Дневник писательницы - Вирджиния Вулф

1937

Четверг, 28 января

Погрузилась еще раз в счастливый и беспорядочный сон: то есть начала сегодня утром «Три гинеи» и не могу остановиться, не думать об этом. Планирую писать сейчас, без особых размышлений, и вчерне закончить, возможно, к Пасхе; однако я позволю себе, заставлю себя написать небольшую заметку или две, в перерывах.

Закончила 12 окт. 1937 г. (вчерне)

Потом надеюсь одолеть ужасное 15 марта; получила сегодня телеграмму, что «Годы» не добрались до Америки. Я должна укрепить себя против погружения в болото. И пока, насколько могу судить, мой метод более чем эффективен.

Четверг, 18 февраля

Уже три недели пишу «Три гинеи» и написала 38 страниц. Кажется, на данный момент исчерпалась и хочу несколько дней заниматься чем-нибудь еще. Чем? Не могу придумать.

Суббота, 20 февраля

Я отворачиваюсь от «Пресс», когда иду наверх, потому что там все экземпляры романа «Годы» для газет. Они будут разосланы на следующей неделе, и это мой последний относительно мирный уикенд. Что же я с ледяной расчетливостью предвижу? Думаю, мои друзья сделают вид, что не заметили книгу; будут неловко переводить разговор на другое. Думаю, могу предсказать вялые отклики дружественных рецензентов — почтительную прохладу; победные кличи краснокожих индейцев, то есть Григов, которые радостно и громко объявят, что это затянутое пустословие чопорного ханжеского буржуазного ума и никто больше не принимает миссис В. всерьез.

Думаю, я жду, что они скажут — теперь, мол, миссис В. написала длинную книгу ни о чем.

Однако их напор меня не волнует. Больше всего я буду нервничать из-за неловкости, с какой меня станут принимать в Тилтоне или Чарльстоне, как там станут подбирать не идущие на язык слова. А поскольку мы никуда не тронемся до июня, то я получу полное представление о том, какой удушливой может быть атмосфера. Они скажут, что это книга уставшего человека; последняя попытка… Ну что ж, теперь, когда это написано, я чувствую, что вполне могу существовать в тени. То есть погрузившись в работу. А работы у меня предостаточно. Вчера мы с Нессой обсуждали книгу с картинками, скажем, к праздникам; мы готовы сами выпустить 12 литографий к Рождеству. Тем временем позвонила Марджери Фрай и попросила меня повидаться с Джулианом Фраем для книги о Роджере. Это начинает давить на меня. Кстати, Л. хочет получить «Три гинеи», если возможно, к осени; а у меня мой Гиббон, мое радио, возможно, «Биография» ради денег. Я планирую быть вне литературного круга, пока не уляжется шум. Но ожидание, если подумать, самое худшее. Ровно через месяц я буду чувствовать себя свободной. Сейчас у меня волнение лишь из-за теперь и потом.

Воскресенье, 21 февраля

Я опять переключилась после пяти дней перерыва (писала «Лица и голоса») на «Три гинеи»: мне даже удалось прибавить скорость, так как поначалу я тащилась вперед отвратительно медленно, и теперь надеюсь развернуться вовсю. Удивительно, как это другие быстро одолевают переходы от одного к другому. День на редкость тихий — вчера никого не видела; я отправилась на Шотландский рынок, но не смогла отыскать, где продают ложки; купила желтые перчатки за три шиллинга и чулки за один шиллинг, после чего вернулась домой. Опять начала читать по-французски: «Мизантропа»[228] и воспоминания Колетт, которые мне дала Джейни прошлым летом, когда я была не в себе и не могла ни на чем сосредоточиться. Сегодня рецензенты (о, ч…ски дурацкая мысль) вонзают в меня зубы; но плевать мне, ведь у меня перина из гусиного пуха и все прочее. Правда-правда, стоит мне войти в ритм «Трех гиней», и, не сомневаюсь, я буду видеть лишь блеск белых перил и тяжело шагать в узилище.

