Сантьяго - Майк Резник

— За одну ночь? — Молчаливая Энни покачала головой, печально улыбнулась.

— Мы могли бы заманить его в западню. — Он посмотрел на дверь. — Еще можем.

— Рубикон перейден.

— На карту поставлена жизнь Сантьяго, а вы потчуете меня банальностями.

Она по-прежнему смотрела на Каина.

— Он вытащил меня из глубин отчаяния, наполнил смыслом мою жизнь. Я люблю его больше, чем когда-либо полюбите вы. Если уж я могу позволить ему сделать то, что он должен, вам тем более не пристало возражать.

До них донесся шум отъезжающего авто Сантьяго.

— Ушел. — Плечи Каина поникли. — И вы помогли его убить.

— Говорю вам: Сантьяго не может умереть.

— Выбейте эту надпись на его могильном камне.

— А с чего вы в такой ярости? — В голосе Молчаливой Энни звучал неподдельный интерес. — Вы же знали его только два дня.

— Я искал его всю жизнь! — вырвалось у Каина. — А теперь благодаря вам потерял навсегда.

Молчаливая Энни улыбнулась:

— Он бы одобрил такой ответ.

— Скоро он уже ничего не сможет одобрить.

В молчании они посидели минут пять. Каин мрачно взирал на нее, она стерегла каждое его движение с рвением фанатика.

Внезапно в коридоре послышались шаги, потом — голос Хасинто.

— Ты здесь, Энни?

Молчаливая Энни лишь на мгновение повернула голову, но и его хватило, чтобы Каин перелетел через комнату и выбил сонар из ее руки. Она нырнула за ним, но Каин вновь оказался проворнее, схватил Молчаливую Энни и грубо швырнул на кровать.

— Что у вас происходит? — Хасинто барабанил в дверь.

Каин поднял сонар, вытащил батарею, бросил его в комод. Наконец-то рассовал пистолеты и патроны по карманам, не отрывая взгляда от Энни.

Потом подошел к двери, приказал ей открыться. И оказался лицом к лицу с Хасинто, по щекам которого текли слезы.

— Я еду в город, — объявил Каин.

— Я знаю. — Он шагнул к Каину, и тот увидел нож в руке Хасинто.

— Не пытайтесь меня остановить, — предупредил Каин.

— Я и не собирался.

— Тогда пропустите меня.

— Сначала я должен кое-что сделать… — Хасинто приблизился еще на шаг.

Глава 27

Говорят, что он грешник отпетый.

Говорят, он ревнитель света.

Говорят, он силен как зверь.

Но что б ни сказали — не верь!

Черный Орфей не метил в пророки, ему просто повезло. Это четверостишье вышло из-под его пера примерно по той же причине, по какой он написал четверостишье, посвященное Молчаливой Энни: он чувствовал, что в объекте его внимания невооруженным глазом можно увидеть далеко не все.

Он так и не узнал, насколько оказался прав.

Вера Маккензи уже сидела в таверне, когда появились отец Уильям и Бродяга. Проповедник холодно поприветствовал ее, сел за привычный стол и попросил Лунную Дорожку приготовить ему завтрак. Бродяга же подошел к журналистке:

— Доброе утро, любовь моя. Я знал, что мы всенепременно встретимся.

— Не слишком ли рано ты поднялся? — спросила она, выставляя на стол голографическую камеру и проверяя диктофон.

— Что есть жизнь без новых ощущений? — улыбнулся Бродяга. — Я всегда задавался вопросом — а как выглядит мир до полудня?

— Какой мир? — сухо осведомилась она.

— Любой.

— Наверное, так же, как и после.

— Ярче. — Он пару раз мигнул. — А где твой попутчик?

— Придет, — заверила она Бродягу.

— Что ж, не поговорить ли нам о делах, пока его нет?

— Мне с тобой говорить не о чем. — Вера установила диктофон в соответствующее гнездо на камере.

— Но у нас еще есть соглашение, касающееся коллекции.

— Оно действовало только в одном случае: если бы Каин убил Сантьяго. А он, если ты этого еще не слышал, присоединился к Сантьяго.

— Тогда замолви за меня словечко перед Ангелом.

Вера смерила его взглядом:

— Бродяга, о тебе я не могу сказать ни одного доброго слова.

— Сейчас не самое удачное время для колкостей. Ни ты, ни Ангел не знаете, как с выгодой продать коллекцию. А я знаю. Так что я вам нужен.

— Мне на коллекцию наплевать. Я получаю то, за чем приехала.

— Ты так думаешь? — В голосе Бродяги слышалось удивление.

— Ангел хочет получить вознаграждение, я — эксклюзивный материал. Наши интересы не пересекаются.

— Ах, Вера! — Он печально вздохнул. — Ты вот считаешь себя умной. Как бы я хотел, чтобы сие соответствовало действительности.

— О чем ты?

— Неужели ты думаешь, что Ангел отпустит тебя живой?

— Почему нет?

— Потому что Дмитрий Сокол поднял ставку. И готов заплатить сто тысяч кредиток за твою милую головку.

— Ангел позаботился о том, чтобы Сокол оставил меня в покое.

Бродяга покачал головой:

— Ангел позаботился о том, чтобы Сокол более не искал наемных убийц. Это не одно и то же.

— Так почему он не убил меня до сих пор?

— Потому что хотел с твоей помощью выманить сюда Сантьяго. Как только он убьет Сантьяго, ты станешь ненужной… Разве что не убедишь его, что он сможет выручить немало денег, если поручит тебе и мне реализацию коллекции.

— Тебе и мне? — скептически повторила Вера. — С чего такое великодушие?

— Потому что тебя он знает, в то время как моя репутация изгажена мелкими завистниками. — Он наклонился к Вере. — Я дам тебе десять процентов.

— Десять процентов? — Она пренебрежительно рассмеялась. — Твоя щедрость не знает границ.

Бродяга пожал плечами:

— Хорошо… пятнадцать. И твой фильм останется при тебе.

— Никогда.

— Ты делаешь серьезную ошибку.

— Пусть Ангел и страшный человек, я доверяю ему больше, чем тебе.

— Пенять будешь только на себя. Ты все-таки обдумай мои слова. — Он знаком подозвал Лунную Дорожку, которая только что поставила перед отцом Уильямом заваленный едой поднос. — Чашечку кофе, когда представится случай, дорогая моя.

— Сию минуту, сэр.

— Кофе? — заулыбалась Вера.

— Мне говорили, что от него расширяются зрачки. Но я готов рискнуть.

— Кофе еще и бодрит.

— Вот и славненько. — Тут он заметил, что отец Уильям сложил ладони перед собой и наклонил голову. — Такого я за вами не замечал.

— Я молюсь постоянно.

— Только не перед едой, — возразил Бродяга. — Обычно вы набрасываетесь на нее со скоростью света.

— Может, он нервничает, — предположила Вера.

Отец Уильям сурово посмотрел на нее:

— Я молюсь за душу Ангела. Потому что этим утром намереваюсь отправить ее Сатане.

— Может, вам лучше сказать пару слов о себе, раз вы решили сшибиться с ним, — предложила Вера.

— Я не прошу у Господа личных одолжений. — Отец Уильям по-прежнему не сводил с нее глаз. — Я думаю, что мне стоит помолиться и о тебе. Ты поступила нехорошо, Вера Маккензи.