Штам. Начало - Гильермо Дель Торо

— Этот визит не превратит нас в соучастников преступления? — спросил Матт.

Келли пришлось сглаживать грубость Матта.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросила она Сетракяна. — Может, воды?

— Господи, — вырвалось у Матта, — за этот стакан воды мы можем схлопотать по двадцать лет тюрьмы…

Эф устроился на краю кровати Зака, мальчик сидел за столом перед включенным ноутбуком.

— Я влип во что-то такое, чего сам не понимаю, — сказал Эф. — Но хочу, чтобы ты услышал об этом от меня. Все, что говорят в новостях, — ложь. За исключением того, что за мной гонятся.

— Они могут прийти и сюда? — спросил Зак.

— Возможно.

На лице Зака отразилась тревога.

— Тебе нужно избавиться от мобильника.

Эф улыбнулся.

— Уже избавился. — Эф хлопнул по плечу сына-заговорщика. Потом увидел, что рядом с ноутбуком на столе лежит видеокамера, которую он подарил Заку на Рождество.

— Все еще снимаете тот фильм?

— Мы уже на стадии монтажа.

Эф взял камеру. Маленькая и легкая, она как раз умещалась в кармане.

— Могу я позаимствовать ее на какое-то время?

Зак медленно кивнул.

— Это солнечное затмение, папа, да? Именно оно превращает людей в зомби?

Эф изумился — правда не очень-то отличалась от гипотезы Зака. Он попытался взглянуть на происходящее с позиции одиннадцатилетнего парнишки, обладающего богатым воображением. И тут же любовь к сыну выплеснулась наружу. Он встал, обнял мальчика. Оба замерли, наслаждаясь этим мгновением, хрупким и прекрасным. Эф взъерошил волосы сына. Никакие слова больше не требовались.

Келли и Матт шептались на кухне, оставив Нору и Сетракяна в застекленном солярии. Старик стоял, засунув руки в карманы, и глядел в наступившую ночь, третью после приземления проклятого самолета. Нора чувствовала его нетерпение.

— У него много нерешенных проблем с семьей. После развода.

Сетракян вынул правую руку из кармана, сунул за пазуху, пощупал маленький карманчик на жилетке — проверил, на месте ли коробочка с таблетками. Карманчик располагался в непосредственной близости от сердца, словно соседство нитроглицерина способствовало работе стареющего насоса. Сейчас сердце билось ровно. И на сколько еще ударов он мог рассчитывать? Сетракян надеялся, что ресурса хватит, чтобы довести дело до конца.

— У меня нет детей, — заговорил он. — Моя жена Анна уже семнадцать лет как умерла. Господь не одарил нас потомством. Можно предположить, что желание иметь детей с годами угасает, но нет, с возрастом оно становится только сильнее. Я многому могу научить, а вот ученика у меня нет.

Нора посмотрела на его трость, прислоненную к стене рядом со стулом.

— Как вы… как вы пришли к этому?

— Вы спрашиваете, когда я узнал об их существовании?

— И как вы посвятили себя борьбе с ними.

Сетракян помолчал, собираясь с мыслями.

— Тогда я был совсем юным. Во время Второй мировой войны меня отправили в оккупированную Польшу, конечно же, против моей воли. В лагерь к северо-востоку от Варшавы. Он назывался Треблинка.

— Концентрационный лагерь?

— Лагерь уничтожения. Это жестокие существа, дорогая моя. Более жестокие, чем любые хищники, с которыми приходится сталкиваться в этом мире. Они охотятся на молодых и больных. В лагере я и все остальные служили ему пищей.

— Ему?

— Владыке.

От интонации, с которой старик произнес это слово, по спине Норы пробежал холодок.

— Он — немец? Нацист?

— Нет, нет. Он ни с кем не связан. Он не хранит верность никому и ничему. Не принадлежит ни одной нации или стране. Бродит, где ему заблагорассудится. Кормится там, где есть еда. Этот лагерь очень ему приглянулся. Легкая добыча и в огромном количестве.

— Но вы… вы ведь выжили. Разве вы не могли кому-нибудь рассказать…

— И кто бы поверил россказням живого скелета? Мне потребовались недели, чтобы принять то, о чем вы сейчас узнаете, а ведь я при этом присутствовал. Я не хотел, чтобы меня записали в сумасшедшие. Как только источник еды иссякал, Владыка просто перебирался на другое место. Но в лагере я дал себе клятву, которую не забыл. Я шел по следу Владыки много лет. Через Центральную Европу, Балканы, Россию, Центральную Азию. Три десятилетия. Иногда приближался, но никогда не настигал. Я стал профессором Венского университета, изучал фольклор. Собирал книги, оружие, инструменты. И все это время я готовился к встрече с ним. Этого шанса я ждал больше шестидесяти лет.

— Но… тогда кто он?

— У него было много обличий. В настоящее время он пребывает в теле польского дворянина, которого звали Юзеф Сарду. Тот пропал во время охотничьей экспедиции в Румынии весной тысяча восемьсот семьдесят третьего года.

— Тысяча восемьсот семьдесят третьего?

— Сарду страдал гигантизмом. Ко времени экспедиции его рост превышал два метра десять сантиметров. Он был таким высоким, что мышцы не держали веса костей. По слухам, его карманы не уступали размером мешкам для брюквы. При ходьбе он тяжело опирался на трость с набалдашником, отлитым в форме геральдического символа.

Нора вновь посмотрела на длиннющую трость Сетракяна с серебряной насадкой. Ее глаза широко раскрылись.

— Головы волка?

— Останки других мужчин рода Сарду обнаружили много лет спустя, вместе с дневником юного Юзефа. Он детально описал, как они выслеживали какого-то неведомого хищника, который выкрадывал и убивал охотников, одного за другим. В последней записи указывалось, что Юзеф нашел тела у входа в пещеру. Он похоронил всех и теперь возвращается к пещере, чтобы встретиться с чудовищем лицом к лицу и отомстить за убитых родственников.

Нора не могла отвести глаз от набалдашника трости — серебряной головы волка.

— Как вы ее добыли?

— Я проследил путь этой трости до одного антиквара в Антверпене и купил летом тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Сарду вернулся домой, в семейное поместье в Польше, много недель спустя. Он сильно изменился. Ходил с тростью, но больше не опирался на нее, а потом перестал ее носить. Он не только излечился от болей, вызываемых гигантизмом, но и стал очень сильным. Вскоре крестьяне стали пропадать, деревню объявили проклятой, оставшиеся в живых разбежались. Замок Сарду пришел в полный упадок. Молодого хозяина больше никто не видел.

Нора взяла трость.

— В пятнадцать лет он был таким высоким?

— И продолжал расти.

— Гроб… два с половиной метра на полтора.

Сетракян мрачно кивнул.

— Я знаю.

На лице Норы отразилось недоумение.