Воскресенье, 28 февраля

Я настолько поглощена «Тремя гинеями», что едва урываю время для этой записи. (Вот опять положила ручку и задумалась о следующем параграфе — университеты) — как перекинуть мостик к профессиям и так далее. Плохая привычка.

Воскресенье, 7 марта

Как будет видно на последней странице, моя душевная температура подскочила вверх; не знаю почему, разве что я набрала хорошую скорость с «Тремя гинеями». Неделя была тяжелая, и теперь надо ждать удара. Уверена, мне сильно достанется; но в то же время я убеждена, что удар не будет фатальным; то есть книгу наверняка охают, но и слегка похвалят; суть же в том, что я знаю, в чем ее «беда», и эта «беда» не случайная.

Мы продали по предварительной подписке 5300 экземпляров.

Еще я знаю, что у меня теперь есть своя точка зрения как у автора и как у человека. Как писательница я готова к еще двум книгам — к «Трем гинеям» и к книге о Роджере (не считая статей); в них суть и защищенность моей сегодняшней жизни, и этого не выбросить. Если честно, то я доказала это еще зимой. Я не играю. Честно, моя померкшая слава, сказывающаяся в отсутствии энтузиазма незнакомых людей по отношению ко мне, на самом деле дает мне возможность спокойного созерцания. К тому же мне нравится быть в стороне. Я никогда не искала чужого общества. Короче говоря, я защищена и буду смело смотреть вперед — после непременных метаний и смятения в следующие десять дней — на медленные темные плодоносные весну, лето и осень. Надеюсь, все установлено раз и навсегда. И, пожалуйста, вспомни об этом в пятницу, когда придут рецензии.

Пятница, 12 марта

Вот уж облегчение! Л. принес мне в постель «Lit. Sup.», сказав: вполне сносно. Так и есть. «Тайм и Тайд» считает меня первоклассной романисткой и великой лирической поэтессой. Мне уже не хочется читать рецензии; чувствую себя как в тумане, значит, это не чепуха; книга произвела впечатление. Однако ни в коей мере не то впечатление, которого я добивалась. Тем не менее, дорогая, я пережила долгую агонию и теперь свободна, совсем свободна, кругом свободна; и могу идти дальше. Перестань победно кричать и радоваться. Пора в Монкс-хаус. Сегодня Джулиан. Пользуюсь последними пятью минутами перед ланчем, чтобы записать, что, хотя я счастлива и теперь уж точно избежала унижения и раздражения и отчаяния, грозивших мне последние несколько недель, и избегу их в ближайшем будущем, я опять нагрузила себя «Тремя гинеями», которые даются мне трудно и напряженно. Итак, я опять тащу телегу по ухабистой дороге. Отдыха, полагаю, не предвидится; и нет ощущения, что все закончилось. Всех нас ведет инстинкт, и мы не можем жить без мучений. Итак, «Годы» окончательно покидают мои мысли.

Воскресенье, 14 марта

Я в жутком волнении из-за двух колонок в «Обсервер», восхваляющих «Годы» так, что я не могу, как хотела, продолжать «Три гинеи». Почему именно теперь я бездельничаю и с удовольствием думаю о людях, читающих эту рецензию? Как только вспомню об ужасе, который я пережила в этой комнате всего лишь год назад… когда мне пришло в голову, что моя трехлетняя работа ничего не стоит, и потом, едва подумаю обо всех тех утрах, когда я спотыкалась, кромсала гранки, писала три строчки и отправлялась в спальню, ложилась в постель — это было худшее лето в моей жизни и в то же время самое яркое — не удивительно, что у меня дрожат руки. Но больше всего меня радует очевидность — если уж де Селинкур увидел — найденное в «Годах» не надо выкидывать или забывать, как я боялась. «Т. L. S.» считает, что я написала лебединую песнь среднего класса: серию отдельных впечатлений; но не отрицает, что это творческая и конструктивная книга. Я пока еще не читала; но там точно указано на несколько ключевых фраз. А это значит, что будут дискуссии; это значит, что «Три гинеи» надо ковать, пока горячо; лишь бы мой тщательно продуманный план выдержал натиск жизни и т. д., но я в него верю. Хотя эта вера тоже великое открытие для меня.