Берег Скардара - Владимир Корн

Ведь вы не можете не знать и о том, что Империя и Скардар не так давно подписали договор о сотрудничестве, который включает себя как военные, так и торговые аспекты.

Я улыбнулся, вспомнив, как именно мы с Яной заключали такой договор.

— Я почти согласна, — прошептала она, когда мы немного отдышались, и я склонился, чтобы поцеловать её в припухшие искусанные губы.

«Тяжелая вещь — международная политика, подумал тогда я. — Недаром, ещё ничего в ней не понимая, я её уже не любил».

И все-таки я добился своего, и к берегам Скардара отправилась Четвертый имперский флот, состоявшая из восьми трехдечных и четырнадцати сорокапушечных кораблей. Помню, меня тогда позабавило, что флотов у Империи всего три, и этот перескочил свой номер. Для устрашения, что ли?

Правда, с самим Скардаром было не всё так благополучно, как я расписывал. Чтобы контролировать ситуацию в Скардаре, необходимо было моё в нем присутствие.

И оттуда поступила тревожная весточка. Ничего, если два раза сумел взять в власть, то на третий вообще всё как по маслу пойдет. Не стоит даже заморачиваться. Да и не нужно мне она, власть в Скардаре, если быть до конца откровенным. Но трабонскому послу обо всем этом знать необязательно.

— Вы думаете, это уже всё? Не обольщайтесь, господин Мейнт. Как только Трабон начнет военные действия, они начнутся не только на территории Империи, но и глубоко в тылу родного вам королевства. Мосты, военные склады, укрепления, снова мосты и опять склады будут взлетать на воздух чуть ли не каждую ночь. Вы ведь всё хотите познакомиться ближе с таким предметом, как капсомит? Выведываете, пытаетесь получить если не документацию на его изготовление, то хотя бы образцы. Нет ничего проще, завтра же вам его и покажу. Это вам не порох, скажу я вам. Это…

Так и не придумав, с чем его сравнить, я обратился к главам департаментов.

— Господа, я думаю, вам тоже будет интересно на него посмотреть. Впечатляющее зрелище. Представляете, куском капсомита с кулак величиной, можно разрушить до основания двухэтажный дом.

Загнул конечно, но кто же будет видеть, сколько его заложат? А взрыв будет, показательный во всех отношениях взрыв. И небесполезный взрыв, потому что им разрушат скалу, которая мешает уже одним своим присутствием. Пусть даже не всю скалу, а лишь её козырек, нависший над самой дорогой, но объем должен впечатлить всех.

Относительно взрывов в тылу Трабона я тоже немного покривил душой. Нет у меня ещё людей, способных выполнить диверсии в тылу врага. Но будут.

В тот вечер я удобно расположился на диване в кабинете Янианны. Она сама попросила меня побыть рядом с ней. Попросила своеобразно, заявив, что до нашей свадьбы всего неделя, и ей очень хочется, чтобы я всё время был на виду. Так, на всякий случай.

Я откровенно скучал, наблюдая за тем, как Яна с самым серьёзным видом перебирает какие-то бумаги, которых перед ней на столе лежала целая стопа. Она так мило хмурила брови, что я едва удерживал себя от того, чтобы не подойти и не поцеловать. Не хотелось мешать, ведь чем скорей она освободится, тем быстрей мы сможем заняться более приятными вещами. Сходить и навестить наших детей, например. С обеда не видели.

Когда я поинтересовался, чем она занята, тема действительно оказалась достойной того, чтобы хмуриться. Смертные казни.

Перед ней на столе были приговоры, и на каждом из них Яна должна была поставить свою подпись, утверждая приговор. И она пыталась разобраться, действительно ли человек заслуживает того, чтобы его лишили жизни. Тогда я шутки ради написал на листке три слова, заявив, что процесс можно значительно упростить, поставив в нужном месте запятую. Яна посмотрела на меня недоумевающе: Артуа, это же живые люди!

«Спасибо тебе девочка, — думал я, обнимая и целуя её. — За то, что ты такая, что не считаешь это рутиной, а видишь за бумажками живых людей.

Ошибки неизбежны, они были, есть и будут, но почему за чужие ошибки при вынесении приговора должна расплачиваться ты?

И я обязательно сделаю так, что ты избавишься от этого тягостной обязанности.

Потому что женщина создана для того, чтобы рожать людей, а не убивать их, пусть и таким образом».

Затем мой взгляд упал на приговор, отложенный в сторону, на котором еще не было вердикта. Эрих Горднер, прочитал я, урожденный дворянин, барон, тридцати девяти лет, обвиняется в заговоре.

Сомнений быть не могло, это тот самый Горднер. Не мог он принимать участие ни в каком заговоре. Что я только что подумал о неизбежности ошибок? Но даже если это и так, у него будет возможность исправить если не чужую, так свою ошибку.

