Посты сменяются на рассвете - Владимир Понизовский

Грациэлла вымыла чашки, вытерла стойку, заглянула в блокнот:

— Письмо возлюбленному?

— Нет, — оторвалась Бланка. — Еще чашечку можно?

— Не жалко, деньги ваши... — Она кивнула на блокнот: — Меня не касается, у меня свои заботы. — Но тут же, как бы между прочим, спросила: — Вам нравится этот тип, шофер?

— Славный парень.

Грациэлла уперла кулаки в бока:

— Так вот, учтите — это мой парень.

— Желаю счастья! — примирительно сказала Бланка.

— То-то!.. «Славный»!.. Много тут всяких! — Она косилась на Бланку все еще с недоверием. — Сама знаю — славный или не славный! Если хотите знать, сеньорита, он ужасно грубый. Даже я вся в синяках, могу показать... А вы, видать, из богатых?

— Была...

Бланка вспомнила свой дом. Но это видение показалось ей неправдоподобным. Неужели был тот большой дом на Пятой авениде, и стояли перед ним пальмы, и седой слуга-негр Джон каждое утро приносил ей в комнату срезанные цветы, а его внучка Кетти одевала ее? Нет, ничего этого не было.

— Теперь я совсем небогатая.

— А когда были богатой, сколько имели туфель?

Бланка посмотрела на свой тупоносый ботинок, повертела ногой:

— Не знаю... Сколько хотела.

— Даже десять пар?

— Наверное, много больше... А теперь — вот! — Она подняла ногу. Ботинок был в пыли и белых ссадинах.

— И не жалеете?

— Жалею, — призналась она. — Но разве в туфлях счастье?

— Красивой женщине туфли не помешают, — не согласилась мулатка. — Гвоздики, а носок чтобы узенький-узенький! И конечно, если к туфлям все прочее: платья, а к платьям — чулки, а к чулкам... — Она мечтательно прикрыла глаза.

— Пламенный революционный привет, моя красавица! — прокричал невесть откуда появившийся Хуанито.

Бланка сразу узнала мальчишку-газетчика. Но он не обратил на нее внимания — восторженными глазами он смотрел на Грациэллу.

— Кофе и «Корону»!

— А у тебя хватит монет? — насмешливо спросила девушка.

Хуанито побренчал в кармане:

— Слышишь?

Грациэлла поставила перед ним чашку кофе и стакан воды.

— А сигару не получишь: мал еще.

— Да ты знаешь, кто я?

— Дрянной мальчишка.

— А ты... — Он набрался храбрости и выпалил: — Ты самая шикарная девчонка во всем Мирамаре! — Подпрыгнул и через стойку чмокнул ее в щеку.

— Как ты смеешь! — притворно возмутилась она, перегнулась и отвесила ему оплеуху.

— Подумаешь! — потер щеку Хуанито. — И совсем не больно! — Спохватился: — Ой, чуть не забыл! — Снял трубку телефона, набрал номер: — Хеллоу! Я — от Виолетты. Да, да!.. Нет, пока нет!.. Привет!

— От какой еще Виолетты? — потребовала Грациэлла, когда он повесил трубку. — Признавайся!

— Ревнуешь? Значит, любишь!.. Не могу, тайна!

— А ну-ка выкладывай!

— Честное революционное, не могу! Пусть меня разрежут на куски или живьем бросят к акулам!

Грациэлла разозлилась:

— Тогда катись прочь, сопляк! Тоже мне, детектив из Голливуда!

Подошел патруль: двое бойцов революционной армии, молодые парни с серьезными лицами.

— Документы! — сказал один из них и включил электрический фонарик.

— Она своя, — отрекомендовал Грациэллу Хуанито.

— Тебя не спрашивают, малыш, — сказал второй боец. — Марш спать!

Грациэлла зашуршала юбками, достала из внутреннего кармана «тархету» — листок плотной бумаги с фотографией и оттиском ее большого пальца: документ, который обязан иметь каждый человек на Кубе.

— Полюбуйтесь.

Боец внимательно прочел «тархету». Посмотрел на фото. Перевел взгляд на лицо девушки.

— Оригинал лучше? — насмешливо спросила она.

— Ваши документы, — повернулся боец к Бланке.

— Пожалуйста.

— Сеньорита! — узнал ее мальчуган. Подпрыгнул, прихлопнул ладонями по бедрам: — Это вы?

— Салуд! — откозырял боец.

— А почему не проверяете у меня?! — с обидой воскликнул Хуанито. — Проверьте! Я тоже — гражданин республики!

— Иди спать, — легонько щелкнул его по носу боец. — Твоя «тархета» у тебя на физиономии написана.

И патрульные, стуча подковками, неторопливо пошли вверх по улице.

— Эх, когда же я вырасту! — горько воскликнул газетчик. Но тут же снова подступил к Бланке: — А что вы делаете в данный момент в данном месте?

— Дежурю, мальчуган.

— Так вы милисиано в натуре? А как же Ма... — Он запнулся. — Разрешите, сеньорита, познакомиться с вами поближе!

— Полюбуйтесь на этого нахала! — притворно возмутилась Грациэлла. — Мне ты уже изменил? Одно сердце вдребезги, а теперь хочешь расколотить другое?

Но мальчик уже не обращал на нее внимания — его интересовала только Бланка.

— Разрешите вас проводить?

— В другой раз. — Она улыбнулась. Ее забавляла настойчивость этого бродяжки. — Прямо отсюда на рассвете я уезжаю.

— Куда?

— Далеко, кавалер. В провинцию Лас-Вильяс.

— А когда вернетесь?

— Когда выполню задание.

Он остолбенел:

— Задание? Ясно... Ничего не ясно, сплошной мрак... События несутся на бешеной скорости!.. А где вы живете, сеньорита?

— Ты придешь петь мне под окно серенады? Авенида Уна, мальчуган, дом тридцать семь. Приходи, я сварю тебе кофе и накормлю.

— Обязательно приду!

— Берегитесь, сеньорита, этого коварного сердцееда, — в тон Бланке сказала Грациэлла и повернулась к нему: — Давно пора тебе баиньки.

Вдалеке послышалась стрельба, крики. Хуанито замер. Прислушался. Сорвался с места. Уже на ходу крикнул:

— До скорого свидания, сеньорита! — И устремился в ту сторону, откуда доносился шум.

Бланка допила кофе.

— Пора на пост. А то грозный начальник даст взбучку.

Она уже собралась идти, но тут появились еще двое. Она сразу определила: русские. Молодые, светловолосые, коротко стриженные парни в одинакового покроя рубахах в клетку. Только клетки были разного цвета.

Они увидели кофейню, увидели Грациэллу. Вытаращили глаза. Достали разговорники, начали торопливо листать.

— Разрешите познакомиться! Мы — советские моряки. Жора — наш комсорг, — показал один на другого. — Он и я комсомольцы, понимаете? Я, — парень ткнул себя в грудь прямым пальцем, — я — Саша.

— Комсомол? — поняла Грациэлла. — Уо мисма комсомола.

— Дело на мази, — сказал один другому. — Значит, мы товарищи по борьбе.

— Что же она стоит за стойкой? Это же мелкобуржуазно. Ей надо идти на производство.

Саша протянул Жоре разговорник:

— Попробуй сагитируй.

Бланка и Грациэлла ничего не понимали.