие латыодели деревья? С того ль, что самав те ночи в серебряном пепле была тыСнегурочка, Вьюга, Царевна-Зима?
С того ль, что явилась ты славы случайней,с того ль, что покамест в глазах не темно,ни людям, ни далям, ни счастью, ни тайнетебя у меня отобрать не дано?
Ну, как мне подъехать? Ну, как описатьте снежные ночи, что в сердце дымятся?Причина становится притчей, пейзажв насмешку мне странные строит гримасы.
А может быть, будет удобней и проще,пейзаж и причину отринув к чертям,опять за тобою бросаться на площадь,пропащую голову враз очертя?
И громко шептать: Это я, Неизвестный.Пусть новым Петраркой мне в жизни не быть,я — юный и гордый, я — чуткий и честный,попробуй за это меня полюбить.
Трудись и шали, и безумствуй, и празднуй,пока не сорвусь и пока не паду,хочу тебя видеть веселой и властной,куда б ни послала, послушный, пойду.
И снова смешить тебя словом и видом,и снова смешаться в стотысячный раз,по хрупкому снегу хрустя деловито,заглядывать в щелки смеющихся глаз.
И снова, над уханьем вьюги возвысясь,с заждавшихся губ поцелуи срыватьи нашу короткую нежную близостьеще не придуманным словом назвать.
И снова, напившись почти допьянатой близостью, в темень врываться с туману,с воды — и святых Александра и Аннув веселых молитвах своих поминать
2В ресницах твоих — две синих звезды,а ты смеешься, и ты — со мною.Белая вьюга в ушах свистит.Что я скажу про счастье земное?
Взоры твои заблудились во мне,волосы — ночи весенней темней.Белая вьюга, как белая птица,в ноги твои отдыхать садится.
В ресницах твоих — две синих звезды,голос звучит, как сама поэзия…Страшно мне говорить Вам «ты»и целовать в голубом подъезде.
3Ну, расскажи, ну, каково тебе,что с камнем шепчется капель?Не о тебе ль вздыхает оттепель,и дождь шумит не о тебе ль?
Ну, каково тебе, что в лепететумана, влаги и тепласугробы плещутся, как лебеди,и в ночь оттаивает мгла?
Скажи сама, чем очарованазима. С чего, — скажи сама, —впотьмах под март замаскированный,декабрь, сводящий всех с ума?
С чего весною пахнут улицыи ходят слухи о ворахи безнаказанно целуютсяво всех подъездах и дворах?
Мне не в чем лгать и не в чем каяться,и горечь не с чего срывать,и в строки странные слагаютсямои случайные слова.
1945–1946АННА АХМАТОВА{545}
Нахохлившись, стоит в очередях,и видно, как над старою авоськой………………………………………………………ее лицо, отлитое из воска.………………………………………………………Ну вот и все: ни ямбов, ни статей…Но как взревнуют праведные ледик трепещущей и строгой простотев четверостишья стиснутых трагедий.
<1946–1948>НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ{546}
Какой пассаж:
Со стеклышком в глазуи с пафосом пророка,под реквием сестер и реплики папаш,как будто бы в давножеланное Марокко,отправился к чертям«великолепный паж»…
Туда и дорога!
Я ненавижу Вас,авантюрист и денди,«изысканный жираф»,но и в последний часне побоюсь сказать,что, хоть куда ни деньтесь,мы все ведем свой род от Васи через Вас!
<1946–1948>* * *Что-то мне с недавних пор{547}на земле тоскуется.Выйду утречком во двор,поброжу по улицам,погляжу со всех дорог,не видать ли празднества.Я — веселый скоморох,мать моя посадница!
Ты не спи, земляк, не спи,разберись, чем пичкают:и стихи твои, и спирт —пополам с водичкою.Хватит пальцем колупатьв ухе или заднице —подымайся, голытьба,мать моя посадница!
Не впервой нам выручатьнашу землю отчую.Паразитов сгорячадосыта попотчуем.Бюрократ и офицер,спекулянтка-жадница —всех их купно на прицел,мать моя посадница!