— Янианна — заявил я, — мне этот человек нужен живым. Проси что хочешь, я пообещаю все, что угодно, но мне он нужен.

Я уже приобрел поместье в ста пятидесяти лигах от столицы. Там и строения были подходящие: большой дом, чуть ли не замок, обнесенный высокой стеной. Ландшафт именно такой, что и нужен. Густой лес, недалекая река, близкие горы.

И уже начал собирать людей. И инструкторов, и учеников.

— Ты хочешь, чтобы эти люди были как Дикие? — спросила она у меня, после моего рассказа.

— Я хочу, чтобы умения Диких были только частью их подготовки. Там будут собраны лучшие учителя и самые способные ученики. Каждый из них будет непревзойденным мастером во всем, в чем только можно. Но Горднер нужен мне не для того, чтобы научить их махать остро отточенными железяками. Он сможет дать им главное — научиться жертвовать жизнью ради того, что они считают для себя святым.

И ещё подумал, но не стал произносить вслух. Если бы не Горднер, мы бы не были сейчас вместе…

Запах в Нойзейседе, темнице на острове посреди Арны, стоял ещё тот. Нойзейсед — тюрьма для особо опасных преступников и поэтому на мерах предосторожности в ней не экономили. Мы спустились всего два этажа вниз, а в голове уже шумело от грохота бесконечных открываемых и закрываемых дверей и скрежета замков на них. Очень хотелось извлечь из кармана платок и прижать его к носу. Вот, наконец, и нужная нам камера с толстой решеткой, заменяющая одну из стен.

Все свободны, и не следует вертеться на глазах, все равно не успеете. Вы даже представить себе не можете, каков он волчара, этот Эрих Горднер.

Было темновато, и казалось, что Горднер ничуть не изменился.

— Здравствуйте, господин барон. Рад видеть вас снова.

Эрих прищурился от света масляной лампы, которую я принес с собой.

— Здравствуй, Артуа. И как мне теперь тебя величать? Не сомневаюсь, что с той поры, как мы с тобой расстались, в твоей жизни многое изменилось.

— Да, это действительно так, Эрих. Но звать меня можно по-прежнему, как и привык — Артуа.

— Зачем пожаловал, по-прежнему Артуа?

Голос барона звучал не насмешливо, он был голосом смертельно уставшего человека.

— За вами, господин барон, за вами.

— Надеюсь, это не ты должен лишить меня того, чем я нисколько не дорожу?

Нет, Горднер, лишить я хочу тебя только одного — этой вонючей камеры. А вот дать смогу многое, если ты согласишься взять, конечно.

— И что ты желаешь мне предложить?

Помню, я сам задал такой вопрос Горднеру, и даже помню выражение его лица, после моего ответа на встречный вопрос Эриха. Господи, как же давно это было. Кажется, миновала целая жизнь, если не считать что прошло всего пять лет.

— Прежде всего, свободу. И интересную работу. Но свободу в обмен на то, что ты согласишься работать со мной. Других вариантов нет.

— Всё это хорошо, свобода — это такое сладкое слово. Знаешь, здесь были посетители и до тебя, и слова их были похожими. Вот только я не хочу скрываться весь остаток жизни как волк. Волк, на которого идет большая охота. Пойми меня правильно, Артуа.

— Тебе не придется этого делать, Эрих. Яна дала согласие.

— Яна? Ты сказал Яна? Вот теперь всё встает на свои места. Я ведь думал, что это не может быть совпадением, слишком уж редкое у тебя имя.

Горднер расхохотался, и это было так для меня непривычно. За все время, что я его знал, он и улыбался то не более трех раз.

— Я очень хорошо помню момент, когда увидел тебя в первый раз, — сказал он сквозь смех. — Ты стоял посреди комнаты весь в крови и смотрел на нас, вошедших чтобы тебя спасти, и взгляд у тебя был… Господи, у тебя был виноватый взгляд. Ты как будто бы извинялся за то, что тебе пришлось убить тех четверых, что пытались убить тебя, и у которых на всех было не меньше сотни человеческих жизней. Виноватый, Артуа!

Горднер резко оборвал свой смех и спросил совершенно серьезно:

— Какую работу ты хочешь мне предложить, Артуа?

Я хочу, чтобы ты научил людей тому, чему когда-то ты научил меня, Эрих.

Но здесь не самое подходящее место, чтобы говорить об этом.

Мы сидели в лучшей ресторации Дрондера и разговаривали о многих вещах.

При ярком свете, изменения, произошедшие с Горднером стали заметны. Он похудел, запали глаза, усы утратили щегольский вид, была заметна седина на висках. Только выражения глаз осталось прежним, выражение битого жизнью волчары, которого невозможно уже ничем удивить. Правда, один раз мне это удалось, так что глядишь, и снова получится.