Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

Победоносцев при мне умолял их уехать в Петергоф, который легче охранять. Потому как в Зимнем дворце и в Царском Селе слишком затруднительно уберечься от убийц.

В эти дни многие придворные, прикинувшись больными, в страхе бежали из столицы. Наша Большая Морская улица разительно опустела. Хозяева роскошных домов на всякий случай отбыли в имения, иные срочно уходили в отставку, чтобы исчезнуть из Петербурга.

Цесаревна, поняв, что Цесаревич впервые глух к ее призывам, отправила меня с письмом к Лорису.

Тот прочитал письмо при мне и сказал насмешливо:

– Боже мой, как заразительно безумие! Впрочем, я видел Александра Александровича на войне, он храбр и не позволит сделать себя посмешищем.

В короткой записке к Цесаревне он «нижайше просил ее успокоиться», ибо «Власть нынче совершенно контролирует ситуацию» и он ручается, «что все будет спокойно в эти дни и в дни последующие, и в будущем».

Записка не понравилась Цесаревне. Она долго сидела молча, о чем-то думала. И вдруг произнесла слова, которые я не раз вспоминал потом: «Как он смело судит о будущем. Этот глупец не понимает, что будущее сокрыто от нас… Это такая Божья милость, что мы не можем знать о наших будущих несчастьях. Иначе… мы не смогли бы, хотя бы пока, наслаждаться настоящим и жизнь была бы лишь длительной пыткой».

Если бы будущее открылось тогда несчастной Цесаревне! Все смерти, все убийства близких! И, наконец, гибель её Империи.

Но пока она могла наслаждаться настоящим. Ибо слова Лориса подтвердились. Празднование двадцатилетия отмены крепостного права прошло на удивление спокойно. Лорис доказал действенность своих мер.

Государь в день годовщины решился появиться с детьми на балконе Зимнего дворца. И Цесаревичу с Минни пришлось присоединиться.

Оркестр играл «Боже, царя храни», толпа кричала «Ура!»…

В Зимнем дворце состоялся торжественный большой выход Государя.

Полутысячная свита ждала Александра… Я стоял в этой духоте среди золотых мундиров.

В Гербовом зале проходил парад когда-то мятежной гвардии, навсегда укрощенной его отцом. Гремел артиллерийский салют. Вечером великолепный фейерверк долго освещал небо столицы!

Но я понимал: «наши» затаились неспроста. Явно затевалось что-то грандиозное.

Я стал ждать Сонечку. Денег у них во время подготовки всегда не хватало. Они презирали деньги и платили за все не торгуясь. Да и деньги их не любили, бежали прочь от них…

И Кириллов странно перестал меня звать. Он тоже будто затаился…

В Аничковом напряжение ослабло. Цесаревич более не собирал сходки оппозиции. Вместо этого играли по вечерам в триктрак или всей семьей клеили в альбом фотографии путешествия в Данию. И сверкающая лысина Победоносцева не появлялась на горизонте…

Однажды во время мирного наклеивания картинок в Аничков явился посланный Лориса с победным известием: свершилось важнейшее – Лорис арестовал Желябова!

Вечером он вызвал меня к себе и картинно рассказал обо всем.

Желябова выследили люди Лориса. Об операции знали только они – его ближайшие сотрудники. Желябов был на квартире другого террориста – Тригони. Гигант расшвырял агентов охранки, но пистолет выхватить ему не дали. Вдесятером, с трудом, но связали!

Четверых из вязавших с тяжелыми переломами отправили потом в больницу…

Когда уводили Желябова, он вдруг расхохотался: «Дурачьё! Нас убьете – другие будут!»

– Теперь все руководители террора сидят в Петропавловской крепости, – сказал Лорис. – Первого марта Государь должен подписать проект закона о выборных представителях в Государственном совете… – (Закон уже обозвали при дворе «лорис-меликовой Конституцией».) – На следующий вечер ваше донесение будет передано Государю, и вам назначат аудиенцию… – И добавил: – Постарайтесь понять: в странах с традицией тысячелетнего рабства образуется вековой союз – самых консервативных кругов с тайной полицией. Поэтому главное сейчас – не террористы. Главное – разгромить старую спецслужбу. Только так сумеем выкорчевать корни террора… Но, боюсь, нынче они что-то предпримут. Для всех нас наступает время тревоги…

Чувствовал это и я.

Ночью того же дня пришла ко мне Сонечка. Я никогда ее не видел такой…

Шел дождь со снегом. Она совершенно промокла. Была невменяема, рассказала:

– Он был на квартире у нашего друга Тригони. Явилась полиция. Он не успел… – Она пристально посмотрела мне в глаза. – Нет, это не ты… Ведь ты даже не знал о квартире Тригони. Но не все кончено… Нужны еще деньги… Нужен новый динамит. Они разгромили мастерскую. Но Кибальчич, слава Богу, на свободе. Ты на свободе. Я на свободе. А он – в тюрьме. Они успеют его повесить, если мы в ближайшие дни не убьем царя.

