Любовники - Кэтлин Уинзор

— Давайте пройдемся, — предложил он. — Приглашаю вас.

— Прекрасно! И куда же вы меня поведете? — По-видимому, Дульчи не боялась, что ее чары действенны только в саду; наверное, была убеждена, что они не покидают ее везде, куда бы она ни пошла. Вероятно, она права.

— Неподалеку отсюда живет один богатый индеец, у которого я как-то был в гостях. Давайте попросим показать нам его коллекцию масок.

— О да, конечно! — проговорила она с такой радостью, словно Эрик только что протянул ей какой-то бесценный подарок. Девушка хлопнула в ладоши, сказала Марсии, что они идут прогуляться, и приказала ей взять к себе Порфирию. При этом Дульчи дала служанке массу других указаний, касающихся в основном того, как обращаться с котенком во время их отсутствия. — И передай маме, что мы вернемся в… — Она вопросительно посмотрела на Эрика, затем рассмеялась и, пожав плечами, сказала: — Поздно.

Дульчи повернулась и направилась к воротам. Эрик открыл их и пропустил ее вперед. Затем закрыл ворота; девушка взяла его под руку, и они отправились в путь.

Некоторое время шли молча, с жадностью вдыхая ароматы цветов, чувствуя близость гор и озера. Время от времени она с улыбкой поглядывала на него, и он улыбался ей в ответ.

— Разве вы не счастливы сейчас? — наконец спросила Дульчи, и в ее голосе звучал такой восторг, что Эрику стало понятно: она задала свой вопрос, чтобы он разделил ее радость.

— Да, — ответил Эрик. — Я счастлив. Счастлив настолько, что мне становится страшно.

— Страшно? Но как же можно бояться быть счастливым? — С этими словами она остановилась посреди дороги и взяла его руки в свои.

— Вы так молоды, Дульчи, — покачал головой Эрик. — Если бы вы не были так молоды…

— Да какая разница? Я уже достаточно взрослая.

— Достаточно взрослая для чего?

— Для всего, — ответила она решительно. — Для всего, о чем вы думаете.

— Да, наверное, — рассмеялся он. — Полагаю, это действительно так.

— Конечно, Эрик, и я ничего не боюсь. Будьте же счастливы. Будьте счастливы настолько, насколько можете, будьте счастливы всегда, когда вам это удастся. Ведь счастье может продлиться не очень долго, вы же знаете…

Торстен почувствовал, как от этих слов мурашки пробежали по его коже. Он схватил ее за плечи и резко встряхнул.

— Зачем вы это говорите? Почему? Что вы имеете в виду?

Она выглядела такой маленькой, хрупкой и озадаченной, что ему стало стыдно. Его руки бессильно повисли, он вытащил носовой платок и вытер повлажневшее лицо.

— Такая жара… — извиняющимся тоном проговорил он.

— Вы всегда с чем-нибудь воюете, Эрик, — тихо сказала Дульчи. — С погодой, с Порфирией, со счастьем, со временем… со мной. — Она сорвала розовый цветок гибискуса и медленно вертела его в руках, внимательно изучая. — По-моему, вам надо объявить перемирие со всеми нами. — И сделала округлый жест рукой, словно охватывая мир всего сущего, а вместе с ним и себя. И снова улыбнулась.

Он смотрел на нее и чувствовал, что не может отвести взгляда от ее лица, словно какая-то неведомая сила притягивала его к Дульчи и заставляла столь пристально разглядывать ее. Да, по-видимому, она не была такой простодушной, какой показалась на первый взгляд. И никогда не отличалась простодушием. Он смотрел и смотрел на нее, все пристальнее и пристальнее; такого не случалось с ним ни разу в жизни. И где-то в его подсознании витало, что за этими еле заметными переменами в выражении ее лица или интонации ее голоса скрывается нечто вероломное, зловещее и предательское и это нечто только и ожидает подходящего момента, чтобы обмануть его и взять верх над ним. Но вместе с тем ее глаза цвета морской волны были так чисты, так нежны и невинны, что ему даже показалось, будто он может заглянуть в самую их глубину. В этих чистых глубинах не скрывалось ничего скверного — ни чудовищ, ни иных неведомых существ, ожидающих, что он предаст себя.

«Я могу доверять ей, — подумал он. — Я знаю, что могу доверять ей. Могу и должен. Возможно, она и спасет меня». Однако в следующую же секунду его вновь пронзила страшная мысль: «А что, если это не так? Если она этого не сделает? Что, если, доверившись ей, я отдам себя полностью, а она только и ждет того, чтобы пленить меня ради своего развлечения, как ту обезьянку, которую она держит на веревочке в патио? Если это так… я убью ее».

