Лейла, снег и Людмила - Кафа Аль-зооби

Вначале Максим Николаевич полагал, что работа над книгой полностью вылечит его от Людмилы. Но вскоре понял, что это иллюзия. Понял, когда однажды обнаружил, что ноги сами собой привели его на берег Невы, куда выходили окна ее квартиры. Он шел, задумавшись, размышляя над книгой и не думая о Люде, и очнулся лишь тогда, когда стоял возле ее дома и смотрел на окна – в надежде, что она выглянет. Тоска по ней изнурила его. Она не выглянула, и Максим Николаевич ушел. Но позднее, проходя по этому району, каждый раз в конце пути старался пройти перед ее домом. Не встретит ли ее случайно, не распахнет ли она окно в этот летний день, не заметит ли он ее на улице? Он оглядывался, но никогда не видел ее.

«Все тщетно», – думал он после каждой попытки. Не было надежды не только встретить ее, но и излечиться от любви к ней. Эта любовь была подобна аллергии, обострявшейся в его душе с наступлением каждого сезона: весной – с появлением цветочной пыльцы, летом – вместе с ароматом роз и липовым цветом, заполнявшим воздух медовым запахом. Осенью обострение наступало вместе с холодным северным ветром и заливало морем грусти, а в долгие зимние ночи, не освещаемые ни надеждой, ни падавшим за окном снегом, воспоминание о ней причиняло особую боль.

Ощущение безнадежности не покидало его. Но он свыкся со своим страданием.

Так прошло три года. И в один из июньских дней, когда Максим Николаевич сидел, погрузившись в работу, он услышал во дворе шаги, направлявшиеся в сторону дома. Он не придал им значения и не стал отрываться от работы. Вскоре послышался стук в дверь, но он решил не открывать, чтобы не ввязываться в пустой разговор с кем-либо из соседей. Однако дверь открылась сама по себе, и Маркиз встал с высунутым языком. Максим Николаевич оставался сидеть спиной к двери, прислушиваясь к приближающимся шагам. Внезапно он передернулся всем телом, почуяв ее запах, почувствовав ее присутствие, ее дыхание… Его словно приковало к месту.

Он услышал голос Люды:

– Извини, я не хотела без позволения нарушить твое одиночество, но дверь была открыта. Ты не хочешь пригласить меня в гости?

Он повернулся. Она стояла на расстоянии шага, одетая в легкое летнее платье, – с желтыми ромашками на белом фоне. Волосы были стянуты на макушке длинным хвостом, в руках она держала большую желтую сумку. Красивая до умопомрачения, она выглядела намного моложе своих лет и напоминала подростка.

За минуты до ее появления Максим Николаевич думал о ней. И месяц назад думал о ней. И год, и два года назад, с ее последнего визита к нему он не переставал думать о ней.

– Ты долго будешь смотреть на меня? Не пригласишь меня сесть?

– Конечно! Пожалуйста, – сказал он в замешательстве, указывая на диван.

От неожиданности ноги изменили ему, и он почувствовал, что не может встать. Людмила бросила сумку на диван и, подойдя, села к нему на колени.

– Я лучше сяду здесь, – и обвила его шею руками.

Сердце его чуть не остановилось от радости, когда он ее поцеловал.

– Он ждет тебя на улице? – спросил Максим Николаевич.

– Кто? – спросила она с удивлением. Затем добавила: – А-а, ты имеешь в виду его! Нет. Не ждет. Ты можешь забыть о нем.

– Почему? Ты разве забыла о нем?

– Представь, что да, забыла.

– Не верю.

– Правда.

Она произнесла последнее слово, касаясь губами его губ, и он вновь с упоением ощутил сладость волшебного прикосновения.

– Что ты пишешь? – спросила Люда, глядя на разбросанные на столе бумаги и книги.

Ему не нравилось, когда кто-либо подглядывал в его записи, и обычно Максим Николаевич прятал их от посторонних глаз. В этот раз он забыл закрыть тетрадь, однако ее любопытство не вызвало у него раздражения, и он не стал убирать бумаги.

– Я пытаюсь исследовать произошедшее.

– Это очень трудное дело.

– Да. Трудное.

– Но ты ведь не будешь продолжать это занятие в моем присутствии? – сказала она, сама закрывая тетрадь.

– Нет, не буду.

Он снова обнял ее и хотел поцеловать, но Людмила слегка отодвинула лицо, говоря:

– Не торопись. Думаю, у нас достаточно времени. – И шепотом добавила: – Я хочу, чтобы ты любил меня неторопливо. – Затем встала и раскрыла сумку: – Посмотри – я привезла с собой некоторые вещи. Ты позволишь мне остаться на два-три дня?

– С большим удовольствием. Но почему? Ты сбежала от своего любовника?

Люда в ответ громко рассмеялась:

– Максим, дорогой мой! Если бы я захотела сбежать от него, то – никак не сюда. Знаешь, почему?

Он промолчал.

– Потому что это место годится только для любви, – кокетливо произнесла она, обнимая и целуя его вновь.

Он смотрел на нее с удивлением.

– Я соскучилась по тебе.

Он не верил ей. Знал, что она большая кокетка и вряд ли способна любить кого-либо, кроме себя. И все же любил ее, и в этом заключалась трагедия его жизни. Он был несказанно рад ее приезду и догадывался, что Людмила чувствует эту радость. Как чувствует его волнение, которое он безуспешно пытается скрыть. Она пользовалась его замешательством и лишала воли; она приближалась, и он обнимал ее вопреки собственному желанию сохранять спокойствие и равнодушие.

Максим Николаевич решил не спрашивать ее ни о причине приезда, ни о том, почему она желает остаться у него в ближайшие дни. Он прекратил расспросы, тем более что ответы не имели значения. Важно было лишь то, что она, наконец, приехала к нему!

– Знаешь, чего бы мне хотелось сейчас? – она слегка отстранилась. – Прогуляться по лесу. Уже много лет я не бывала в лесу, – долгих лет, которых не сосчитать. По пути сюда, когда поезд проезжал через лес, я с удивлением смотрела в окно и думала: «Боже! Как давно я не ходила среди деревьев!» Меня вдруг охватила тоска по соснам, дубам, березам. У тебя есть корзина? Я хочу собрать малину и землянику, – наверно, их сейчас полно в лесу. Давным-давно мы собирали их с отцом. Я срывала их и тут же ела, а он укорял меня и говорил, что я заболею. А когда уставала, садилась на землю и вдыхала запах гнилых листьев, которые толстым слоем лежали под деревьями. Я так люблю этот запах! Обожаю! И так соскучилась по нему! Пойдем сейчас же. Ты не представляешь, как я истосковалась по всему этому!

С корзиной в руке Люда быстрым шагом шла впереди него. Увидев где-нибудь ягоду, с веселым шумом срывала ее. Временами шла, громко напевая, а временами, прислонившись спиной к стволу дерева, подставляла лицо солнцу и говорила: «Господи, какая благодать!»

Максим Николаевич старался поспевать за ней. Солнце то скрывалось, то вновь появлялось из-за высоких деревьев. Воздух был наполнен запахом хвои; птицы, словно обрадованные их приходом, пели не переставая. Максим Николаевич тоже принялся собирать ягоды. Набрав целую горсть, позвал Людмилу. Он раскрыл ладонь, чтобы передать ей ягоды, но она вдруг взяла его руку и забрала ягоды ртом. Губы ее окрасились в ярко-красный цвет и казались похожими на крупную малину, из которой вытекает нектар. Он притянул ее к себе и захватил губами ее рот. Она медленно соскользнула вниз из его объятий и растянулась на земле. Птицы громко пели. Солнце теснило деревья, чтобы пробиться сквозь них и окутать нежным сиянием.

Лейла

В последующие месяцы Андрей неизменно навещал Лейлу по выходным. Она вернулась к занятиям, и состояние ее – по крайней мере, внешне – заметно улучшилось. Во время их встреч Андрей старался избегать разговоров, способных вызвать ее недовольство. Он хотел, чтобы память Лейлы немного успокоилась. Даже о своей любви он предпочитал не говорить, так как Лейла постоянно подавала знаки, смысл которых сводился к одному: я не хочу слышать об этом и не хочу, чтобы ты приближался ко мне ближе, чем следует. Он улавливал эти знаки, когда при встрече она протягивала ему руку для приветствия и быстро отнимала ее. Улавливал и тогда, когда в ответ на его попытки как бы случайно вставить между слов фразу вроде «я соскучился по тебе» Лейла поспешно переводила разговор на другую тему.

Осенью, когда она закончила учебу, Андрей решил, что настало время поговорить.

– Что ты собираешься делать дальше?

– Я уеду.

– А я?

– Родные ждут меня с нетерпением, и мне не хочется подводить их.

– Мне кажется, что ожидание родных не более чем предлог.

– Хорошо. Я сама не хочу оставаться здесь, Андрей. Здесь мне все напоминает о случившемся.

– Мы будем жить в Москве.

Она долго смотрела на него рассеянным взглядом, затем спросила:

– Ты хочешь сказать, что простил меня?

– Да. Простил.

Глаза ее, все еще блуждающие, наполнились слезами.

– Лейла, не в наших силах что-либо изменить, как бы мы того ни желали. Ты должна это понять. Ты должна забыть, нет – мы должны помочь друг другу забыть. Жизнь продолжается, несмотря на несчастья. Нужно видеть ее радости, раз уж мы живем. И чтобы мы смогли жить дальше. Пожалуйста, давай выйдем из этого тупика.

– Лучше закончить этот разговор, – сказал Лейла, вытирая слезы.