Итальянец - Артуро Перес-Реверте

испанскому консулу стало что-то известно, – обратиться к доктору Сокасу было ошибкой; начались телефонные звонки и попытки договориться. Даже в разгар войны все имеет свои границы. Хотя, как ни крути, несмотря на провал, полицейский не так уж сожалеет о том, что не переступил черту. Что-то в Елене Арбуэс восхищает его и вынуждает, несмотря на неприятный осадок, относиться к ней по-другому, нежели к обычному преступнику или врагу. Может, из-за того, что ему о ней говорили, или того, что подсказывает ему собственная интуиция: между ней и одним из итальянцев существуют особенные отношения. И речь не о простой симпатии, общих идеях, деньгах – или не только о них.

Все эти соображения подсказывают ему заключительный план: последний патрон, который комиссар хранит в почти пустом барабане револьвера. Выстрел наугад. Поэтому он сидит в предбаннике и ждет, когда приведут Елену Арбуэс, надеясь, что она прибудет раньше, чем отсюда увезут итальянцев. А последнее произойдет с минуты на минуту – так он думает, беспокойно поглядывая на часы. Капитан «Найроби» уже ушел; у входа в контору стоит военный фургон для перевозки пленных.

Услышав шаги, он поворачивает голову. По коридору идут Ройс Тодд и Уилл Моксон.

– Закончили, – говорит Моксон. – Их сейчас увезут.

Кампелло встает. Оба моряка измучены не меньше его.

– Мы думали, ты с этим тоже закончил, – замечает Тодд.

– Необходима очная ставка.

Оба смотрят на него удивленно.

– Этот товар уже продан, парень, – объясняет Моксон. – Военнопленных хранит Женевская конвенция. Или, лучше сказать, с этого момента они неприкасаемы: сначала Уиндмилл-Хилл, а потом, с первым же конвоем, на юг Африки или на восток Средиземноморья, дорога одна – в лагерь военнопленных… Эта морская история закончилась, ждем следующую.

– Они что-нибудь сказали за последние часы?

– Ни одного слова, будь они прокляты.

Кампелло указывает на дверь, куда вышел капитан «Найроби». Затем, сложив четыре пальца в виде нашивок капитана первого ранга, прикладывает ладонь к плечу.

– Даже ему?

Моксон кривится в презрительной гримасе:

– Даже ему… Он вообще готов был с ними целоваться. Ну, знаешь, игры в героев. Рыцарский устав и прочее дерьмо.

– Приходится отступать перед очевидностью.

– Да. Приходится.

Тодд смотрит на полицейского с любопытством:

– О какой очной ставке ты говорил, Гарри?

– О короткой очной ставке, если успеем. Я приказал привести женщину.

– Подозреваемую?

– Ее самую.

– И чего ты хочешь добиться?

– Пока не знаю… Может, и ничего, но я ничего и не теряю, убедившись.

– В чем?

– Тоже пока не знаю.

– Черт знает что. Какой-то цирк ненормальных.

Все трое смотрят на дверь. Елена Арбуэс появляется на пороге, Ассан Писарро поддерживает ее за локоть.

– Она цела и невредима, как я посмотрю.

– А ты чего ожидал?.. Фингала под глазом? Или без ногтей?

– Не знаю, парень. Это же ты полицейский.

Кампелло подходит к женщине. Голова у нее всклокочена, волосы спутанные и грязные, глаза, мутные и не накрашенные, под опухшими веками, как будто смотрят, но не видят, взгляд не то опустошенный, не то безразличный. Кожа очень бледная – восковая. На ней запахнутый плащ, который она стискивает на груди рукой, и передвигается она с трудом, неверными шагами.

– Сожалею… – начинает Кампелло и умолкает, потому что не знает, как продолжить.

Она глядит на него, – лучше сказать, проходит вечность, прежде чем она его видит; она переводит взгляд на его лицо и, кажется, смотрит из бездонной пустоты, словно ей стоит огромного усилия его узнать.

– Поверьте, я сожалею, – наконец произносит он.

Никакого ответа, ни малейшего отклика. Полицейский отстраняет Писарро и осторожно берет ее под руку, чувствуя, какая она легкая и хрупкая. Он снова собирается заговорить, сказать ей, зачем ее ждал, зачем ее сюда привели, но тут дверь открывается, слышатся шаги, и появляются оба итальянца в сопровождении Кёркинтиллоха и четверых морских пехотинцев. Теперь пленники обуты в британские армейские ботинки и одеты в чистые рубашки и брюки цвета хаки. Они идут друг за другом, на руках нет ни наручников, ни жгутов, у обоих с флангов по охраннику, а капитан военно-морской разведки шествует впереди. Их сейчас увезут, думает сраженный полицейский. Слишком рано для них, слишком поздно для него.

– Твердые духом макаронники, – саркастически говорит Моксон. – Хоть гвозди забивай.

Кампелло видит, как Ройс Тодд подходит к итальянцам и говорит им какие-то слова, которых он издали разобрать не может. Ему видно только, как первый итальянец, по имени Тезео Ломбардо, кивает, а Тодд отдает честь, приложив ладонь ко лбу. Потом командир британских водолазов достает пачку сигарет и предлагает закурить, сначала Ломбардо, потом другому, а тот кашляет и качает головой. Ломбардо идет по коридору с незажженной сигаретой в зубах, и вся группа приближается к Кампелло и женщине. И тут на полицейского нисходит озарение – он чувствует, что еще не все потеряно. Момент настал.

– Он перед вами, – тихо говорит Кампелло Елене. – Надеюсь, это того стоило.

Полицейский пристально вглядывается в ее лицо, надеясь увидеть хоть какую-то реакцию, но женщина не выказывает ни малейшей эмоции. Когда группа мужчин оказывается в нескольких шагах от них, полицейский достает из кармана зажигалку Елены и сует ей в руки.

– Дайте ему огня, что ли… Попрощайтесь с ним.

Перемена, произошедшая с женщиной, потрясает его. В одно мгновение к ней будто возвращается жизнь и усталые глаза озаряются светом гордости и мужества. Лицо ожесточается, и от ее пронизывающего гнева растерявшийся Кампелло вынужден сделать над собой усилие, чтобы не отступить; ее глаза сверлят его мозг пару секунд, которые кажутся вечностью. Затем этот взгляд, похожий на осколок льда, скользит по нему с невыразимым презрением и переходит на мужчин, которые уже совсем близко, – на первого из двоих итальянцев, – и комиссар жадно ловит хоть какой-нибудь признак тревоги, узнавания, но нет ничего, кроме абсолютного, или кажущегося, или напускного безразличия. В этот момент, резко высвободив руку, Елена Арбуэс шагает навстречу Тезео Ломбардо, останавливается перед ним и, чиркнув зажигалкой, подносит пламя к его сигарете, свисающей изо рта. И Гарри Кампелло, сжав кулаки так крепко, что ногти врезаются