Братья Ждер - Михаил Садовяну

— Раз пришел честной боярин, господин ваш, — проговорил монах, — то я могу уйти. Бью челом твоей милости, честной боярин Никулэеш, и ухожу.

Никулэеш едва заметно усмехнулся:

— Душа моя опечалится, святой отец, коли ты покинешь нас. До завтрашнего дня еще много времени.

— Кто же поможет архимандриту в часовне, честной боярин? Старец сурово отчитает меня.

— Ничего, отчитает да и простит, святой отец. Хочешь, чтобы удовольствие мое было полным, так не нарушай сей троицы.

Стратоник тревожно огляделся. Окно было забрано решеткой.

Не изменяя благожелательного выражения лица, Никулэеш Албу подозвал к порогу Дрэгича. Потянув его в сени, закрыл за собой дверь.

— Дрэгич, — быстро проговорил он, — у меня горе.

— Знаю, господин, твою кручину, — покорно ответил служитель. — Не дальше как сегодня вечером развеется она. Я готов, батюшка боярин, согласно уговору и данной клятве. Или ты передумал?

— Нет, не передумал. Я бы даже сказал, что еще более укрепился в намерении своем. Тут другое. Час тому назад видел я княжну. Поговорили мы, и слова ее нанесли мне новую рану. Поехал я сюда — к тебе за советом, и завернул по пути к Юрию, второму кравчему. Боярыня Руксанда — жена его — доводится мне родной теткой. И, узнав о моих любовных неудачах, она не удивилась, напротив, сразу же открыла мне тайну, которую я и не чаял узнать так скоро. Теперь я знаю, кто полюбился княжне, и, прежде чем оставить Сучаву, я должен расправиться с ним.

— Не верь слухам, боярин. Не может быть, чтобы кто-нибудь иной, а не твоя милость полюбился княжне. Она хочет раззадорить тебя. Оттого-то так хорош дедовский порядок. Увезешь девицу — она сама потом будет рада.

Житничер слушал, нахмурившись. Потом тряхнул кудрями.

— Нет, этого оставить нельзя. Боярыня Руксанда назвала его по имени. И хотя постельничий мне друг, делать нечего.

— Какой постельничий?

— Второй постельничий, Симион Черный.

Дрэгич почесал пальцем кончик носа и озабоченно поднял брови.

— Батюшка боярин, это дело мне не нравится.

— Ну и что из этого? Ты слуга мне, значит, пойдешь за мной.

— Куда? Когда? Мы наняли людей на этот вечер и не можем впутывать их в другое дело. Оно верно — постельничего Симиона нетрудно найти в господаревом дворце среди его воинов. Но стоит нам что-нибудь учинить — мы сразу очутимся в ловушке. Ну, допустим, удастся вызвать его в укромное местечко и уговорить, чтобы он пришел один, или, на наше счастье, он сам решится прийти один. Не гневись, господин, но я не надеюсь справиться с ним. Даже вдвоем его не осилить.

— Так прихватим и Калистрата.

— С Калистратом мы сговаривались насчет другого дела. А кроме того, ему надо стеречь монаха. Как только выпустим Стратоника, он кинется куда надо и давай чесать язык. Я понял, что он кое о чем догадывается, и уже несколько дней не отпускаю его от себя. А теперь что же, выпустить его из рук в самое горячее время?

— Верно говоришь, Дрэгич, — процедил сквозь зубы житничер. — Но я тоже знаю, как сказано в одной из книг, по которой учили меня в Кракове, что коли не сделаешь того, что хочется, не потешишь душу, то и на коне от горя не ускачешь. Вытащишь из седельной сумки баклажку, чтобы утолить жажду, а там — яд. Так вот, если мы сами не можем зарезать этого треклятого дружка, наймем людей. Мне надо быть спокойным с этой стороны. До сих пор все шло гладко, а теперь на тебе — эдакая напасть!

— Оно так, боярин, — размышлял вслух Дрэгич. — И впрямь напасть, о которой я и не помышлял. Что княжна поглядывает на него, это еще полбеды. Такого видного мужа поискать. Я, конечно, не говорю о тебе, господин, с тобой никто не сравнится. Я говорю о других. Среди них немногие могут сравниться с постельничим. Ничего, что княжна поглядывает на него — на то она и боярская дочь. Худо, если постельничий знает об этом и тоже прилип к ней. В таком случае он непременно поскачет за нами.

Житничер улыбнулся.

— Ты в этом уверен, друг Дрэгич?

— Не уверен, но опасаюсь. Да дело не только в том. Поговаривают люди еще кое о чем. Так что я скажу тебе, господин: не следует нам задерживаться ради такого безрассудства. Не будем откладывать на завтра то, что следует сделать сегодня. А там да свершится божья воля.

Никулэеш Албу по-прежнему улыбался, сощурив глаза.

— Добрый совет, приятель, — ответил он. — Но что до твоих опасений, так все это глупости. Постельничему неоткуда знать. А если он будет искать нас там, куда мы едем, то в опасности окажется он, а не я. Я бы рад встретиться с ним в ляшской земле.

Дрэгич почесал румяный нос и покачал головой.

— Господин, мудрость твоя велика. Не мне, слуге твоему, идти против твоих решений и мыслей.

— И правильно делаешь, любезный.

— Одно позволю себе заметить: к вечеру тайна уже раскроется. Вся страна будет знать, кто увез дочь боярина Яцко. Скажем, убьем монаха — пользы никакой. Все равно узнают, что ты перешел рубеж и побежал в Польшу.

— Кто может узнать? Хотел бы я знать, кто поймет язык ветра и пыли?

— Не прогневайся, батюшка, но в крепости есть один архимандрит, а уж он-то разумеет язык ветра и пыли. Это я хорошо понял из слов нашего чернеца. Думаю, тебе это тоже ведомо: однажды этот архимандрит так ловко во всем разобрался, что у нескольких родовитых бояр слетели головы. А родитель твоей милости умер от сердечного недуга после этих догадок архимандрита. Вот как он будет гадать и рассуждать: Никулэеш Албу — житничер, племянник его милости логофэта Миху, сбежавшего к ляхам. Никулэеш увез дочь боярина Яцко. Где можно заставить боярина Яцко простить его? В молдавской земле? Вряд ли. Тут господарь, чего доброго, сгноит виновников в соляных копях или отдаст в руки палача. А вот в ляшской земле логофэт Миху и король Казимир могут сломить упорство боярина Яцко, ибо некоторые его вотчины и торговые заведения находятся там под рукою короля.

— Меня другое удивляет, — проговорил Никулэеш Албу. — Как это ты смог, приятель, додуматься до всего этого?

— Пораскинул умишком, — смиренно ответил Дрэгич. — В Кракове я не учился, а кое в чем разбираюсь. Не будь оно так, как я говорю, то затея наша не стоила бы и выеденного яйца. Если бы приданое осталось в Молдове, то от невесты не было бы никакого проку. С таким опасным грузом в дороге хлопот не оберешься. Так что уж дозволь, господин, довести до конца начатое дело, согласно уговору. Ну как, батюшка, верно я говорю?

— Верно. Только сдается мне, что слишком часто ты к губам кружку подносил: рука у тебя притомилась, а язык осмелел. А мне надо, чтобы слуга мой меньше болтал, да побольше делал. Смотри будь в условленный час со своими людьми у Рэдэуцкой заставы.

— Непременно буду, батюшка, — покорно поклонился Дрэгич.

Пока они шептались, волнение боярина улеглось. Более того, кое-какие замечания проницательного служителя убедили его в том, что его затея, пожалуй, окажется выгоднее, чем он предполагал. Все было именно так: свадьба и приданое ждали его за рубежом. Значит, нужно остерегаться опрометчивых поступков.

Дрэгич легко прочел эту мысль на пухлом лице житничера, и особенно в его черных глазах, что светились огнем, но не умом. Молча посмотрел ему вслед. Погладив нос, вздохнул и вернулся к товарищам.

Благочестивый Стратоник казался опечаленным. Подпирая голову рукой, он глядел в оконце, за которым свет постепенно угасал. Солнце уже зашло. Вечерело.

— Горек боярский хлеб, — проговорил Дрэгич, опускаясь на свой стул. — Оттого надобно подсластить его вином, — прибавил он с деланным смешком.

Схватив инока за руку, он притянул его к себе.

— Может, ты благословишь питье, святой отец? Вот опрокину эту кружку, а там встану и прощусь с тобой: служба велит. Одному господину известно, найдется ли еще такое вино там, куда мы отправляемся.

Отец Стратоник очнулся от своих грустных мыслей, благословил вино и сам пригубил чару.

— Уезжаешь?

— Уезжаю, отче.

— Далеко ли?

— Далеко.

— А нельзя ли узнать, куда именно, любезный брат Дрэгич?

— Куда именно, пока нельзя узнать. Это станет известно позднее, когда малоумные монахи отправятся к умным.

Благочестивый Стратоник еще пуще вылупил глаза, покачиваясь на стуле. Смутно догадавшись об опасности по глазам служителя и его жестокой ухмылке, он отодвинулся, съежился, скрючился, точно червь. Хотел было закричать, но голос не повиновался ему. Дрэгич обнажил кинжал, висевший у пояса.

— Братец Тоадер Калистрат, — заговорил он совершенно другим тоном, — встань и затяни потуже пояс. Затянул?

— Затянул, — спокойно пробасил рослый служитель.

— А теперь возьми-ка платок и кляп. Заткни кляпом рот благочестивому иноку Стратонику и закрепи его платком, завяжи потуже узлом на затылке. Бери теперь эти ремни и стяни руки и ноги божьего человека. Да будет тебе ведомо, братец Тоадер Калистрат, что немало женщин и детей изошли слезами после того, как исповедовал их этот монах. Нам велено не лишать его жизни, а только отметить меткой, чтобы творец небесный узнал его в день Страшного суда.