Нелетная погода (сборник) - Александр Бушков

– Ну хочешь, полетим со мной?

– Нет. Там все чужое. Я лучший в деревне, но стать лучшим у вас не смогу.

– Мы могли бы вместе что-нибудь придумать… Почему обязательно быть лучшим?

– Не лучшим. Просто уважаемым.

– Но ведь можно… Он заглянул мне снизу в лицо:

– А ты можешь остаться со мной? Мне у вас многому пришлось бы учиться. Тебе у нас придется учиться не так уж и многому.

– Я хочу, чтобы мои дети выросли землянами, – сказала я. – Понимаешь? Я подумать боюсь, что мои дети будут жить в твоей деревне, словно страшный сон…

Но ведь должен быть выход? Все или ничего – какое глупое выражение… На потолке плясали случайные отблески огней суетившихся над поселком вертолетов, а где-то в космосе эскадра стальных громадин неслась к Чаре, словно кабан сквозь камыши, ломясь сквозь неэвклидово пространство, о котором я знала не больше Ланта. Господи, ну с чего мы взяли, что нужно открывать все без исключения Америки? Где это рубили головы побывавшим в Атлантиде морякам – в Египте, в Финикии?

– Ну обними меня, – сказала я сквозь слезы. – Слышишь?

Было все, чего мы оба хотели, но мне не давала покоя скользкая и холодная мысль – я поступаю с ним подло. Честнее было бы не открыть ему, прогнать, не искать зыбкой видимости компромисса, от которого не станет легче ни ему, ни мне…

– Что ты молчишь? – почти крикнула я. – Ты получил все, что хотел.

– Я не только хотел тебя, но и любил, – сказал он, и я сжалась, как от холода. – Вы меня многому учили, но ты научила совсем не тому. В любви ничего не бывает наполовину. Что ж, возвращайся за облака, если так надо – прощай…

Он тенью скользнул по темной комнате, бесшумно выпрыгнул в окно и исчез, растворился в зыбком полумраке, в мелькании разноцветных огней, рассыпавших пустые угловатые тени. Ослепительный луч прожектора полоснул по потолку, на секунду превратив люстру в инопланетное чудовище. Вдали квакнула сирена.

Я сидела на смятой постели и сухими глазами смотрела на свистопляску огней. Хотелось плакать, самое время было разреветься в подушку, но что-то подсказывало мне, что на слезы я не имею права…

Монолог пятый. Вадим Ребров, инженер, бывший заместитель начальника бывшей станции

– У меня есть просьба, – сухо сказал я.

– Да?

– Я хочу улететь с последним бортом.

– Пожалуйста, – небрежно обронил Данкевич.

Он сидел выпрямившись, абсолютно симметрично сложив руки на острых коленях, и его замкнуто-бесстрастному лицу позавидовали бы многие окрестные вожди. Но сухарем и бюрократом он не был – я кое-что слышал о нем. Просто миссии такого рода, какая возложена на него, требуют от исполнителей масок, лучшей из которых, безусловно, является манекенность лица и тела. Но ни в коем случае не души. Правда, у меня не было ни малейшего желания проникать в его душу. Мне хотелось одного – чтобы все как можно скорее кончилось.

– Как же Ванда? – спросил я.

– Никаких сложностей, – ответил он. – Ее приятель улетает с нами.

– Что касается меня, то я с вами не улетаю, – в дверях стоял Эрик Густавсон, вошедший без приглашения и без стука. – Ясно? Я с вами не лечу. И если кто-то попытается мне помешать, если кто-то…

– Не заводите себя, – ровным голосом произнес Данкевич. – Вы должны осознать – мы уходим навсегда, и в ближайшие сто лет здесь не будет даже орбитальных наблюдателей. Так что Земля будет потеряна для вас навсегда.

– Что предпочтительнее – еще один средний инженер, который никогда не выдумает пороха там, на Земле, или охотник не из последних – здесь?

– Вот и решайте.

– Вот и решил, – Эрик круто развернулся и толкнул ногой дверь.

– Странно, что вы заставили его снять одежду, – не без сарказма заметил я. – Станцию мы уничтожаем подчистую, вот штаны экс-землянина Густавсона проглядели.

– К тому времен, когда у них появится археология, от штанов экс-землянина Густавсона не останется и клочка. А всевозможные пуговицы или бусы, оставленные здесь, в худшем случае заставят здешних историков – да и то не всех, самых молодых и дерзких – выдвигать шальные гипотезы и писать статьи, которые не примет ни один серьезный журнал. В конце концов, и на Земле попадались странные находки, но никто их не признавал, и погоды они не…

Он вдруг замолчал, но у него хватило силы воли не отвести от меня взгляда.

– Вот именно, – сказал я тихо, очень тихо. – В конце концов на Земле тоже встречались странные предметы. И не менее странные легенды… Здесь, – я мотнул головой в сторону окна, – еще нет письменности. И живописи из-за отсутствия подходящих для росписи пещер нет. Поэтому рассказы о нас за тысячи лет так исказятся, трансформируются и приукрасятся, что станут напоминать то ли обычные сказки, то ли некоторые земные легенды… Данкевич, вот что мне чертовски хотелось бы знать: а не пришлось ли кому-то лет этак с тридцать тысяч назад в панике бежать с Земли, как сегодня с Чары бежим мы? Может быть, не Адама и Еву изгоняли из Эдема, а из Эдема бежал сам Господь Бог? Тот, что фигурирует под именем Господа Бога? Если Адам был создан по образу и подобию Божьему, то Бог наверняка был молодым… Все ли сюжеты Библии мы расшифровали, и все ли расшифровали правильно?

– Вы никогда не пробовали писать?

– Увы, нет, – сказал я. – Иначе я написал бы большую книгу о людях, которые наивно полагали, что собеседник, похожий на тебя, как две капли воды, во сто раз ближе и понятнее, безопаснее и желаннее, нежели какой-нибудь сиреневый спрут в мантии доктора гонорис кауза. О людях, которые нашли то, что искали, и бежали от того, что нашли… Я все понимаю, но почему мы ничего не можем сделать?

– Потому что на этот раз от нас не требуется гасить звезды, сносить горные хребты и осушать моря, – сказал Данкевич. – От нас требуется гораздо более сложное – совместить несовместимое… Аллертон прав – мы проиграли еще и потому, что пришли ни раньше, ни позже, а в самый удачный неудачный момент. Пришли во время, когда нет антропоморфных богов, так что никто богами нас не считает и не собирается поклоняться нашим вертолетам. Увести за собой чарианцев – лишь увеличить население Земли на несколько сот тысяч человек. Мы решили, что это – встреча в пространстве, а это – встреча во времени, Ребров. Стоит посмотреть на события как на встречу во времени – и все встает на свои места, наше отступление не выглядит отступлением, наше бегство перестает казаться бегством, все недоразумения, эксцессы, вспышки забытых противоречий и тени минувших конфликтов умирают, едва рычаг машины времени переведен на возвращение машины в родную эпоху… У нас с чарианцами нет, не может быть разногласий религиозного, политического, экономического, литературного характера. Ни точек соприкосновения – по причине отсутствия у них политики, религии, экономики, литературы в нашем понимании. Остаются одни-единственные проблемы – личного характера, если можно так выразиться. Это-то и создает трудности. Мы можем и не бежать, но для этого от нас требуется понять, что же такое Человек, почему он любит, почему ненавидит. Требуется понять и познать самих себя – а этого мы не в состоянии сделать даже сегодня. Вот главная причина бегства – да, бегства…