Энн Виккерс - Льюис Синклер

— Что бог разлучил с самого начала, того человек да не сочетает, будь он даже священник, — благочестиво вздохнула она.

И прошла еще неделя, прежде чем она, протестантка до мозга костей, осознала, как мучителен был для Барни, гордившегося знакомством с епископами и кардиналами, весь этот разговор о разводе, о вторичной женитьбе. Вряд ли она могла полностью оценить всю значительность его жертвы: ведь он бросал к ее догам священные покровы собственной души.

Она сообщила доктору Уормсер, что ждет ребенка.

Они сидели друг против друга перед камином, в той же самой квартире, точь-в-точь как тринадцать лет назад, когда Мальвина узнала про Лафайета Резника. Но нынешняя Энн Виккерс ничем не напоминала растерянную молодую женщину из народного дома, которую беременность застала врасплох. Теперь она светилась радостной, почти бесшабашной уверенностью, так что м альвине не понадобился ее участливо-ласковый тон.

— Как, опять? Боже мой, Энн, это превращается в привычку! Кто же отец на сей раз? Рассел или судья Долфин? Или, может быть, ты попала в дурную компанию?

— Я тебе ни слова не говорила про судью Долфина!

— Ни слова? Ну-ну! Зато я один раз видела, как ты на него смотришь. Деточка, ты смотрела на него не-прилично. Представляешь, если в церкви Джона Д. Рокфеллера вдруг запеть «Тристана и Изольду»?

— Ну, если уж на то пошло… К чему обманывать домашнего врача!

— Действительно не к чему. Впрочем, правду ему тоже говорить не обязательно. Ведь домашний врач, согласно общепринятому представлению, обладает такой врожденной тупостью, что верит, будто последствия пятидневной попойки-всего только «легкий приступ гастрита, доктор!» Значит, своего второго младенца ты собираешься рожать? Я бы…

— Рожать? И ты еще спрашиваешь! Я на седьмом небе от радости. Только прошу тебя запомнить раз навсегда: никакой это не «второй младенец». Это все та же Прайд, которой тогда не дали родиться. Теперь она дает нам возможность загладить свою вину.

— Вот как?! Интересное открытие! Не написать ли мне об этом сообщение в «Джорнэл оф америкен медикал ассошиейшн» или в «Крисчен сайенс монитор»?[200] Ну-ну, не обижайся! Ты похожа на маленькую девочку, которой попало ни за что ни про что, как раз когда она старалась хорошо себя вести! Вот-вот слезы закапают! Поверь, я рада не меньше тебя и держу пари, что Барни тоже. Как он к этому отнесся?

— Говорит, что у него нет слов.

— Посмел бы он сказать что-нибудь другое! Хорошо, хорошо, постараюсь обойтись без мужененавистничества. Твоего Барни я с удовольствием захороводила бы сама, хотя и в мое время — это было довольно давно — интересных мужчин находилось немало. Но я все болтаю, а у тебя явно есть какая-то нерешенная проблема. (Я ведь прихожусь твоей дочке почти бабушкой-ее по — прежнему зовут Прайд?)

— (Что за вопрос!) Да, проблема действительно есть. Должна ли я сказать Расселу, что ребенок не от него?

— Неужели он и так не догадается? Разве он может быть его отцом?

— Видишь ли, отдаленное подобие такой возможности существует. А при его неподражаемом самомнении ему и в голову не придет, что отец не он.

— В таком случае не нужно говорить.

— Почему не нужно?

— Почему? Господи боже мой! Скажи на милость, кто от этого выиграет? С твоей стороны это чистейшее проявление эгоизма, который ты принимаешь за высокое чувство чести. Что даст тебе такое признание? А ребенку? Так ли уж полезно Барни нажить смертельного врага? А Расселу узнать, что все это время он был добряком-рогоносцем? И, главное, так ли уж полезно будет Прайд в один прекрасный день услышать то, в чем ты собираешься исповедаться сейчас? Милая моя, «почему не нужно говорить» — это не тот вопрос. Вопрос стоит только так: «зачем говорить?»

— А затем, что Рассел все равно узнает и еще больше разозлится или расстроится. Я не умею лгать убедительно. Если бы я умела! И вообще обманывать его как-то нечестно: как будто выманиваешь конфетку у ребенка. Вот тебе или Барни я, пожалуй, могла бы солгать и не выдать себя. Но, может быть, ты и права. Я подумаю.

И, выйдя от доктора Уормсер, она из аптеки на углу позвонила Расселу. Было только десять часов.

— Да, да, приезжай, пожалуйста, приезжай! — обрадовался он.