Пропечи страну дотла,песня-поножовщина,чтоб на землю не пришлановая ежовщина.Гой ты, мачеха-Москва,всех обид рассадница:головою об асфальт,мать моя посадница!
А расправимся с жульем,как нам сердцем велено,то-то ладно заживемпо заветам Ленина!Я б и жизнь свою отдалв честь такого празднества,только будет ли когда,мать моя посадница?!
1946* * *Моей весны последнюю главу{548}Я в памяти своей перебираю…Но звуки тают, рифмы удираютИ строки расползаются по шву.
А мгла кружится, мутная, сырая,К окну прильнет — и меркнет наяву.…В такие ночи люди умирают.Зачем же я, дурак, еще живу?
Смотрю во мглу, смотрю на мир сквозь слезы.Идут с востока проливные грозы,И ночь хрипит простуженной трубой,
На струнах ливня молнии играют……В такие ночи люди умирают…Но надо жить. И я живу тобой.
<1946–1951>* * *Я отвык от хорошо одетых женщин{549},Пахнущих нездешнею весной.Светел месяц, путь мой неуменьшен,Он печален, путь великий мой.
Завтра снова встану по подъему.Будет дождь: недаром вечер сер.Все на свете просто и знакомо.Так о чем задумываться, сэр?
С жизнью я знаком не понаслышке.У нее колючие рога.В каждой грозовой тревожной вспышкеМне ее походка дорога.
Я люблю ее не как платоник,Как девчонку, мну ее собой,Удержав навек в своих ладоняхВсе, что мне ниспослано судьбой.
По каким ни шляться мне дорогам,Из каких ни напиваться рек, —Никогда не быть мне одиноким, —Потому: веселый человек.
И пока еще заснуть нам рано,В мире ночь и все мы влюблены,Подымайте мутные стаканыЗа мое здоровье, пацаны.
<1946–1951>МАМЕ{550}
Стихи мои, в короткую дорогуЯ вас гоню, скучая и любя.Путем любви, к домашнему порогуСтупайте вы, у окон затрубя.
И там — прошу — с моей побудьте мамой,Шепните ей сыновние слова…Гуляют ветры за оконной рамой,Шумят дожди и падает листва,
В осенний шум шарахаются звуки,Сереют стены в копоти ночей…Ты на колени опустила руки,Усталые от пальцев до локтей.
А сколько ж мне добра они свершили.Нигде, помимо этого добра,(Пусть не всегда мы весело дружили)Из рук твоих я ничего не брал.
И посейчас я вспоминаю, мама, —Сквозь бред, сквозь лихорадочный огонь, —На лбу своем, горячем и туманном,Твою родную светлую ладонь…
Но гасли дни, и отгорали годы,И шли дожди, и падала листва,Чужие травы и чужие водыНам лепетали чуждые слова.
И вот ты ждешь, когда ж свершатся сроки,И сын придет, и будет жить легко,А я бродягой, вольным и жестоким,Гуляю в мире где-то далеко.
А ты не знаешь, что я и зачем яВ пыли дорог тропу свою влачу.Моих надежд опасное значеньеДавным-давно тебе не по плечу.
В родном краю, любимом и проклятом,Ты чуешь дух кровавых мятежей!То я стою со знаменем подъятымНа самом первом смертном рубеже…
…А ты наплюй, родная, на невзгоды.Сядь, отдохни. Я сам их подыму.Устала. Долго солнечной погодыСудьба не стелет к дому твоему.
Теперь тебе и слова молвить не с кем:Сиди одна, и старься, и седей.Позволь же мне, по-давнему, по-детски,Хотя б в молчанку рядом посидеть.
Правдивые, мы брезгуем словами,Нам в стыд пустые красные слова.Давай молчать. Пускай себе над намиСтучат дожди и падает листва.
И дни твои, как ночи, пролетают,И каждый новый, с властностью судьи,Еще сединку новую вплетаетВ число твоих несчитанных седин.
Когда б я мог оттаять их губами!Но нет тепла в моих сырых губах.Так хоть стихи возьми себе на память.Вот это все, чем я богат в годах.
