Маска Зеркал - M. A. Каррик

задобрить варади, потому что куртизанка была изображена в синем и с паутинной вышивкой. Рен подумала, не пронюхал ли Варго о подготовке к конкурсу, прежде чем выбрать себе костюм.

Все трое, разумеется, были казнены за свое предательство. Тиран пришел в ярость, когда понял, что болен. Но ничто не могло его вылечить — ни настойки, ни нуминатрия, ни молитвы и жертвоприношения богам, — и он сгнил, став жертвой собственных излишеств.

Когда все молча лежали на полу, куртизанка поднялась. Все их имена, если такая троица вообще существовала, были утеряны для истории; традиция называла ее просто Надежрой. Простым, ясным голосом она рассказала о последовавшей за этим войне и о мире между первым Синкератом и вождями кланов того времени. "И вот, в честь этого соглашения, — сказала она, — мы собрались в эту ночь чудес, в час, когда колокола звонят сами, без руки, и мы делим чашу, как когда-то делили наши печали".

По рядам скамей прошли слуги с подносами чаш, по одной на каждые два человека. Во главе зала со своих мест спустились члены Синкерата, каждый в паре со своим врасценским коллегой. Меттор, как она увидела, стоял настолько далеко от киралича, насколько позволяла вежливость. Его выражение сдержанного отвращения повторяло выражение Мешарича, стоявшего в паре с куртизанкой, игравшей Надежру — традиция, возникшая из необходимости разместить пять мест Синкерата при шести главах кланов. Только Скаперто Квиентис, казалось, наслаждался, хихикая над чем-то, что прошептал ему на ухо Дворник.

Леато взял бокал, протянутый ему слугой, и поднял его, чтобы Рената могла переплести свои пальцы с его.

"За Надежру и за мир, который принесет пользу всем нам", — сказала актриса, осушив половину своего бокала. Глава клана Мессарос допил его.

"За Надежру", — повторил каждый голос в зале. Леато потянул бокал к себе, стараясь выпить только половину.

Затем настала очередь Ренаты. Радуга переливалась на поверхности и внутри бокала. Ажа считалась священной; в те годы, когда родник Ажерая не бил ключом, люди добавляли в вино немного снадобья, чтобы имитировать действие воды — маленькая мечта в отголосок великой. Рен была ребенком, когда впервые попробовала это вино, и всю ночь хихикала над тем, чего не было. Он не был предназначен для насмешек, как этот маскарад мира.

" Кузина?" прошептал Леато. "Ты должна выпить".

Все остальные так и сделали. Он не стал бы нас травить, — дико подумала Рен. Это слишком публично. Он даже не знал, что мы будем здесь сегодня.

Она поднесла кубок к губам и выпила.

Вино скользило по ее языку и горлу, словно масляное пятно, а не мерцающий свет. Леато сочувственно поморщился. "Кажется, оно испортилось".

Оно не испортилось. Это было неправильно. Оно горело в ее горле, пронизывало ее насквозь, пока ожерелье, маска и мантия не прожгли ее кожу. Свет вокруг нее превратился в тошнотворную радугу, образуя паутину нитей, связывающих ее с Леато, с Метторе, нитей, куда бы она ни посмотрела. Она слышала ропот в толпе, люди оборачивались друг к другу с обеспокоенным выражением лица, и пыталась заговорить, предупредить их, чтобы они бежали.

Но было уже слишком поздно. Мир вокруг нее разворачивался, нити расходились, и она проваливалась в образовавшиеся пустоты.

12

Дыхание утопающего

Чартерхаус был пуст.

Ни Леато. Ни Синкерата. Ни вождей кланов с их повозками.

Рен была одна.

"Что за…"

Ее шепот эхом пронесся в тишине, и по позвоночнику пробежала дрожь. Когда она переставляла ногу, даже короткий скрежет ее ботинка отдавался эхом. Аудитория была впечатляюще большой, когда в ней было много людей, и просто огромной, когда в ней находился только один человек. Тяжесть пустого воздуха давила на Рен, заставляя ее пульс учащаться, а рот пересыхать, хотя бояться было нечего. Она была крошечной. Незначительной. Мимолетная искра, которая скоро погаснет.

Не успев опомниться, она двинулась вниз по лестнице, эхо ее шагов нарастало и множилось, подгоняя ее к двери, обратно к свету и жизни площади…

"Помешай кастрюлю, — сказала Иврина, — а потом садись со мной".

Рен моргнула. Я… знаю этот дом.

Плита с кастрюлей, маленький стол, узловатая занавеска, отделявшая кухню от передней гостиной, где ее мать раскладывала выкройки для своих клиентов. Наверху была спальня, а за окном — Лейсуотер с его узкими улочками и вонючими каналами. Все было теплым, уютным и знакомым, вплоть до глубокой царапины на одном конце стола и сколотого плитняка у задней двери.

Я дома. Это осознание пронеслось по ее костям, восстанавливая ткань, которую она считала разорванной до неузнаваемости.

"Ужин подгорит", — со смехом сказала Иврина. "Помешай кастрюлю, Реньи, а потом иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать".

Когда Рен помешивала, из кастрюли поднимались богатые ароматы. Ничего изысканного, они не могли себе этого позволить. Но хорошая, добротная рисовая каша, с грибами, капустой и перцем. Там же лежали булочки, ожидавшие, когда их поджарят на углях. В животе заурчало, как будто она не ела несколько месяцев.

Она поймала шаль, пытавшуюся соскользнуть с ее плеча. На мгновение она показалась ей сверкающей серебристой тканью, нежной, как дыхание; затем она превратилась в прочную шерсть. Под ней была блузка с пуговицами на плечах, широкий пояс и полная врасценская юбка. Одежда, которая подходила этому месту так же, как и самой Рен. Это место было ее, их, и они были счастливы.

Иврина перетасовала свою колоду — не так, как тасуют дешевые уличные колоды, но карты под ее руками выгнулись дугой, а потом упали ровным дождем. Она подвинулась так, чтобы Рен могла прислониться к ней. "Ты помнишь молитвы, которым я тебя научила? спросила Иврина.

Рен кивнула и прочитала их, когда мать сдвинулась с места.

"Кирали, благослови мои руки благодатью, чтобы выложить узор правильно.

Аноскин, благослови мой разум светом, чтобы я могла знать лица и маски".

"Варади, благослови мои глаза, чтобы видеть узор таким, каким он есть на самом деле.

"Дворник, благослови мой язык словами, чтобы говорить то, что я знаю.

"Месзарос, благослови мое сердце теплом, чтобы направлять всех, кто ищет моей помощи.

"Стрецко, благослови мою душу силой, чтобы нести бремя этой задачи".

"Израний, любимая дочь Азери, благослови меня своей мудростью, чтобы я чтила своих предков и мудрость тех, кто ушел раньше".

Иврина разложила карты по три, от нижнего ряда к верхнему, справа, слева и в центре. "Это прошлое, хорошее и плохое, а также то, что не является