Он встретил ее в холле и затараторил:

— Послушай, дорогая, у меня собрались кой-какие друзья: Таунсенд Бек, доктор Мартин, Джулия Кейси и парочка страшно важных владельцев отелей. Таунсенд — ты же его знаешь, считает себя непревзойденным остряком, черт бы его побрал! — пристал ко мне как смола: почему тебя нет, и где ты вообще живешь, и так далее. Я им сказал, что ты на днях вернешься, поскольку я теперь обосновался в Нью-Йорке. А тут так удачно! — ты как раз позвонила! Ты решила вернуться? Насовсем?

— Возможно. Там видно будет.

(«Рассел, конечно, будет для Прайд заботливым отцом. Он любит детей. Он с удовольствием станет катать малышей на себе, изображать медведя, играть в лошадки… Их не будет раздражать его инфантильная манера, его наивные нравоучения… Он будет читать им книжки. Даже менять пеленки. Он не будет являться домой пьяный. Не будет хмуриться, как Барни… Барни! Как мне тоскливо без него! А ведь мы только сегодня утром виделись…»)

Все эти мысли пронеслись у нее в голове, пока она вслед за Расселом шла в комнату, снимая на ходу накидку.

— Уважаемые да-а-а-мы и господа-а-а! Мне особенно приятно представить вам сегодня редкий и знаменитый экземпляр высшего млекопитающего — мою жену — и объявить, что доктор Энн Виккерс-Сполдинг…

(«Господи! Ведь по закону я, наверное, и правда миссис Сполдинг!»)

— …пришла к тому же выводу, что и ваш покорный слуга, председатель сегодняшнего собрания, относительно поставленного ими совместного эксперимента, а именно: метод раздельного проживания супругов, как бы ни был каждый из них загружен собственной работой, не дает абсо-вер-лютно никаких положительных результатов, а посему, принимая во внимание все вышесказанное, упомянутая доктор Сполдинг и ее благоверный порешили отныне снова объединить свои силы!

Бурные аплодисменты гостей, живописно расположившихся в креслах, на диванах, у рояля.

Рассел был преисполнен бодрой самоуверенности. Успехи на коммерческом поприще окончательно убедили его в том, что в обществе он неотразим, и теперь, с еще большим апломбом, чем раньше, когда ему приходилось решать вопрос о бесплатной выдаче дров и талончиков в муниципальный ночлежный дом, он разглагольствовал о тайнах управления дешевыми гостиницами: о иене хлопчатобумажной материи для постельного белья (за десять тысяч ярдов), об огромной роли желатина в приготовлении сладких блюд, о том, как оградить вестибюли гостиниц от вечно околачивающихся там бродяг (то же применительно к туалетам), об использовании щитовой рекламы: а) вблизи вокзалов; б) на шоссе, популярных среди туристов средней категории. Он демонстрировал образованность, достойную археолога или остеопата, и когда гости стали расходиться, один из «страшно важных владельцев отеля» отвел Энн в сторону и сообщил ей:

— Рассел вносит в наше дело массу свежих идей, можете мне поверить. Даже при том, что вы сами занимаете такой важный пост, вам должно быть чертовски приятно, что у вашего супруга такое богатое творческое воображение!

Он продолжал источать самоуверенность, даже когда они остались одни, не подозревая, что попал в засаду и обезоружен…

— Присядем, детка, на тахту, поговорим начистоту. Вот так-так! Я заговорил стихами! Ну, шутки в сторону, слушай внимательно. Я многое успел передумать. Я понял, в чем моя ошибка. Я почему-то не использовал в частной жизни те административные принципы, которые — да будет мне позволено со всей скромностью заявить — я небезуспешно применял и на поприще благотворительности и в новой сфере моей деятельности. Я предпочитал тебя уговаривать-даже в тех случаях, когда был абсолютно уверен в своей правоте, вместо того чтобы твердо настоять на своем. Разумеется, женщина с характером может только презирать мужчину, который слишком уж уступчив. Коммерческая деятельность меня очень многому научила: взамен голого теоретизирования я столкнулся с реальностью. (А ты еще накинулась на меня, когда я решил переменить профессию! Да это самый умный поступок в моей жизни!) Ну так вот… Подведем черту под всеми этими дипломатическими переговорами, отбросим всевозможные «если», «однако» и «между тем» и примем единственно возможное деловое решение, а именно: жить вместе, как и полагается нормальной супружеской паре, и точка! А если ты не можешь совмещать работу и домашнее хозяйство, — пошли подальше свою проклятую работу! Теперь я могу себе это позволить, невзирая на депрессию. Ты станешь другим человеком. Будешь сидеть дома, наслаждаться покоем, и все предстанет перед тобой в правильном свете. Ну вот! По рукам, и не будем больше к этому возвращаться — договорились?