И от этой мысли, неожиданно пришедшей ему в голову, он испытал такой сильный шок, какого не испытывал еще ни разу. Не в силах больше смотреть на нее, Эрик отвернулся и опять вытер повлажневшее лицо. Она тоже отвернулась, словно что-то угрожало ей, а потом медленно побрела вперед с поникшей головой.

Он смотрел ей вслед, полный тревоги и презрения к себе. Казалось просто невероятным, что так очерствела его душа, что ему больше не дано верить в чью-то доброту и искренность.

— Дульчи, — наконец прошептал он, догоняя ее и ласково беря за руку. — Дульчи, простите меня… — Эрик не мог сказать, за что нужно его простить, и очень надеялся, что останется неразгаданным сам ход его мысли.

— Да, Эрик, конечно, — произнесла она, нежно касаясь его волос. В этом прикосновении были беспредельная любовь и ласка. — Давайте лучше отправимся к этому богатому индейцу, — сказала Дульчи, выговаривая слова медленно и осторожно, словно ребенок, упражняющийся в правильном произношении.

Невольно ему захотелось упасть перед ней на колени и рассказать обо всем, чего он боялся и так стыдился. Он хотел высказать ей все, чтобы навсегда очистить себя, на всю оставшуюся жизнь. Эрик наклонился, коснулся губами ее лба, и они пошли по дороге, взявшись за руки.

«Так вот, оказывается, что это, — размышлял он. — Так вот чего я всегда избегал, стараясь отрицать само его существование. А оно, оказывается, есть». Он чуть ли не оцепенел от неожиданного открытия, хотя по-прежнему предпочитал думать, что это просто воздействие необыкновенной жары.

Жилище богатого индейца представляло собой строение из саманного кирпича, выкрашенного в белый цвет; две комнаты выходили окнами во двор, а третья — на конюшню. Вся семья собралась во дворе, покрытом пылью. Вокруг ходили домашние животные. В стойле находились две коровы, поблизости бродили несколько тучных свиней, а в тени спали две дворняги. Жена индейца и две ее младшие дочери ткали материю для одежды, в то время как старшая дочь грелась на солнышке, расчесывая роскошные черные волосы. Вокруг стояла мертвая тишина, порой прерываемая криками животных. Эрик с Дульчи вступили в эту заговорщическую тишь и шепотом заговорили с хозяином дома, который тем временем показывал им свою коллекцию народных костюмов и масок, стоящую, как он сказал, пять тысяч американских долларов — именно за такую сумму он давал напрокат свою коллекцию устроителям выставок во время разных праздников.

В большинстве своем маски изображали белых людей, и старшая дочь индейца, взглянув на Эрика, тут же показала на одну из масок, что-то сказав захихикавшим сестрам. Отец нахмурился и с укором посмотрел на дочерей; те перестали смеяться и послушно принялись за работу, а старшая продолжала расчесывать волосы.

Эрик подробно расспрашивал у индейца насчет старинных обычаев и народных праздников, казалось, желая бесконечно продлить свой визит. Дульчи не выказывала ни малейшего нетерпения. Она внимательно слушала хозяина и сама постоянно обращалась к нему, прохаживаясь по двору с таким задумчивым и счастливым видом, словно всю жизнь мечтала о таком времяпровождении. Очевидно, ей совсем не хотелось уходить. Однако, когда Эрик намекнул, что им пора покинуть этот гостеприимный дом, с готовностью кивнула. Создавалось впечатление, что она ждала от Эрика решения, а когда он что-то решал, ей это было в любом случае приятно.

Пожимая Эрику на прощание руку, старый индеец взглянул на него и тихо произнес по-испански:

— Если эта девушка ваша жена, то вы счастливейший человек.

Эрик покраснел и взволнованно посмотрел на Дульчи, надеясь, что она не слышала слов индейца, а если и слышала, то не поняла, не зная испанского. Помахав на прощание рукой, они удалились. Уходя, в последний раз оглянулись и увидели старшую дочь индейца, которая стояла, прислонившись к стене, и, глядя на них, по-прежнему расчесывала свои длинные черные волосы.

На обратном пути Эрик тщательно обдумывал все происходящее с ним. И спросил ее, на этот раз не боясь выдать свое желание услышать благоприятный ответ:

— Вы с мамой уже решили, когда уедете домой?

— Нет. Мы все еще ждем папу.

— И сколько времени намереваетесь ждать?

— До тех пор пока не успокоимся. Ведь сейчас он здесь, и его присутствие все заметнее. Когда ему покажется, что пора уходить отсюда, мы, наверное, сможем вернуться домой… — Она покачала головой и грустно добавила: — Как все-таки ужасно говорить о смерти человека, которого очень любишь. Не правда ли? — Сейчас у нее было лицо маленькой девочки, которая сознает, что все время ведет себя плохо, но все равно продолжает озорничать.