– Они его повесят, даже если вы убьете царя.

– Нет, ты не знаешь что творится в народе… Тогда начнется революция. Нужен лишь сильный толчок. Восстанут студенты, все только ждут гибели тирана… Россия поспешит освободиться от бремени… Убить его мы должны в ближайшее воскресенье… Если не успеем – арестуют всех. Они идут по следу, арестовывают каждый день. Для восстания нам требуется оружие. Военная организация уже работает. Нужно только убить его… убить его, – повторяла она безумно. – Ты дашь нам… – Она назвала огромную сумму. – Я знаю, мы в большом долгу перед тобой… Мы хотели тебя убить, а ты нам давал деньги. Ты присутствовал при зарождении нашей партии и никого не предал… Теперь мы тебе верим. Свято верим. Мы решили… если ты согласен дать деньги, позовем тебя на главное совещание. Оно будет сегодня. Надеюсь, я не зря тебя любила… И не зря люблю…

Я поцеловал её. Она задрожала. И вдруг сама начала целовать меня… Она целовала торопливо, отчаянно и плакала…

Потом долго лежала молча.

Наконец сказала глухо:

– У входа стоит карета. Мы можем ехать. Выпиши чек.

Я выписал и отдал Сонечке.

– Спасибо. Я в тебе не ошиблась. Если все выйдет, я к тебе ещё приду.

Попытаюсь все восстановить для Истории.

28 февраля. Кажется, было десять вечера.

Мы вышли на ночную улицу. Стоял экипаж. В карете мне завязали глаза.

Тронулись… Вдруг ясно представил: они везут меня убить! Чек – у них, я им более не нужен… Мне сделалось душно. Красные искры заметались перед глазами… Помню, глотнул воздуха, и цепь видений понеслась передо мной. Потом я очнулся. Карета остановилась… Сонечка сняла повязку, терла мне виски. В карете было темно, опущены занавески.

– Слава Богу, живой… Что с тобой?

– Плохо было. Это случается иногда.

– Странно. Ты ведь еще молодой. – Снова перевязала мне глаза. – Прости, иначе нельзя. Это касается жизни товарищей.

Держась за ее руку, я вышел из кареты. Забавные ощущения слепого. Включаются какие-то новые чувства… Мы ступили на лестницу. Я долго поднимался на их этаж. Видимо, это был один из последних…

Мне сняли повязку.

В полутьме – комната, освещенная свечами. За столом с вечными баранками и самоваром сидели они: несколько мужчин и женщин – кажется, женщин было три… Я понял: это остатки знаменитого Исполнительного Комитета, который подписывал сообщения об убийствах.

Я подумал: забавно, я был при его начале, и вот я – при его конце. Где они, люди с той полянки? Гигант Желябов, красавец Баранников, Робеспьер Михайлов – все они уже одной ногой в могиле. «О, жертвы мысли безрассудной…» Стычка с великой, ледяной Империей заканчивалась…

Они жадно попивали чай, ели колбасу.

Некто в гвардейском мундире заговорил:

– Организация разгромлена. Вся верхушка схвачена. Завтра, первого марта, царь поедет в Михайловский дворец. Завтра должно быть покушение – или уже никогда! Нас арестовывают каждый день. Есть предатель, который знает адреса большинства квартир…

Я из темноты:

– Вы опять обо мне?

– Да нет, – брезгливо, – конечно, не вы… К счастью для вас, вы не знаете наших квартир. Мы должны сделать это завтра. Но как быть с миной? Она до сих пор не приготовлена. Мы вряд ли успеем. Спешить в работе с миной опасно…

Заговорила темноволосая красавица – это, как узнал потом, была дворянка Вера Фигнер, сестра знаменитого оперного певца. Она долго стыдила мужчин за малодушие.

Ее сменила брюнетка постарше, лет тридцати. Оказалась той самой Корбой, разделявшей фамилию с убитой Мадонной. Они обе настаивали: «Мы должны успеть сделать это завтра! Первого марта царь должен быть убит на обратном пути из Михайловского Манежа…»

Сонечка выступала снова, снова, и все яростней:

– Во имя наших товарищей! Если мы не трусы! Мы изготовим мину… Будем работать ночью и изготовим!

– На дискуссию нет более времени, и она бесполезна, – сказал гвардеец (впоследствии узнал его фамилию – Ширяев). – Здесь решающее слово за нашими техниками…

Поднялся интеллигент в пенсне (это и был Кибальчич). Заговорил очень спокойно: