Урга и Унгерн - Максим Борисович Толмачёв

тон генерала. – В городе со вчерашнего вечера, жду прибытия барона, чтобы сделать ему развернутый доклад о происходящих там событиях.

Резухин замер, с любопытством поднял бровь и, немного помедлив, произнес:

– Унгерн уже уехал.

– Как же так? Казагранди вчера говорил, что его визита только ожидают в ближайшие дни.

– Барон появляется и исчезает, когда посчитает нужным. Он прибыл в Ван-Хурэ вчера ночью, и мы имели длительную беседу, в которой полковник Казагранди принял живое участие. – Резухин развернулся на каблуках и прошагал к окну.

Отодвинув в сторону занавеску, он некоторое время смотрел на улицу, по которой в это время шла колонна всадников строем по двое.

– Вы давно знаете Казагранди? – вдруг спросил генерал.

– Недавно познакомился, – уклончиво ответил я, стараясь не угодить в какую-нибудь хитрую ловушку, стоящую за этим необычным вопросом.

– Что вы о нем думаете?

– Он, несомненно, отчаянно смелый офицер, патриот, замечательный хозяйственник. Мне кажется, что порядка у него значительно больше, чем в ургинских частях. Офицеры и солдаты его обожают, слушаются беспрекословно, с местным населением он тоже в нормальных отношениях, насколько мне известно. Большего сказать, пожалуй, не смогу.

Резухин отвернулся от окна, подошел к рабочему столу и, налив из графина рюмку то ли коньяка, то ли ликера, выпил. Затем опустился в кресло, придвинул его ближе к столу, и теперь со своего места я видел лишь голову и плечи генерала – для низкорослого Резухина стол был явно великоват.

– Барон остался недоволен нашим ночным разговором. Впрочем, я тоже не в восторге. Казагранди не желает идти в мое подчинение! Он имел наглость выразить свое недовольство тем, что я потребовал от него перевода в Ургу части его подразделений. Кроме всего прочего, он покрывает большевиков!

По-моему, происходило что-то странное. Не мог ярый патриот и бывалый партизан Казагранди покрывать никаких большевиков!

– Извините, господин генерал, но в это я не могу поверить!

– Ивановский, помолчите! – грубо оборвал меня Резухин. – Барон в ярости! От немедленной расправы Казагранди спасло лишь то, что он находится пока в окружении своих преданных бойцов. Вы знаете, что он угрожал Унгерну наганом? Барон выхватил свой ташур и хотел было стукнуть Казагранди в сердцах, а этот нахал успел выхватить револьвер и, приставив ко лбу Романа Федоровича, рявкнул: «Не сметь!» Такого обращения в дивизии я еще не встречал!

Резухин поднялся с кресла и заходил по кабинету, заложив руки за спину.

Ай да Казагранди! Проделать такое! Он действительно человек бесстрашный и отчаянный.

– Кстати, думаю, именно этот поступок спас ему жизнь в тот момент. Как ни странно, барон уважает тех, кто не боится его ташура и способен дать отпор. Но полковник ступил на очень тонкий лед и не понимает, что у него под ногами разверзлась бескрайняя темная бездна.

Хотелось сказать хоть что-то в защиту смелого полковника, и я произнес:

– Мне кажется, что он давно уже ступил на этот лед и довольно неплохо научился по нему передвигаться.

Резухин бросил взгляд в мою сторону и ухмыльнулся:

– Он и вас, я вижу, успел очаровать. Ивановский, держитесь от него подальше, иначе, когда лед затрещит у полковника под ногами, мрачная участь постигнет и тех, кто в это фатальное мгновение окажется рядом с ним. Вы знаете врача Гея?

Я замешкался лишь на мгновение. Очередной неожиданный вопрос, и тоже задан неспроста.

– Я лечил у него зуб несколько месяцев назад, когда привез в Ван-Хурэ патроны для военной школы.

– Значит, вы близко не знакомы? – хитро прищурился Резухин.

– Близко не знаком.

– Он большевик! И у нас есть тому неопровержимые доказательства. А вот ваш обожаемый Казагранди отказался передать его нам для допроса. Представляете, как расстроился Сипайло, который и раскрыл этого гнусного типа?

– А что, в город приехал Сипайло?

– Он прибыл вместе с бароном. Казагранди Макарке руки не подал и вел себя с ним вызывающе! А ведь Сипайло – официальное лицо, комендант столицы! Участь Гея решена, не в силах полковника помешать нам в установлении справедливого наказания для этого докторишки, который, кроме всего прочего, наверняка еврей.

Мне было неприятно выслушивать эти странные угрозы генерала в адрес доктора, у которого мы вчера ужинали. Гей не казался мне предателем и злодеем, кроме того, его отношение к большевикам было недвусмысленно отрицательным. Этот честный и тихий человек просто не способен навредить Азиатской конной! Передо мной всплыл его смиренный облик, я вспомнил его растерянную улыбку, его жену и больную дочь, которая тихонько плакала в кроватке. Нужно было немедленно предупредить Гея об опасности. Если Казагранди всегда готов защитить себя и с риском для жизни отстоять свою честь, то доктор в той же ситуации был беззащитен.

Резухин некоторое время гневно хмурил лоб, передвигаясь по диагонали из угла в угол. После этого он опять подошел к своему столу, плеснул себе в рюмку из графина коричневой жидкости и, залпом ее выпив, на мгновение замер.

– Скажите, Ивановский, а что за тип Оссендовский? Перед нашей встречей Казагранди представил его барону. Говорят, этот поляк тоже прибыл из Улясутая?

– Да, какой-то заезжий авантюрист… Выдает себя за писателя и журналиста. Всюду сует свой нос, мечтал познакомиться с Дедушкой.

– Познакомился… Барон в его присутствии разоблачил прибывшего с ним Филиппова, который оказался большевистской сволочью. Видели бы вы, какой Оссендовский имел бледный вид, когда барон прострелил Филиппову голову из своего нагана. Поляк чудом не потерял сознания, что-то лепетал про то, что он гражданин Северных Штатов и известный писатель.

– Барон и его казнил?

– Нет, как ни странно, оставил этому слизняку жизнь. – Тон Резухина стал почти добродушным. – Забрал с собой в Ургу. Вам тоже сто́ит выдвигаться вслед за Унгерном. Я велю подготовить документы, на дорогах сейчас полно всякого сброда, возьмите с собой улачи и пару человек охраны.

Я спешил по улицам Ван-Хурэ, пытаясь найти дорогу к дому врача Гея. Очень быстро заблудился. Спрашивал у прохожих, мне указали, как лучше пройти, доктора тут действительно знали многие.

Двери дома были распахнуты, у калитки – множество свежих следов от тяжелых солдатских сапог. Мое сердце сжалось в дурном предчувствии. Я поднялся по ступенькам крыльца и заметил на дверном косяке кровь. В комнатах была повалена мебель, вещи вперемежку с битой посудой валялись на полу. Это были не следы спешных сборов, тут случился арест и обыск. Печь не успела остыть, но в дом уже пробрался холод. Кроватка, где раньше лежала больная хозяйская дочка, теперь была перевернута и изломана. Следы крови виднелись на стенах, над одним из окон вздымалась от сквозняка штора, стекло