Граф Вальтеоф. В кругу ярлов - Джульетта Даймоук

– На холме. Торкеля сначала не было, а когда он прибежал, то было уже поздно.

– Где он сейчас?

Хакон задрожал.

– Он сидит у могилы, которую они выкопали. Я думаю, он помешался. Он поет погребальные песни на своем родном языке. Я никогда этого не слышал.

– А Оти?

– Не знаю. Когда я пошел к вам, он ушел. Никто из нас не знает, что теперь делать, но я думал, что он придет сюда.

Ричард покачал головой:

– Мы должны пойти и присмотреть за ним, беднягой. – Но они никогда уже не найдут его. Позже двое городских парней, удивших рыбу в Итчене, увидят что-то, зацепившееся за корягу у берега. Раздвинув ветки нависшей над водой ивы, они вытащили на берег тело Оти Гримкельеона.

ЭПИЛОГ

июль 1076

Брат Эрик, который был ризничим Кройландского аббатства уже лет двадцать, как раз убирал алтарь после ранней мессы, когда услышал, как открывается западная дверь. Неужели они уже пришли? Весь день напролет и каждый день в течение последних недель эхом отдаются шаги, даже когда братия поет службу, – множество народу, от господ и свободных граждан до последнего раба, приходит преклонить колена перед новой могилой для того, чтобы помолиться об успокоении души того, кто упокоился здесь навсегда. Какую прекрасную могилу поставили и богато украсили здесь лорд Дипинга и его леди. Каменщик еще продолжает работать, вырезая цветы и листья на каменном шатре. Ящик для милостыни забит до отказа за прошлый вечер и завтра будет таким же, он не сомневался. А вчера человек, у которого на ноге более года была язва, помолился перед могилой и вечером вернулся, чтобы сказать, что язва совсем исцелилась. Он показал свою ногу братии, и никто не мог этого отрицать. Чудо, сказал он, а брат Эдрик подумал, что, может быть, еще один святой находится в стенах Кройланда. Святой или нет, граф был величайшим их благотворителем, и, кажется, что и после смерти он остается им.

Закончив работу в алтаре, брат Эдрик отступил подальше и преклонил колена. Он заметил, что их аббат все еще сидит без движения. Аббат, подумал он, очень изменился, теперь это совсем старик. Иногда он, казалось, не слышал, что ему говорят, забывал отвечать на вопросы и мало ел, едва поддерживая в себе жизнь. Брат Эдрик вздохнул, вспоминая годы перед приходом нормандцев, когда их маленький дом процветал, когда аббат был бодрым и крепким, и граф сидел в их классной комнате, уча свои уроки. Славным мальчиком он был, с пышными светлыми кудрями и глубокими серыми глазами без тени хитрости или лукавства. Грустно быть старым, но еще печальней не иметь шансов состариться.

Он вышел из ризницы, тихо ступая в своих сандалиях и попридержал дверь для аббата, но тот только покачал головой.

Когда он вышел, Ульфитцель остался один. Звуки шагов все не смолкали, и мужчины и женщины шли в боковой придел, чтобы преклонить колена перед могилой у часовни – почетное место для их графа. И он думал о той любви, которая ведет их издалека к уединенному аббатству.

Услышав страшные вести, он немедленно выехал в Лондон, где столкнулся с потрясенной Эдит. Он никогда не видел ее взволнованной, но сейчас она выглядела полубезумной, с растрепанными волосами и дикими глазами. Он внезапно понял: она никогда не думала, что ее дядя подпишет смертный приговор, потому что так не делают в Нормандии. Из гордости и властности она стремилась избавиться от мужа, которого больше не любила и чья доброта служила ей постоянным упреком, но она думала, что Вильгельм или изгонит его, или сошлет в монастырь. Теперь же ее раскаяние было таким же сильным, каким когда-то был ее эгоизм. Возможно, думал Ульфитцель, она, наконец, поняла, какого человека принесла в жертву своей гордыне.

Вместе они отправились к королю и просили его о том, чтобы тело графа было извлечено из безымянной могилы и перенесено домой, в Кройланд, в аббатскую церковь, которую он любил и в которой хотел бы лежать.

Вильгельм был во дворце, готовясь ехать на берег, чтобы вернуться домой в Нормандию. Он выслушал в молчании и затем посмотрел на аббата.

– Никогда в жизни, – сурово сказал он, – я не посылал человека на смерть иначе, чем на войне. Я сделал это, чтобы сохранить мир в Англии, но, думаю, я потерял свой собственный. Твоя просьба будет удовлетворена.

Он вскочил в седло и выехал за ворота, не оглянувшись. Это решение будет преследовать Завоевателя всю оставшуюся жизнь.

Аббат посоветовал Эдит вернуться в Нортгемптон, а сам отправился в Винчестер на Винтонский холм. Вместе с Ричардом де Рулем, Торкелем Скалласоном и Хаконом Осбертсоном они подняли тело графа из его позорной могилы. И там они чуть не лишились рассудка, как счел брат Эдрик, потому что тело графа казалось совершенно живым, и голова его невероятным образом присоединилась к телу, и только тонкая красная линия отмечала то место, куда упал топор.

Ульфитцель вскрикнул при этом, вспомнив видение Леофрика много лет назад, и опустился на колени, раскачиваясь. Он не помнил, как вернулся домой, в памяти осталась только толпа, почти всю дорогу следовавшая за кортежем.

Так граф был погребен дома теплым летним днем, утопая в цветах, принесенных теми, кто его любил, и оплакиваемый простым народом, который потерял своего героя. Казалось, что вся Англия, потрясенная случившимся, пришла сюда отдать ему последние почести. Ульфитцель слышал их шаги и снова и снова повторял: «Реквиэм атернам дона эс. Доминеэ, ет люкс перпетуа люцеат эс…»

В церковь через боковую дверь вошла женщина и встала на колени поодаль от паломников. Она положила на могилу шелковый покров, но он соскользнул на пол. Она положила его снова, но он снова соскользнул. Она пыталась положить его в третий раз, и случилось то же самое. Из темноты послышался голос:

– Ты отвернулась от него при жизни, теперь в смерти он отказывается от твоего приношения. Он ничего от тебя не хочет.

Она повернулась и увидела Торкеля Скалласона. Скрестив руки, он сурово смотрел на нее. Лицо его было бледно, и старый шрам побагровел на щеке. Она заплакала:

– Я не знала. Я не думала, что он умрет. Я искуплю, я сделаю что-нибудь. – И она, плача, упала на пол.

Торкель ответил:

– Даже если ты всю жизнь проведешь на коленях, ты не сможешь искупить то зло, которое совершила.

Эдит откинула вуаль и посмотрела на него с мольбой:

– Прости меня, я думала, король сделает его монахом. Прости меня.

Минуту Торкель не отвечал. Он смотрел на гробницу, и выражение в его глазах трудно было прочитать. Наконец, он сказал:

– Я христианин и сам надеюсь на прощение, и я постараюсь простить тебя перед смертью, но не сейчас. Пока нет.

Он оставил ее лежать на полу, сломленную и плачущую, и вышел на солнечный свет. Он увидел то, что ожидал увидеть, – оправдание своего господина и раскаяние женщины, которая более других виновата в его смерти. Теперь пришло ему время идти, человеку без дома, каким он всегда был и всегда будет до тех пор, пока не ляжет в сырую землю. Куда он пойдет, он не знал. В этот момент он не заглядывал вперед, он только оборачивался на счастье, которое когда-то было. Солнце пригревало, и он шагал по лесам и полям Хантингтонского графства, одиночество уже не так тяготило его.