Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Впрочем, я и вправду попала на похороны, ознаменованные погребальным костром — очистительным «костром тщеславия» фра Савонаролы. Люди со всех сторон стекались к небывалой высоты пирамиде — более чем в три человеческих роста, — сложенной из добровольно принесенных сюда роскошных вещей. Подкатив к этой огромной груде свою тележку, я невольно застыла перед подлинной сокровищницей разнообразных предметов быта — превосходных турецких ковров, старинных шпалер, изящных резных стульев и инкрустированных перламутром столиков. Были здесь и книги — сотни книг, а также картины и статуи. Присовокупив к общей горе емкости с травами и мазями, я долго не могла оторвать глаз от бессчетных золотых безделушек, шелковых шалей, испанских кружевных mantillas[40] и ювелирных украшений. Посреди всего этого богатства сверкали дюжины зеркал, больших и маленьких, словно призыв священника предать огню символы суетного изобилия касался не только самих ничтожных побрякушек, но и приспособлений, их отражающих.

Со стороны Сан-Марко показались распевающие псалмы «ангелы» в просторных белых одеждах. За ними тянулась вереница шествующих парами монахов в коричневых рясах, с выбритыми на макушках тонзурами, каждый нес простой деревянный крест. Замыкал процессию сам Савонарола со смоляным, чадно дымящим факелом.

При виде его толпа на площади окончательно стихла, на лицах людей читалось смирение, почти стыд. То, что исполненные в прошлом достоинства флорентийцы в одночасье стали заискивать и пресмыкаться, удручало меня гораздо больше, чем необходимость возложить целительные дары природы на здешний чудовищный алтарь.

Двинувшись к кострищу, новоявленный флорентийский князь прошел совсем рядом со мной — по правде сказать, его зеленые глазки даже ненадолго задержались на моем лице. Впрочем, если Савонарола и припомнил того нечестивого аптекаря, чья лавка была закрыта по его повелению, то ничуть не подал вида. Он встал лицом к площади и, простерши руку с зажженным факелом, смерил толпу гневным взором.

— Грешники! Грешники! Грешники! — загремел над нашими головами его звучный голос. — В этой куче свалены приметы вашего духовного упадка! Это все демоны! Среди нитей серебряной вышивки на ваших рукавах прячутся бесенята! В складках ваших шелковых платьев скрываются incubi![41] В ваших зеркалах затаились подручные самого дьявола! Они осмеивают ваше бессмысленное тщеславие! Жители Флоренции, вы должны понести наказание за ваши дурные привычки! Если вы теперь не прислушаетесь к голосу Господа, то станете добычей приспешников Сатаны! Слышите вы меня?! Я пришел помочь вам внять гласу Божьему, ибо Он вещает вам моими устами. О, мои уши ясно слышат Его призыв, все время один и тот же: «Покайтесь!»

С этими словами он швырнул факел на груду вещей посреди площади. По запаху смолы и масла я давно догадалась, что ими загодя щедро полили будущий костер, но даже я поразилась жадной быстроте, с которой пламя охватило залежи снесенного на площадь добра.

— Поглядите, как жарко горит! — завопил Савонарола. — Смотрите, как у вас на глазах сгорают демоны! Кайтесь же, грешники! Покайтесь, или сгинете в пламени вместе с приспешниками Сатаны!

Голоса вокруг подхватили его возглас, сначала несмело, но затем их пение обрело и силу, и уверенность: «Покайтесь! Покайтесь! Покайтесь!»

Из толпы выступила миловидная молодая женщина с испуганным лицом. На вытянутой руке, словно ядовитую змею, она держала массивное золотое ожерелье, унизанное самоцветами. «Господи, я согрешила!» — воскликнула она и бросила ожерелье в огонь, затем рухнула на колени и зарыдала. По ее примеру множество мужчин, женщин и даже детей кинулись к костру со своими подношениями.

Мой взор по-прежнему был прикован к Савонароле, за которым вздымалась бушующая огненная стена. Его гнусный рот кривился в ликующей ухмылке.

Толпа позади меня вдруг пришла в движение. Я обернулась. Все пятились, давая дорогу какой-то знаменитости, судя по тому, как почтительно расступались перед ней зеваки. К костру подошел человек, и я узнала в нем Сандро Боттичелли. Его одеяние, как и у прочих, было самым неброским — длинная черно-серая туника, прикрывавшая мускулистые ноги, которыми он любил щегольнуть, обтягивая их яркими цветными чулками. Под мышкой Сандро держал картину в золоченой раме. Он обернулся к толпе и решительно воздел над головой свое творение, поворачивая его из стороны в сторону, чтобы каждый смог увидеть изображенное на нем. Люди ахали и мычали от восхищения, кто-то, напротив, злобно шипел. Язычество Боттичелли здесь было на высоте в буквальном смысле слова: на картине нагая греческая богиня спасалась бегством от похотливого сатира.

— Да простит мне Господь сие мерзопакостное ремесло! — выкрикнул Боттичелли охваченному истерией сборищу. — Я грешил, но больше грешить не стану!

Я слушала его торопливые излияния, но, как никто другой, видела, что его глаза лгут, и мне неважно было, храбрец он или трус: Сандро пустился на необходимый обман, чтобы уберечь себя и пережить трудные годы.

Савонарола открыто торжествовал. Он приблизился к художнику, и тот грузно опустился перед доминиканцем на колени, склонив голову для благословения. Священник воздел руки и возопил:

— Даже подлейшей из тварей дано осознать свои заблуждения! Прими искупление сего грешника!

Площадь одобрительно загудела. Я услышала рыдания множества людей, голосивших:

— Он спасен! Прими, о Господи, и мое искупление!

— Но есть те, — объявил Савонарола, перекрывая общий гвалт, — кто не заслуживает искупления! Они не покорились воле Господа! Они оскорбили Его имя и осквернили святое распятие!

В толпе встревоженно зашушукались, и меня вдруг объял безотчетный страх. На площади готовилось некое жуткое действо. Отроческие трепетные голоса, распевающие хоралы, возвестили очередное появление на площади юных «ангелов», только на этот раз те вышагивали вереницей, окружив небольшую группку людей. Приглядевшись, я увидела полдюжины скованных по рукам и ногам мужчин с окровавленными от побоев лицами и обезумевшими от ужаса глазами. Среди них был и Бенито.

Приблизившись к костру, «ангелы» разделились и обступили несчастных пленников с двух сторон. Ноги у меня подкашивались, а язык, как это часто бывает в кошмарных снах, отказывался повиноваться.

— Посмотрите на этих негодных! — ярился Савонарола. — Еще недавно они были людьми, но теперь их поглотила тьма! Они стали добычей дьявола! Их сердца и разум черны от гнили, и их гложут черви!

В подтверждение моих худших опасений откуда-то возникли шесть грубо сколоченных в виде буквы X деревянных крестов. Их установили под наклоном перед будущими жертвами. Пленников поставили лицом к крестам и привязали за запястья и лодыжки. Затем явились шесть палачей в капюшонах, со стальными зазубренными прутьями в руках. Они вспороли на обреченных рубашки, обнажив их торсы. Я вдруг осознала, что через мгновение с этих несчастных сдерут кожу, выставив на обозрение кровоточащую плоть, и прокляла себя за то, что слишком плохо предупреждала Бенито об опасности. Достаточно было бы рассказать ему историю с моим арестом.