<1946–1951>* * *Может быть, тебе кажется, это пройдет, ничего{551}, не смертельно,этот сон, что приснился нам в теплые зимние ночи,то ли счастие, то ли печаль,молчаливые наши прогулки по мокрому городу,под порхающим снегом,так чудесно он таял потом на ресницах твоих, в волосах,что лились наподобие темного, теплого ливня,из-под шапочки с белой опушкой,этот свежий, в кристалликах, запах зимы,крепкий, с хрустом,и вдруг — потепленье, капель,с головой в небосвод мы уходим,а ноги промокли, —шепчет оттепель не о тебе ль? —эта робость и радость влюбленности первой,и отчаянья очи,и ночи, что начертаны алым на черном,ласки, ссоры, стихи,и любимые книги: Сервантес, Рабле и Толстой,Паустовский и Пришвин —это все, что тогда называлось «навеки»,все, что было дыханием, вечностью, чудом,все, чем жил я, и все, чему верил,и все, что пронес нерассыпаннымчерез мрак и тоску одиночек, в крови, обливаясь слезами,улыбаясь от счастья,через многие годы и сотни смертей, по этапу, —это все, тебе кажется, зыбко, обманчиво и постепенноулетучится, перегорит, постареет,станет призраком, ужасом, станет усталостью, скукой, —да? ты думаешь так? Все пройдет, перемелется, канет?Ничего не пройдет. Если кончится, только со мною.Ты, наверно, не знаешь, какая бывает любовь.
Начало 1950-х* * *А я не стал ни мстителен, ни грустен{552},Люблю веселье, радуюсь друзьям.По золотым и затхлым захолустьямЗвенит моя блестящая стезя.
За каждый день, что мне судьбой подарен,За боль потерь, что я на них учусь,Я, благодарный, жизни благодарен,И это чувство — лучшее из чувств.
Блаженных крох у жизни не воруя,Мы с ней корнями свиты и слиты.За Вашу дружбу жизнь благодарю я,За чудный праздник Вашей красоты.
Навстречу счастью подыму ресницы,На братский пир полмира позову.И ничего во сне мне не приснится:И ад, и рай — все было наяву.
Не позднее 1954* * *Что сказать Вам на прощание{553}У пушистых тополей?Мне понятнее печальные,А веселые милей.
Но ни письменно, ни устно яНи в какой на свете часУкрощенною и грустноюНе могу представить Вас.
Есть бутылки на столе еще,Есть любовь и красота.Радость жизни нестареющейВ пышных чашах разлита.
Вот проходят тучки по небу,Сумрак рощи лиловат.А у слабых вечно кто-нибудь,Вечно сильный виноват.
Не желаю этой доли яНикому, а паче — Вам.Если б жил на свете долее,Все равно б не почивал.
Пожелаю Вам усталостиПосле сладкого труда.В наступленье Вашей старостиНе поверю никогда.
Всем лицом о чем-то думая,Каждой клеточкой смеясь,Оставайтесь, вечно юная,Для людей не изменясь.
Улыбнитесь мне за проповедь, Помашите, уходя.Стоит жизнь беречь и пробовать,И нелегкую хотя.
Нет грехов неискупимееРавнодушья и уныния.Ложь чиста и блуд румянРядом с этими двумя.
А и много ль надо мужестваДля того, чтоб жить и мучиться?Не валяйте дурака.Далеко до сорока.
Не позднее 1954-х* * *Любите пейзажи вы{554},Краской написавши.Я ж душою заживоУхожу в пейзажи.
Кто — в Коро, кто — в Рубенса.Мы ж, полны гордыни,От работы влюбимсяВ зимние картины.
Молча руки за спину,Снегом натерев их.День стоит как заспанный.Иней на деревьях.
Обхожу, исследуя,Памятник Тарасу…Где ты, радость светлая?Не видал ни разу.
Назвалась по имени,И опять мы — розно…О, зима, пои меняПрямотой морозной!
Прохожу ли парками,Сердцу не согреться.От вороньих карканийОбмирает сердце.
Ошалело с холоду?Лучше не брыкайся!..Лижет щеки городуБелая проказа.
Воздух полон лепетов,Искорок и хруста.Я смотрю, как Лермонтов,Любяще и грустно.
