Леопард в изгнании - Андрэ Нортон

Из окна сверху по-прежнему не донеслось ни выстрела, и Уэссекс испугался, что Костюшко столкнулся с каким-то врагом там, в темноте. Неохотно герцог выполнил требование, вытряхнув из пистолета порох и лишь потом бросив его на камни. Де Шарантон подозвал его жестом к себе, глаза сатаниста горели безумием. Солдаты попятились.

Уэссекс вышел на площадь. Его сапоги скользили на залитой кровью брусчатке. Он подошел к де Шарантону и встал в боевую стойку, готовый всадить клинок в его сердце. Он не понимал, на что надеется де Шарантон, зачем ему все это фиглярство? Даже если он выпустит против Уэссекса ту Силу, что убила Анни Крисмас, Уэссекс успеет сделать выпад, прежде чем умрет.

Медленно воздух начал темнеть, как будто на краю видимости Уэссекса заплясало темное пламя, постепенно пожирая поле его зрения. Он понимал, что нельзя отводить взгляда от лица де Шарантона, но даже факелы за спиной колдуна потускнели. Правда, почему-то это казалось герцогу вещью совершенно предсказуемой и незначительной. Он по-прежнему оставался в боевой стойке, медленно приближаясь на расстояние удара.

Но металл странно жег ему пальцы, и руки внезапно онемели. Уэссекс остановился и тряхнул головой, но де Шарантон не воспользовался этим замешательством для мгновенного ответного удара. Ободренный удачей, Уэссекс снова шагнул вперед, не понимая, почему он никак не может подойти к колдуну на нужное расстояние.

Ему стало холодно.

И внезапно он ощутил нечто неестественное, и это вывело его из того мутного состояния, в котором он сейчас находился. Он взмахнул рапирой, огляделся по сторонам, но не увидел ничего. Только черные тени и белое лицо де Шарантона, похожее на колдовскую луну. Тот улыбался, вызывающе издевался над ним, приглашая подойти поближе, и Уэссекс понял, что угодил в магическую ловушку, более страшную, чем та, что погубила Анни Крисмас. Он сделал выпад, вкладывая все в последнюю атаку.

Руперт бросился вперед, рубя направо и налево, словно перед ним было множество врагов. Он понимал, что должен оставаться в позиции, но выпад почему-то не достиг де Шарантона, хотя тот и не двигался. Он обязан достать врага — достать именно сейчас, но де Шарантон стоял, целый и невредимый, и руки Уэссекса задрожали от смертельной усталости.

— Видите, мсье герцог? — нравоучительным тоном произнес де Шарантон, словно они были студентами, сошедшимися в бескровном научном споре. — Моя Сила больше вашей, как Магия сильнее Науки. Бледный день Разума миновал, и я открываю эру Вечной Ночи.

«Почему Костюшко не стреляет?» — в отчаянии подумал Уэссекс. Он ведь должен был видеть площадь, должен был видеть, что напарник попал в беду!

Разве что Илья Костюшко уже сам погиб…

— Мне отчасти даже жаль, что так получилось. Вы могли бы быть куда более подходящим противником для меня, чем сами решили. Но ограничились механическими трюками, отвергая магию вашей благородной крови. Вы стояли на берегу бескрайнего моря познания, но ни разу не осмелились поплескаться в волнах.

Голос де Шарантона стал громче. Уэссекс начал слепнуть, а пальцы уже настолько онемели, что он даже не мог сказать, сжимает ли он еще рукоять рапиры или нет, потому что чувства его стали тускнеть, а голос де Шарантона, напротив, стал обретать плоть, цвет и форму, пока каждое слово не стало отдельным существом, и Уэссекс стоял, окруженный ими как врагами.

«Я проиграл», — промелькнула в его мозгу последняя ясная мысль, и он проклял свою самонадеянность, поскольку хотя он и видел, что де Шарантон сделал с Новым Орлеаном, но приписывал все эти пытки и казни лишь дьявольской игре безумия, не видел их истинной сути…

Илья Костюшко стоял в темноте у окна, ожидая того момента, когда Уэссекс появится на площади. Он не видел, как погибла Анни Крисмас, не видел, как его напарник вышел из укрытия. Он смотрел на площадь и не видел ничего, потому что все перед его взором свилось в жуткую паутину того, что может быть, все застыло на пределе свершения, но момент свершения все никак не приближался…

И он ждал.

Их путь к собору превратился в жуткое подобие игры в кошки-мышки. Сара и Мириэль пробирались садами и боковыми переулками, прислушиваясь к топоту сапог. Каждый раз, как им казалось, что они ушли от патрулей, и они снова поворачивали к собору, сразу же слышался тот же самый топот, и снова приходилось прятаться. Если бы не зрение, дарованное Саре Древним, благодаря которому она видела, куда можно нырнуть, их уже давно бы схватили и убили.

На щеках Мириэль пролегли дорожки слез, и по мере того, как минуты растягивались в часы, в душе Сары закипал гнев, пока наконец он не стал прибоем биться в ее груди с каждым ударом сердца. Они снова выбрались на улицу, в каких-то шести сотнях ярдов от цели, и снова впереди Сара услышала топот сапог.

Мириэль спряталась у крыльца опустевшего креольского особняка. Лицо ее было серым от усталости и страдания.

«Я не позволю этому продолжаться, — медленно проступили слова откуда-то из самой глубины сознания Сары. — Этого не должно быть».

Такое впечатление, словно единственным ее орудием была воля — ее меч и щит против тьмы.

— Мириэль, — тихо сказала она, — ты можешь выполнить одну мою просьбу?

— Конечно, если получится, — прошептала в ответ ее подруга.

— Когда солдаты появятся — беги. Беги мимо них, беги к собору быстро, как только сможешь, — попросила Сара. — Меня не жди.

— Но… но что будет с тобой? — спросила Мириэль. Чаша дрожала в ее руках. Бедняжка была слишком вымотана долгими часами бега.

— Я останусь здесь, — сказала Сара, жутковато усмехаясь. — А теперь отойди-ка в переулок, чтобы они тебя не увидели.

Мириэль кивнула, и Сара опустилась на колено за кирпичными ступенями крыльца ближайшего дома. Как только свет Чаши скрылся в переулке, Сара ощутила приступ тошнотворного страха и отчаяния. Солдаты начнут стрелять сразу же, как увидят ее. Она велела Мириэль бежать прямо на пули! Ничего не получится. Все напрасно. Она проиграла. Они обе погибнут впустую. «Нет».

Этот ответ лежал за пределами разума, за пределами чувств, он пришел оттуда, где таятся древние инстинкты выживания. Но Сара тревожилась не за себя. Она сражалась за победу света над тьмой, это был инстинкт столь же непреодолимый, как тот, что заставляет мать защищать свое дитя. За это умирали люди под мечами и на виселицах, и теперь Сара была среди их воинства. Она сбросила с плеча подсумок, передернула затвор и стала ждать. Все ее существо сосредоточилось в маленьком, но яростном язычке пламени неукротимой воли. Она победит, пусть и погибнет.