Огненный волк - Елизавета Дворецкая

— Ты берегиню видела — тебе очиститься надо! — сурово пояснила ведунья Милаве, хотя вообще-то очень редко поясняла свой решения и поступки. — А то она и тебя заберет!

Спорина побледнела: она-то знала, что Лес уже протянул лапы к Милаве. Но угроза нависла над благополучием и ее собственной судьбы, и Спорина промолчала. Видят боги, она не виновата, что прошлой осенью Горлинка умерла, что Брезь не хочет жениться на другой, — она имеет право устроить свою судьбу, у которой не запрашивает ничего лишнего!

Елова развела перед Лобановой избой костер, бросила в огонь огромную охапку полыни и заставила Милаву прыгать через густой столб горького дыма. Милава подчинилась, боясь только, что для Брезя ведунья придумает что-нибудь пострашнее. Сильнее вчерашнего ее тянуло к брату, и она то и дело оглядывалась на плотно затворенную дверь клети.

Но к Брезю Елова никого из родичей не пустила. Отказавшись даже от еды, ведунья собрала несколько мужиков и велела им перенести Брезя в ее избушку в ельнике. Милава и Вмала плакали, провожая его, но Елова и слушать не хотела, чтобы оставить его дома.

— Близко ходит та берегиня! — пригрозила она домочадцам Лобана. — И сына вашего с бела света сживет, и вас не оставит. Хотите все каженниками стать?

С этим Лобан и Вмала не могли спорить. Сам Брезь был совсем слаб и как будто не замечал, что с ним делают, молча позволил вывести себя из клети и положить на волокушу[131], а сам стал смотреть в облака. От оживления, которое Милава видела на его лице ночью, не осталось и следа, а равнодушие стало еще глубже. Еще часть его жизнеогня была у него отнята. Глаза его были безжизненны, как у слепого, он даже не глянул на мать и сестру, громко звавших его, не услышал их прощальных слов и причитаний. Он смотрел в Надвечный Мир, а на земле оставалась только какая-то малая часть его духа. И с каждым появлением берегини она будет становиться меньше. Хватит ли у Еловы сил, чтобы до Купалы сберечь хоть что-нибудь?

Спорина с узелком — рубахой брата, кое-какой снедью — шла следом за волокушей. Она сама вызвалась проводить Брезя — ей хотелось поговорить с ведуньей без чужих ушей.

Когда волокуша въехала в березняк, Брезь забеспокоился. То и дело он вскидывал голову, жадно шарил взглядом по опушке, глаза его заблестели, и рука Спорины сама тянулась к оберегу — вид обезумевшего брата наполнял ее ужасом. Он видел что-то недоступное взорам других — прекрасная легкая тень скользила от березы к березе, смеялась, ласково манила и звала. А Елова, как темная птица, кидалась между Брезем и опушкой, грозила полынью, выкрикивала заклятия, прогоняла березовую тень.

— Да, невеселый год у нас будет! — толковали мужики, провожавшие волокушу. — И парня здорового потеряли — ни к сену, ни к жатве ведь не встанет.

— И свадеб нам не дождаться! — угрюмо подхватил Заренец, у которого тоже была сговоренная невеста. — Кто с нами теперь родниться захочет? Верно, уж по всем родам болтают, что все Вешничи теперь скаженные, безумные!

Спорина досадливо закусила губу — в самую первую голову это про нее. Что теперь сказать Закрому? Ведь ему обещали свадьбу на Купалу, а какая теперь свадьба в их семье? Какая Брезю теперь женитьба, смешно бы было, да плакать хочется! А ее, родную сестру каженника, кто за себя возьмет? Спорина верила, что Здоровец любит ее и, пожалуй, не откажется, а что скажет его отец? Захотят ли Боровики брать ее в свой род?

— В Купалу принесем обильные жертвы! — говорила тем временем Елова. — Берестеню передайте — мы Брезя у Воды и Леса откупим. