Комендантский час - Владимир Николаевич Конюхов

Сон, увиденный под утро, Евгения восприняла со смехом и тревогой. Ей приснилось, что гипсовая девушка вдруг ожила и принялась искать того, кто нарек ее своей невестой. Евгения кинулась предупредить Вячеслава, но расторопная девица уже вела его за собой. Затем, сверкнув пышными формами, исчезла с «женихом», словно испарилась.

Евгения не могла успокоиться, даже убедившись, что статуя на месте. «И что он нашел в ней хорошего?» — пыталась она шуткой вернуть доброе расположение духа.

Процедуры отца затянулись, и Евгении, хотелось ей того или нет, пришлось отложить прогулку на послеобеденное время.

Нет, она не рвалась идти с Вячеславом в кино. Вся затея приручить «кустаря-одиночку», — как теперь окрестил Вячеслава Борис, казалась бессмысленной и глупой.

Усадив Ивана Дмитриевича в холле у телевизора, Евгения оставила отца.

Многолюдный бульвар заливало почти летнее солнце.

Мороженщицы, цветочницы старались перекричать быткомбинатовских фотографов, вооруженных мегафонами. Последние усердно расчесывали шкуры медвежьих чучел, выставленных по случаю теплой погоды.

Идущий поодаль мужчина с веточкой мимозы сунул цветы в оскаленную пасть медведя. Евгения, узнав Вячеслава, поразилась, никак не ожидая такой шалости от конструктора первой категории.

Держась подальше от фотографа, выразительно покрутившего пальцем у виска, Вячеслав направился в ее сторону.

— Потрясающая выходка, — съязвила Евгения.

— Бывает, — буркнул он.

Берет сполз набок, пиджак с висевшей на одной нитке пуговицей был расстегнут.

Она вздохнула, подчеркнуто оглядев спутника. Но тот, ничего не замечая, вышагивал с безмятежным видом.

Они свернули на тихую улочку, снова вышли на уже малолюдную набережную.

Пологий берег блестел оранжевым сиянием песчаного пляжа. Впереди возвышался стеклянный куб магазина «Янтарь» и кинотеатр «Волна». Евгения была уверена, что Вячеслав ведет ее в «Волну», и удивилась, когда он остановился против магазина.

— Вот мы и на месте, — Вячеслав широким жестом указал на низкую лавочку. — Прошу занимать места согласно купленных билетов. Как видишь, обзор великолепный. Впереди не маячит шляпа или чей-то шиньон.

— Это и есть стерео?

— Разве не похоже?

Евгения с обидой закусила губу.

— У тебя чересчур оригинальные шуточки.

— Ну вот, начинается, — всерьез заметил Вячеслав. — Спорим до хрипоты о новых направлениях в искусстве, а, попав первый раз в жизни на самый достоверный фильм, начинаем возмущаться… Присядь, — велел он.

— Что уже идут титры?

— Вооружай глаза и смотри. Вначале на новую для тебя панораму бухты, потом на горы, поселок.

Евгения нехотя надела очки, и пальцы ее так и застыли на тонкой оправе… Она увидела хорошо знакомую, и в то же время незнакомую картину, представшую перед ней с изогнутой клешни «Высокого мыса».

Привычный простор и размах бухты уступил ощущению замкнутого, хотя и довольно большого, озера. После шторма цвет воды у самого берега был грязно-желтый, но дальше по всей акватории постепенно переходил в обычный бледно-зеленый. Санаторий закрывал другие здания, но зато она угадала знакомый выступ и скалу рядом с ним. Выглаженные ветром и временем розовые плиты служили как бы одеянием ей, а лизавший подошву прибой словно старался пристрочить белую оборку. Мазки поздней осени особенно четко выделялись на солнечной стороне гор. И в этих красках покоилась добровольная уступчивость и смирение перед неизбежным.

Необыкновенной прозрачности воздух позволил Евгении за песчаными дюнами «Низкого мыса» разглядеть флюгер аэропорта, изумрудную озимь посевов, клетки неукрытого на зиму виноградника и совсем неожиданно — небольшой, всего на несколько дворов, хуторок с развалившейся часовенкой.

Развалины часовенки навеяли грусть, и она мысленно унеслась в то далекое прошлое, когда на этих берегах ничего не было, кроме дикой нетронутой природы да сохранившейся до наших дней церквушки.

Евгения с неохотой сняла очки.

— А ты хитрец, Слава.

— Тебе понравилось?

Он улыбался, но Евгения нашла, что глаза у него грустны и задумчивы.

— Фильм, наверное, так и называется «Волшебная лавочка?» — поспешила она отвлечь Вячеслава.

— Да, — подтвердил он и в свою очередь спросил: — Ты до этого часто ездила на море?

— Раза три, четыре.

— Я и того меньше. В детстве и теперь. И то если бы не врачи…

— Ты болен?

— Что ты. Медики вечно преувеличивают.

Кренясь то на один, то на другой бок, к узкой горловине бухты направлялся прогулочный катер. Верхняя палуба была забита людьми. Крикливые чайки сопровождали его, почти ложились на бурунный след.

Евгения с завистью прислушивалась к доносящейся музыке.

— Хорошо. — Потянулась всем телом, вопросительно взглянула. — Может, будет еще рейс?

— Да, конечно, — задумчиво проговорил Вячеслав. — Он виновато улыбнулся, пожал плечами. — Удивительно, сколько ни приходилось бывать здесь, всегда перед глазами одно и то же.

— Ну-ну, — заинтересовалась Евгения.

— Видится мне шлюпка, в ней двое ребят. Шлюпка белая, они во всем белом, лишь галстуки красные. Чем больше смотрю на них, тем больше тревожусь. Будто и от берега не отошли далеко, и шлюпка надежная, а все равно неспокойно как-то.

— И только? — не скрыла разочарования Евгения.

— И только.

— У тебя дети есть?

— Да, дочь.

Евгения усмехнулась. Сколько ей ни приходилось сталкиваться на отдыхе с представителями сильного пола, ни один из них не сознался, что не одинок.

— У тебя тоже? — бесхитростно спросил Вячеслав.

«Нам пока ни к чему. Мы год как поженились», — хотела она ответить резко.

— У меня тридцать три ребенка.

— Как интересно-о!..

— Побегал за ними, тогда узнал бы. — Евгении стало до невозможности скучно. — Нам не пора?

Вячеслав задумчиво смотрел на все светлеющую у берега воду.

— Надо же, тридцать три. Счастливая ты, Женька.

— Ты так думаешь? А подруга всегда твердит, что я великая мученица.

— Тридцать три души, — продолжал Вячеслав. — Они разные и в то же время как одна открытые. Не успел еще нарасти панцирь.

— Я думаю, носятся как угорелые.

Он пристально взглянул.

— Неужели это тебе ничего не говорит? Ты только вдумайся. Открытость души.

— Ну и что?

— Как что? — опешил Вячеслав. — Полная открытость. Это тебе не хитрости взрослых типа «душа нараспашку». Не-е-т. Это неповторимо, как само детство. Мир предстанет перед ними ясными, четкими гранями. Плохое, хорошее, доброе, злое. С возрастом почему-то стираются грани между плохим и хорошим, меняются представления, взгляды. А добра или зла, увы, не стало меньше или больше. — Он неотрывно смотрел на Евгению. — Конечно, человеку свойственно менять свои взгляды. Но существуют вещи неоспоримые. Как можно, взрослея, пренебрегать ими?

— Не знаю, — зевнула она. — На работе некогда об этом думать.

Катерок возвращался обратно. Басовито загудел, отражая низкое солнце в иллюминаторах.

— А что если, — Вячеслав поднял сжатый кулак. — Ударить бы по панцирю изнутри. Хорошенько так ударить. Раскололся бы. Представляешь, высовывается этакое наивное доверчивое существо. Где-то же носим мы его в сердце…

Они смешались с разморенными качкой