Тень Радуги - Антонина Клименкова

— Я не нуждаюсь в разъяснениях, — прервал его Гилберт.

Иризар незаметно встал стражем у входа. Положив ладонь на рукоять меча, безмолвно сделал знак хозяину, намекнув на удачную возможность избавиться от врага до битвы. Но Гилберт отрицательно мотнул головой. И демон разочарованно выдохнул, твердя про себя проклятья надуманному рыцарскому благородству.

— Мне известно о причинах вашей ко мне неприязни, — продолжал граф. — Ее высочество принцесса Адель сообщила о ваших притязаниях.

— О да, теперь вы в близких отношениях! — произнес барон, и лоб его стал наливаться нездоровым багрянцем.

— Мы всегда были близкими друзьями с ее высочеством, — ответил граф. — И возможность нашего союза мало для кого при дворе стала новостью.

— А я, знаете ли, человек далекий от дворцовых сплетен, — прорычал барон.

— Очень жаль, иначе бы вы не попали в столь неловкое положение.

— Неловкое?!

— Ведь вы пришли просить об отмене вызова, разве нет?

— Я? Что?! — подавился барон.

— Что касается меня — я буду только счастлив скрестить клинки со столь прославленным бойцом, как вы, — сказал Гилберт. — Но с вашей стороны это был, скажем прямо, не слишком продуманный, опрометчивый шаг. На что вы рассчитывали? Неужели, убив меня на глазах ее высочества, вы предполагали завоевать ее симпатию? Или благосклонность его величества, который относится ко мне как к родному сыну?

— Смерти не боишься, щенок?! — взбесился барон, едва себя сдерживая.

— Мне? Бояться смерти?.. — переспросил граф без тени улыбки.

Иризар не удержался, хмыкнул.

— Сопляк! На закате я покажу тебе, как следует отвечать на подобные оскорбления!! — прорычал барон, вскакивая с места.

— Почту за честь, — вежливо кивнул граф.

Барон покинул шатер — отнюдь не в том настроении, с каким переступил порог.

А следом сорвался с рук и Мэриан — бросился пересказывать хозяйке сцену, очевидцем которой стал, пока не запамятовал какое-нибудь важное слово.

— Битву ты еще не выиграл, но противника победил, — одобрительно рассмеялся Иризар. — Хотя лучше прикончить его прямо сейчас.

— Так поступил бы демон, но не рыцарь.

— А как поступит некромант?

Гилберт не ответил, кликнул заждавшихся слуг...

Лучи закатного солнца огнем пылали на новеньких доспехах графа ден Ривэна, тускло отсвечивали от покрытых темным лаком, многое повидавших лат барона дир Вадена. Знатоки отметили, что бывалый боец не жалеет денег на вооружение. И даже его богатырский конь был сплошь закован в броню — не конь, а стальной дракон! Под сверкающим золотом парчовым чепраком позванивала кольчужная попона, грудь защищали гофрированные щитки, расходящимися острыми ребрами, в центре усиленные выдающимся вперед конусом-шипом. Лебединую шею скакуна от холки до затылка покрывали чешуйчатые узкие пластины, голову венчали щитки, усеянные колючками и острыми изогнутыми рогами. Всадник горделиво восседал на своем устрашающем звере, придерживая две пары поводьев — один ремешок украшали позолоченные бляшки, с другого свисала широкой бахромой вырезанная зубцами полоса бархатной ткани, густо расшитая гербовым узором. Столь блестящий вид соперника, вызвавший восхищение зрителей, отнюдь не испугал графа, лишь умножив раздражение.

Если противник своей чванливой миной раздражал — толпы на трибунах просто доводили до белого каления. Нашлось немало остряков, которые выкрикивали разнообразные прозвища неопытному рыцарю, среди которых "молокосос", "девица в железках" и "щенок побитый" были самыми безобидными. Ругательства и насмешки в адрес графа подкреплялись летящими на арену тухлыми яйцами и лошадиными кругляшами, специально принесенными от конюшен. Лошадь под графом настороженно прядала ушами и уходила от неприятных снарядов с грациозностью, присущей благородному животному. Взглянув на довольную физиономию барона, Гилберт догадался, что остроумцы с трибун подкуплены — так стараются перекричать других зрителей, которым юный рыцарь пришелся по душе, и даже не стесняются присутствия короля.

Разумеется, король с дочерью, вместе с придворными, явились полюбоваться на поединок. Гилберт старался не смотреть в сторону принцессы — вид ее испуганного, побелевшего личика с огромными, полными тревоги глазами, действовал на него далеко не ободряюще. Как равно и тяжелый взгляд матери. Так что он даже был отчасти рад, когда наконец-то рыцарь-распорядитель объявил, что противники могут начинать — теперь всё его внимание будет поглощено схваткой, а не пустыми терзаниями за беспокойство, которое его упрямство причиняло близким...

Зрители на трибунах притихли, герольды протрубили первый сигнал. Гилберт перехватил удобнее древко копья, зажав его под правой рукой и перекинув слева от наклоненной лошадиной головы. И по второму сигналу пустил лошадь вскачь — вдоль барьера, этой разгораживающей поле веревки, увешанной разноцветными остроугольными стягами.

Сердце в груди бешено колотилось. А время, кажется, наоборот замедлило свой бег. Гилберт отчетливо видел, как развеваются складки чепрака на боках несущегося на него коня, слепя глаза золотным шитьем. Как склонил вперед, целясь точно ему в лицо, копье всадник. Узкий, стреловидный наконечник остро отточен — как и на копье графа. Смерть одного из противников неизбежна.

На середине пути они столкнулись — копья скрестились в ударе. Оружие барона скользнуло, проскрежетав по левому наплечнику графа. Наконечник копья Гилберта ударил ровно в грудь барона, оставив изрядную вмятину. Но не пробил кирасу — древко не выдержало и сломалось на первой трети длины, с оглушающим треском разлетевшись в щепки. Лошади, не в силах остановиться вдруг, пронесли седоков до противоположных концов поля.

Забывший дышать Гилберт жадно глотнул воздух. Зрители на переполненных трибунах разразились восторженными криками, поддерживая юного рыцаря — и даже хулившие его примолкли, невзирая на полученные от барона деньги.

Адель вскочила с места и, перегнувшись через перила, замахала яркой лентой алого шелкового шарфика. Улыбнувшись такой девчоночьей пылкости, заставившей забыть о приличиях, Гилберт, получив из рук оруженосца второе копье, подъехал к королевской ложе. Заставив лошадь почтительно опуститься перед принцессой на колени, он осторожно наклонил, приблизил к ней копье. Адель, вся вспыхнув краской смущения, не менее яркой, чем шарфик, завязала шелк под наконечником пышным бантом. Гилберт высоко поднял в небо это кроваво-алое признание чувств — и народ восторженно зашумел. Хотя, казалось бы, как можно шуметь еще громче — да после целой череды предыдущих поединков, начавшихся с раннего утра? Графу даже почудилось, будто сквозь эти крики и топот явственно послышался скрежет зубов разъяренного противника.