Александр Македонский. Трилогия (ЛП) - Мэри Рено

— Можно ли винить ее? — Александр говорил по-прежнему спокойно, в глазах было что-то ищущее. — Ведь ты признал всех детей от других женщин, а Эвридика на восьмом месяце. Разве не так?

— Так…

Серые глаза неотрывно смотрели ему в лицо. Призыв в них мог бы смягчить его. Он уже достаточно намучился, чтобы протащить вот это чудо на царство; если сам он погибнет на войне — кто, кроме вот этого, может наследником стать?.. В который уже раз изучал он это лицо, такое неуступчивое, такое не похожее на него… Аттал — македонец из рода, древнего уже в те времена, когда его предки еще в Аргосе были, — рассказывал ему всякие истории о вакхических пирах, об обычаях, занесенных из Фракии, которые женщины держали в тайне. После своих оргий они сами не помнили, что с ними было; а что получалось из этого — приписывали богу, в людском ли обличье он являлся или в змеином. Наверно, немало смертных мужчин потешались, слушая это… Нездешнее лицо, подумал Филипп. Совсем нездешнее. Потом вспомнил, как оно — сияющее, раскрасневшееся — падает с черного коня ему в объятия… Раздваиваясь в душе и злясь на себя за это, Филипп размышлял: «Ведь я его вызвал сюда, чтобы отчитать! Так как же он смеет загонять меня в угол? Нет, пусть-ка берет, что ему дают. И пусть благодарен будет за это. Чего ему еще? Чем он заслужил?»

— Ты, вот что. Если я дал тебе соперников на царство — тем лучше для тебя. Ты прояви себя. Докажи. Заслужи своё право на трон.

Александр смотрел так напряженно, что этот взгляд почти царапал.

— Да, — сказал он. — Так я и сделаю.

— Вот и отлично.

Филипп потянулся к бумагам, давая понять, что отпускает его.

— Государь! Кого ты пошлешь в Азию командовать передовым отрядом?

— Пармения и Аттала. Если я не посылаю тебя туда, где не могу держать под присмотром, — благодари за это себя самого. И мамочку свою. Всё. Можешь идти.

В крепости, что в Рысьих горах, трое линкестидов, сыновья Эропа, стояли на стене, сложенной из бурого камня. Хорошее место, открытое; тут никто не подслушает. Гостя своего они оставили внизу. Выслушали, но ответа пока не дали. Вокруг простиралось высокое небо с белыми громадами облаков, окаймленное горами по горизонту. Была уже поздняя весна; на голых вершинах над лесами снег остался только в самых глубоких впадинах.

— Говорите что хотите, вы оба, — сказал старший, Александрос, — а я всё равно не верю. Что если старый лис сам всё это затеял, чтобы нас испытать? Или в ловушку заманить? Вы об этом подумали?

— С какой стати? — возразил средний, Геромен. — И почему именно сейчас?

— Так ты ж соображай!.. Он армию в Азию собирает, а ты спрашиваешь, почему сейчас.

— Знаешь, — вмешался младший, Аррабей, — неужто ему этой Азии мало? Без того, чтобы на западе шурудить? Нет, если бы сам придумал — он бы это затеял года два назад, когда на Афины шел.

— Он говорит, — Геромен мотнул головой в сторону лестницы, — сейчас самое время. Как только Филипп выступит, у него наш заложник появится.

Он посмотрел на Александроса, которому придется вести их племенное ополчение на царскую войну. Тот ответил сердитым взглядом. Он и раньше частенько подумывал, что стоит ему отвернуться — эти двое ринутся в какой-нибудь дикий, дурацкий набег, который будет стоить ему головы.

— Говорю вам, не верю! Мы этого человека не знаем…

— Зато знаем тех, кто за него поручился, — снова возразил Геромен.

— Может быть. Но те, от чьего имени он говорит, — они своих имен нигде не оставили.

— Афинянин оставил, — напомнил Аррабей. — Если вы оба разучились по-гречески читать, то поверьте мне на слово.

— Его имя!.. — Александрос фыркнул, как лошадь. — Чего оно стоит у фиванцев?.. Он мне напоминает собачонку, что у жены моей. Больших псов стравливает — а сама только тявкает потом, и ничего больше.

— Он еще и подарочек нам подкинул… — напомнил Геромен.

— Дерьмо. Надо его назад отослать. Не хочешь быть у барышников в долгу — разбирайся в лошадях!.. Неужто, по-твоему, наши головы стоят меньше мешка персидских дариков? Настоящую цену, чего стоит такой риск, — такую он платить не станет!

