Бедный Енох - Алексей Тарасенко

Я понимаю, что ей завладели какие-то темные силы, что тут поделать? Но вот так вот, запросто, убивать? В памяти мелькают наши с ней минуты счастья, когда Сестра казалась мне сосредоточением, нет, даже не так, источником любви и нежности. И вот теперь… горящие ненавистью глаза, вытекающая изо рта жидкость для бальзамирования трупов. Подвенечное платье, в которых хоронят незамужних девушек, изгвазданное в какой-то дряни, но все кружевное, классическое такое, как несколько десятков лет назад было принято. Ужас.

Нет, я все-таки не верю, что это она. Даже если бы она была там, ее душа, в ее теле, пусть и скованная, забитая — я уверен, та, которую я называл Сестрой — воспротивилась бы, взбунтовалась, не дала бы вершиться черным делам зла!

Я вспоминаю, как она училась в своем училище, часто показывая мне фотографии и рисунки, собранные в папки, как она говорила, для «портфолио». Все эти бесчисленные вылепленные ноги, руки, головы, кисти и ступни! Потом — копии каких-то скульптур! Боже мой! Ее «почерк» в лепке я бы узнал из тысячи. Я видел работы других ребят и девушек — ее друзей, и, клянусь небом, у всех у них была своя неповторимая манера. И у Сестры — своя. Слегка «припухлая» такая, так что я часто смеялся, говоря Сестре, что когда она лепит, то думает о булочках.

И вот теперь, какую же боль мне доставило видеть почерк Сестры в отвердевших до каменного состояния глиняных деталях рукотворной чупакабры — злого и жестокого, почти не убиваемого чудовища, чудовища, которое наверняка расправившись с Пашкевичем занялось бы после него мной!

Странным образом я вышел на мостик через болотца, и, как я еще помнил — этот мостик был перекинут через первое полукольцо воды, окружавшей Бобруевское. Я вздохнул с облегчением, буквально перепрыгнув его, и меня даже не смутило то, что торчащий из мостика гвоздь — опять незадача — порвал мне брюки, на сей раз те самые, подаренные одиноким Старичком, живущим недалеко от колокольни в давно всеми брошенной деревеньке.

Еще немного, совсем немного — и я вижу распростертое, кажется, от края и до края Бобруевское. Уже из совсем последних сил я пробегаю его до самого центра — и, задыхаясь, уже без сил падаю на пороге полицейского участка. Услышав на улице шум из участка выбежал Садовский и его помощник:

— Ну вот! — заголосил радостно капитан Садовский — Наконец-то ты и вернулся!

Садовский под руки ведет меня в участок, где тепло и уютно, и, едва я прихожу в себя, протянув мне кружку с чаем, начинает расспрашивать, что случилось.

Еще не совсем отдышавшись я рассказываю, что блуждал в тумане — и только, конечно, ни словом не обмолвившись ни о Старичке, приютившем меня, ни, тем более, о Пашкевиче.

Садовский сообщает мне, что я отсутствовал больше недели, что в Бобруевское приезжала Евгения Петровна, спрашивала обо мне. Садовский так же спросил, не видел ли я ее по пути.

— Нет — ответил я, испугавшись, что если кто-то найдет труп мамы Пашкевича, то меня могут обвинить в ее убийстве — не видел. А что? Она приезжала сюда? Зачем?

— Ну, — Садовский закурил — она сказала, что если ее сына ищут, то наверняка он может быть где-то рядом. Вообще она так сказала, будто ее сердце ее туда зовет.

— Вот как! — я делаю вид, будто сочувствую женщине, ждущей домой своего сына.

И тут я задумался: на даче Пашкевичей сейчас такой разгром! Чупакабра валяется, труп Евгении Петровны, труп, наверняка уже труп, самого Пашкевича и повсюду — мои следы! Плюс я тут. В чужих штанах пришел к Садовскому. Он же это уже наверняка заметил! Тем более что старые свои брюки я разорвал у него на глазах!

Нашу беседу прервал телефонный звонок. Подняв трубку, Садовский некоторое время слушал, после чего ответив «Да, он здесь» — передал трубку мне.

Это был Сартаков.

— Андрей! — сказал он, как мне показалось, радостно — ты нашелся? Садовский тут говорил, что ты скорее всего заплутал, но очень чего-то долго. Что случилось? Можешь рассказать? Садовский говорил, что искал тебя, везде был… патрулировал Бобруевское усиленно каждый день. Но это он сам понимаешь, почему, наверняка думает ему это в плюс зачтется, ну так я сообщу его начальству о его рвении, мне не жалко!

Я говорю Сартакову, что да, вот, блуждал, как некоторые, случается, в этих местах, но вот теперь нашелся и все в порядке, подробнее же про все это мне хотелось бы рассказать Сартакову с глазу на глаз — разговор не короткий.

Сартаков согласился. Он рассказал мне, что в доме Пашкевичей группой, которая приезжала ко мне на помощь, был найден тайник, впрочем, пустой, так что ничего интересного, кроме того, поступали данные о том, что основной интерес у Пашкевича в последнее время был на Кавказе, так что следует, скорее всего, копать в том направлении:

— А это сподручнее будет делать из Москвы!

Намек понят. Я отвечаю Сартакову, что срочно возвращаюсь обратно.

— Да уж постарайся! — вновь смеется он — а то мы тут без тебя уже того… заскучали.

После этого мы прощаемся, и я передаю трубку Садовскому, который еще какое-то время говорит с Сартаковым:

— Ну вот! Я же говорил вам! Блуждают иногда люди, понимаешь ли! Да! Потом все находятся! Так что так. Да. Жив-здоров. Ну так само собой! Отогреем — накормим! Это же как это!

И все.

Через несколько часов Садовский сам отвозит меня в аэропорт, и ему даже позволяют даже довезти меня на его машине до трапа самолета. По пути он как бы мимоходом спрашивает меня, почему я не рассказал ему про Старичка, у которого я был, что, дескать, Садовский к нему заходил, спрашивал обо мне и тот все и рассказал — как я был у него и как потом ушел в сторону кладбища и как после вернулся. Я ответил, что в этих блужданиях особо не предал значения тому, что останавливался где-то.

На том и успокоилось. Садовский сказал, чтобы я заезжал еще, и я ответил ему, что обязательно как-нибудь заеду, лишь бы это было не по работе!

— У вас прекрасный, красивый город — говорю я совсем уже под конец протягивая Садовскому руку для прощального рукопожатия — будет возможность — обязательно приеду погостить!

Садовский жмет мне руку и шутливо берет «под козырек»:

— До свидания, Андрей! Приезжайте еще!

Уже дома, в Москве, ситуация окончательно устаканивается во всех отношениях: едва я поставил мобильный телефон на подзарядку, звонит Пашкевич и извиняется:

— Да — говорит он мне, а я удивляюсь тому, что рад, что Дмитрий жив — ты был прав, эта тварь, напавшая на меня, сказала что это она убила мою мать.

— Ну вот — отвечаю я — а ты мне не верил!