На дома, на рытвиныОседают хлопья,Но сквозь них молитвенноВижу близкий лоб я.
Вижу чудо я ещеМилых, несмежимыхГлаз шальных, сияющих,Нежных от снежинок…
Где ты, счастье?.. Прячется.Тени за плечами.Вечер полон зрячести,Смеха и печали.
Не позднее 1954МАРЛЕНЕ{555}
Лет четырнадцать назаджизнь была совсем иная,как, пьянея без вина, яцеловал твои глаза.
Без прощания расстатьсянам судилося — и вотс той поры немало водулетучилось в пространство.
Жарким спорам, мукам крестнымподвела душа итог.Кто-то предал, кто-то сдох,кто-то заново воскреснул.
У меня светлеет темя,голова твоя седа,но такими же, но темимы остались навсегда.
Избегаем глаз начальства,в спорах лезем на рожон,в сердце детство бережем, —а встречаемся нечасто.
Если спросишь: есть ли злость? —я отвечу: да, конечно! —оттого, что не пришлосьдля тебя купить колечка.
Враг страданья стародавний,мастер счастья нескупой,в вечной ссоре я с тобой,божество моих страданий.
Утоли мою вражду,потуши мой жар угрюмый:в жажде мщения и глумая всю жизнь тебя прожду.
Но нигде не разлюблюни мечты твоей, ни сердца.Мне до смерти в них смотретьсяпод «ха-ха» и «улю-лю».
Ну зачем тебе краснеть?Это ж правда, а не трели,что в глаза твои смотрелиодиночество и смерть.
Как бы ни было в начале,что б ни сделалось потом,я горжусь твоим путем,всеми днями и ночами.
В век мучительного счастья,возвышающих потерь,жаль не кончиться, поверь,жальче было б не начаться.
Мир нарушен, всё — по швам.Не одна ли против ста тытам, где прется в протестантыобывательская шваль?
О, я знаю их давнои словами не бросаюсь.Из страстей людских даноцелых две им: страх и зависть.
Ну, а как ты мне близка,мы с тобою знаем сами.Нас, наверное, тесалииз единого куска.
Между сплетников ученыхи начитанных мещанты — тот лебедь, что вмещаландерсеновский утенок.
В эти гордые-годапозабыть про серп и молотте, другие, может, смогут, —мы не сможем никогда.
Чем мучительнее тяжесть,тем лучистей голова, —и еще не раз ты скажешьдонкихотские слова.
И опять я разгорюсьвопреки ветрам и снегу.Так откуда ж эта, к смехупримешавшаяся грусть?
Ты — в мечтах, а я бы радхоть сейчас с тобой под кустик.Да под кустик нас не пустят —засмеют, отговорят.
Враг мой милый, отвернись:что-то ветер взоры студит.Пусть же вечно мир наш будетветрен, пламен и волнист.
Шут с тобою, жажда ласк!Стиснем зубы, потому чтоневозможное — ненужно.Нас работа заждалась.
Работяга и сержант,и люблю, а не могу яхоть на миг тебя, нагую,сердцем к сердцу подержать.
Потому-то, а не вдруг,от лукавого избавлен, —с комприветом — Чичибабин,самый лучший враг и друг.
Апрель 1959* * *Мне снится небо в молниях и клочьях{556},и как в ладони плачут технари,и льется дождь, и умирает летчик,военный летчик Сент-Экзюпери.
Воздушный пахарь, ладивший с мотором,дитя Парижа, весен и лесов,он не дожил до возраста, в котороммы представлять привыкли мудрецов.
В нем пели птицы нежности и ночи,в наш быстрый век из вечности посол,аристократ, он понял люд рабочий,ламанчский шут, он в летчики пошел.
И стал бойцом, и принял бой с фашизмомза жизнь людей, за души горемык,и он лежал, обуглен и безжизнен,в ночных обломках, дымных и немых.
И кто-то звал: «О всемогущий Боже!Ты был всегда и Ты пребудешь впредь,Ты благ и мудр, о Боже, отчего же,чтоб стать бессмертным, нужно умереть?»
А он не знал, что он уже великий.Он прахом стал, до смерти не дожив,и с ним сгорели подвиги и книги,любовь, и смех, и сны, и мятежи.
Зачем навек? Зачем так рано отдых?Зачем не здесь, а в тучах он затихмеж мудрецов, как Бог, белобородыхи меж поэтов вечно молодых?
И он, кто был подругами ласкаем,шутил забавно, он, никто другой,уже обнялся с Жанной и Паскалеми братом стал Толстому и Гюго.
А между тем над милой, над зеленой,над золотой от сосен и зари,кружит живой, смеющийся, влюбленныйи мудрый мальчик Сент-Экзюпери.
Начало 1960-хКАК Я ВИДЕЛ ЛЕНИНА{557}
Тяжело, когда уходит женщина,страшно знать, что без вести умру, —но еще страшней, еще тяжельчебез вины попасть в тюрьму.
Лучше б мне убитому валяться,чтоб от пули голос мой замолк:именем советской властикомсомольца взяли под замок.
Все равно, вышагивая в камере,боль и горечь верою круша,никуда мечты мои не канули,страхом не унизилась душа.
Я ее не обижал скуленьем,а когда пришлось погоревать, —услыхав, пришел товарищ Ленини присел на узкую кровать.
До зари сидел со мной, беседовал,руку клал, доверясь, на плечо…Все учли опричники, а этогони один обидчик не учел.
Злобой пенясь да беря под ноготь,по себе нас меряли, должно быть, —ну, а мы учились жить у Ленина,потому и смотрим вдаль уверенно.
Возвышайтесь, лгите, в душу влазьте, —я смеюсь, всем козням вопреки:у меня и у советской власти —общие враги.
Конец 1950-хЧЕРНОЕ ПЯТНО{558} Эшрефу Шемьи-заде
Я видел Крым без покрывала,он был как высохший родник.Хоть солнце горы нагревало,но горем веяло от них.
Росли цветы на камне твердоми над волной клубился пар,но в девятьсот сорок четвертомиз Крыма вывезли татар.
Сады упали на колени,земля забыла имена, —была в неслыханной изменевся нация обвинена.
И корни радости иссяклии возродиться не смогли,когда с землей сравняли саклии книги вещие сожгли…
Чтобы нам в глаза смотрели детибез огорченья и стыда,да будет всем на белом светеблизка татарская беда.
Их всех от мала до великаоговорил и закатал,как это выглядит ни дико,неограниченный владыкаи генеральный секретарь.
Доныне счет их не оплачени не покончено со злом —и чайки плакали их плачемнад уничтоженным жильем.
Они в слезах воображалитот край, где много лет назадих в муках женщины рожалии кости прадедов лежат.
Не Русь красу его раскрыла,он сам в легендах просиял.Не отлучить татар от Крыма,как от России россиян.
От их угрюмого уходаповсюду пусто и темно.Там можно жить кому угодно,а им бывать запрещено.
Нельзя всем миром оболгаться,нельзя быть телу без души.Уже вернулися балкарцыи воротились ингуши.
Постыдных дел в добро не красьте, —живым забвенья не дано, —скорей с лица советской властисотрите черное пятно!
Не удержать водою воду,не загасить огня огнем, —верните родину народу,ее душа осталась в нем!
<1966>АВТОЛАГЕРЬ «КИЕВ»{559}
Без дверей, без окон,у Киева под бокомстоят жилища утлые —народ не растолочь.Еще не утро иуже не ночь.
Смежив глаза, поеживаютсяот холода полянпотомки запорожцеви предки марсиан.Не всякому подаритсяночь в лагере под Дарницей.
Отполыхали мальвы.Отщелкал соловей.Тело радо подремать бы,да не спится голове.Черт-те где куют кукушки,жабы квакают в канавах.Я верчусь на раскладушкес боку на бок, с боку на бок.
Покой не наруша,вылажу наружу.Заберусь под сосну:все равно не засну.
С добрым утром, муравьи!Сто приветов, сосны!У природы хмурый вид:мир еще не создан.
Солнца нету и в помине,но уже не задремать.Ноздри сушит ароматхвои да полыни.
Мало быть кому-то милыми народу земляком.Надо в вечность вместе с миромлиться звездным молоком.
Не боится леший Бога,и пока не гаркнет кочет,спит румяный лежебокаи вставать не хочет.
Ладно, солнце. Спи пока что.Мир таится в капле каждой.Отдых нужен и лучу.Я маленько посвечу.
Начало 1960-х* * *Не хотите — не надо, себя не убьюНи петлей, ни водой, ни так далее.Я такого конца отродясь не люблю,чтобы люди зазря пропадали.
Ни на левом боку, ни на правом бокуНе улягусь, чтоб черви впилися, —Закурю табаку — и уеду в БакуИли, лучше, уеду в Тбилиси.
Отложу я стихи до хороших времян,И душа затоскует по меди.Напишу потрясающий душу роман,Сотворю-ка я пару комедий.
Я пожитки продам и рубаху отдам,И голодных друзей соберу я,И на зависть годам, как безумный Адам,Заживу, веселясь и пируя.
Настоящие люди везде таковы.Им любовь, что стихи — для забавы.И покаетесь Вы, что такой головыНе смогли удержать у себя Вы.
<Нанало 1950-х>* * *Черт дери басенки{560}про Одессу ту еще!По Дерибасовскойшествую, сутулящийся!
Я ее из Бабеля,озорной и русый, —а она избавилаото всех иллюзий.
Никаких лютен.И без них обходятся.Люди как люди —торгаши, обкомовцы.
Волочатся бойко,не дают осечки.Раньше шли в разбойники,а теперь в газетчики.
На прохожих пялитсяпара сук вялыхда богуют пьяницыв «Парусах» в «Алых».
Да шепот из-под стоечки:мол, слыхали, дескать,какая забастовочкабыла в порту Одесском.
Ну зачем про то вы?В пиве полы вислые.Город портовыйпровонял провинцией.
1963–1964* * *Мне с тобой никогда{561}не знавать ни беды ни печали.С бубенцом твоих губя безбожной зимы избежал.Как из лесу цветы,твои белые ноги свисалии с веселым лицомты лилась в мои ночи, свежа.
Перед милой тобойвсе красавицы мира — неряшки.Если был бы я Пушкин,из ада пришел бы пешком.У тебя от желаньяпо телу проходят мурашкии смеющийся ротзолотится веселым пушком.
Хорошо нам с людьми.Но бывает, что нет моей мочи.Среди белого днязапираюсь с тобой, как сектант.Ты снимаешь часы.Твое сладкое имя — для ночи.Мне его до концав твои жаркие щеки шептать.
Я беру твои бедра.Венера сникает тряпичницей.Ты черемухой пахнешь,с тобою тягаться не ей.Ты трепещешь и стонешь.Ты вся в лихорадке тропической.Ты — богиня погони.Ты — женщина жизни моей.
Мы знакомую комнатупламенем плоти колеблем,и в горящих кудряшкахклубится твоя голова.Мои губы бегутпо твоим колыхливым коленям,и на горле горят,и бесстыжие шепчут слова.
Кто тебя научил?У кого свои чары ты черпала?Заслони наготойот грядущих смертей и неволь.Красоту наших ласкповторяет лукавое зеркало.С любопытством шальныммы, хмелея, косимся в него.
И пронзенные молнией,полные сладкой истомой,друг у друга в рукахотдыхаем, слабы и тихи.Но уже к нам стучат.Появляется кто-то бездомный,ставит водку на столи читает плохие стихи.
О спасибо тебеза твое торжество! О еще б раз!О безумная щедрость,что целого мира милей.В каждом взоре моем —твой огнем обрастающий образ,твое светлое личико, —женщина жизни моей.
<Нанало 1960-х>* * *Никто из нас не вечен{562},Но в этом-то и соль…Смотрю на майский вечерС парадом сменных зорь.Как будто бы прощаюсьЯ с тем, чем дорожил.И снова возвращаюсьК тому: «А так ли жил?»В пути сбивался с курса,Изрядно бедовал,Но ненавидел труса,Друзей не предавал.Меня душили тостыС лобзаньем под конец.Боялся, как коросты,Двуличия сердец,Слащавости улыбокИ лицемерья слов…Наделал я ошибок,И наломал я дров.В содеянном не каюсьИ с прошлым связь не рву.Понять себя стараюсь,А значит, я живу.
<Начало 1960-х>* * *Я поутру неспешным шагом{563}Пройду знакомой стороной,Где ручеек на дне оврагаЗвенит натянутой струной.Войду в аллею статных лип,Нежданно их покой нарушу.И буду осторожно слушатьДыханье ровное земли.Я позабуду, хоть на миг,О шуме улиц, пыли комнат…Полет шмеля и птичий крикО чем-то светлом мне напомнят.
<Начапо 1960-х>* * *Сминаю снег в горсти{564}.В душе — окаменелость.О милая, простиМне боль и неумелость.
Но так прекрасен грех,Что нам не страшно ада.Такого ж, как у всех,Нам до смерти не надо.
По росту был бы челнДешевый и дощатый.Я знаю, что почем,И не прощу пощады.
За горькую мазню,Нашептанную мукой,Я сам себя казнюОзнобом и разлукой.
<Середин а 1960-х>* * *История былой любви{565},замешанной на черной гуще,что на словах не станет лучше,хоть как ее ни назови.
История беды, чье злопри нас и с самого началаприпевом совести звучало,что нам с тобой не повезло.
История ничьей вины,переосмысленная в песне,где, как в истории болезни,черты смертельности видны.
История любви былой,верней, того, что так назвалось,что в страшном сне душе наспалосьее тревожною порой.
<Середина 1960-х>* * * Берегите нас, поэтов, Берегите нас… Булат Окуджава
От подобной лекциини красы, ни проку.Разве надо легче им,Пушкину и Блоку?
Ведь стихотворениеэто не нечаянно,а преодолениемути и отчаянья.
Позвеним, потрепемся,чести не ронявши.А что сердце вдребезги —это дело наше.
И, с тобою спорячи,прогадала б вечность,если б стали сволочиболее беречь нас.
Не гляди ж так жалобнона призванье это.Нас беречь не надобно,ибо мы — поэты.
Нам грустить не велено.…А в Киеве осень.Ах, улица Ленина,дом шестьдесят восемь…
<1960-е>* * *Ах, какое надо мною бьется зарево{566},когда я, освободясь от чепухи,для тебя, моя загаданная, зановопереписываю старые стихи.
Не затем, чтобы хвалиться да куражиться,прошлым горем душу жалобить твою.Жар остынет, боль утихнет, жизнь уляжется, —от стиха ж я ни таинки не таю.
Ничего я в них сейчас не переделывал:ветер был и север был в моей судьбе.Хочешь, буду водопадом, стану деревом,если это больше по сердцу тебе?
Как сказать мне про тебя, чтоб не обиделась?Как назвать мне, задыхаясь и томясь,небывалость, неизбывность, необыденностьи несбыточность всего, что между нас?
Ну а свету-то на ветках, ну а дрожи-то!Чудом вяжется разорванная нить.Если б можно было все, что порознь прожито,нам, нашедшимся, вернуть и разделить.
Как бессмысленно я душу разбазаривал.Все, что было, мне казалось трын-трава.Вот зачем я собираю в песню зановоразлетевшиеся по ветру слова.
Не смотри на них надменно и насмешливо,не кори меня в мороз и в гололедь:«мол, земного и небесного не смешивай,не пытайся душу телом отогреть».
Мне отдельных от тебя вовек не надо снов,лишь тобой они милы и высоки.Все, что связано с тобой, светло и сладостно.Ты прекрасней, чем деревья и стихи.
Сколько лет я шел к тебе с начала самого.Прочитай меня, услышь меня, молю.Для тебя, моя загаданная, зановоначинаю жизнь мою.
Нет ни чуда в ней, ни смысла несказанного,все-то дни мои — такие пустяки.С грустью переписываю зановостарые стихи.
Начало 1968* * *Пройдусь ладонью, как по клавишам{567},по книг любимых переплетъям.Спасибо всем, меня поздравившимс моим пятидесятилетьем.
Я всем воздать не в состоянии,кем скудный жребий мой завышен,на многодальнем расстояниипрослышавшим и не забывшим.
Да что нам в лирике стоической,ко