— А мы ее сами возьмем, если Филиппа убрать! — возмутился Геромен. — Чего ты так боишься, дорогой?! И вообще, ты кто — глава рода или сестрица старшая? Нам предлагают вернуть отцовское царство — а ты только и можешь что кудахтать, будто нянька над малышом, что только ходить начал…

— Она этому малышу не дает шею свернуть, заметь. И еще заметь — кто говорит, что у нас всё получится? Афинянин? Так он бежал, как коза от запаха крови. Дарий? Так он только что на троне уселся, узурпатор, ему забот и без нас хватает… Ты думаешь, они о нас с тобой пекутся, что ли? А кроме того, думаешь они знают, с кем нам придется иметь дело?.. Конечно нет! Они там решили, что он просто избалованный мальчишка, которому чужие победы приписывают. Афинянин без конца твердит об этом во всех своих речах. Но мы-то знаем, мы его в деле видели!.. Ему тогда шестнадцать было, а голова — много ли таких и в тридцать бывает?.. А с тех пор еще три года. Я в Пелле был — еще и месяца не прошло, верно? Так вот, можете мне поверить, пусть он там в какой угодно опале — выпусти его в поле, так люди пойдут за ним куда угодно и на что угодно. Мы в состоянии драться с царской армией? Сами знаете. Так вот. Главный вопрос — он на самом деле участвует во всем этом, как тот человек сказал? Это даже не главный вопрос — единственный! Потому что эти афиняне — они родную мать на жарёху продадут, если цена устроит… Так что тут всё зависит от парня, только от него. А мы не знаем, с кем он: никаких доказательств у нас нет.

Геромен отщипнул травинку, проросшую меж камней стены, и стал задумчиво мять ее в пальцах. Александрос хмуро смотрел на восточные горы.

— Мне тут две вещи не нравятся, — продолжал он. — Первая — у него ближайшие друзья в изгнании, причем совсем рядом с нами, в Эпире. Мы могли бы случайно встретить их в горах — и тогда точно знали бы, что к чему. Зачем же было посылать этого посредника, которого никто никогда не видел? Зачем рисковать головой, доверяя ему?.. А второе — не нравится мне, что он слишком много обещает. Вы его слышали. Думайте.

— Прежде всего надо подумать, тот ли он человек, чтобы смог это сделать, — сказал Аррабей. — Не каждый может. Этот по-моему смог бы. Но, должно быть, не от хорошей жизни.

— А если он на самом деле байстрюк, как они говорят, то это хоть и опасное дело, но ведь без проклятья! — настойчиво сказал Геромен. — Не отцеубийство же! По-моему, он на такое может пойти. Вполне может.

— Ну непохоже это на него! Понимаешь?.. — Александрос рассеянно вытащил из головы вошь и растер ее между ногтями. — Если бы мне сказали, что это мать его…

— Ну знаешь, яблочко от яблони недалеко падает. Можешь быть уверен, что они оба там, — возразил Геромен.

— Этого мы не знаем. Что мы знаем — новая жена опять на сносях; и говорят — Филипп отдает свою дочь Эпирскому царю, чтобы тот смог переварить, что ведьму выгоняют. Так что подумайте, кто там торопится, а кто может и подождать. Александр может: все знают, что у Филиппа больше девчонки получаются. Даже если Эвридика и выдаст мальчишку — пусть сам царь говорит что хочет, пока жив, — но, если умрет, македонцы не примут наследника, неспособного воевать. Уж он-то знает, лучше кого другого!.. А вот Олимпия — тут совсем другое дело. Она ждать не может. Я своего лучшего коня поставлю — ковырни поглубже — и найдешь там ее.

— Если бы я думал, что это от нее исходит, — не стал бы связываться, — сказал Аррабей.

— Парню всего девятнадцать, — вступил Геромен. — Если Филипп умрет сейчас, без других сыновей кроме полоумного, то следующий по линии ты! — Он ткнул в Александроса пальцем. — Ты не понял, что этот малый внизу пытался тебе втолковать?

— О, Геракл! — воскликнул Александрос. — И это ты кого-то еще полоумным называешь! Девятнадцать, в том-то и дело… А ты его видел в шестнадцать! А с тех пор он левым крылом командовал под Херонеей! Пойди теперь в Собрание и скажи им всем, что он еще ребенок, к войне не пригоден, и им надо выбирать взрослого… Пойдешь? Думаешь, я доживу до того, чтобы поехать туда и посчитать сколько голосов за меня подадут?.. Ты лучше очнись и подумай, с кем тебе придется дело иметь!

— А я и так знаю, — возразил Аррабей. — Как раз потому и сказал, что он на такое не способен. Байстрюк или нет — это не важно.

— Ты сказал, он может и подождать… — Голубые глаза на красном лице пьяницы Геромена с презрением разглядывали Александроса, которому он завидовал. — Но есть люди, которые просто не могут ждать, когда речь о власти идет.

— Я сказал только одно: подумайте, кто выигрывает больше всех. Олимпия получает всё, чего может лишиться из-за этого брака. А она всего лишится, если только царь до него доживет. Демосфен получает кровь человека, которого ненавидит пуще смерти; если такое вообще возможно для него. Афиняне получают гражданскую войну в Македонии, если мы согласимся; причем трон либо остается спорным, либо переходит к мальчишке, которого они всерьез не принимают. Дарий — чье золото вы хотите взять, хоть оно вас повесить может, — Дарий выигрывает ещё больше, потому что Филипп воевать с ним собирается. И ни один из них не поморщится, — когда дело сделано будет, — если всех нас распнут; мы им нужны, как дерьмо собачье… Вот вы ставите на Александра — но он не тот петух, он в бою не участвует. Так что выиграть здесь нельзя.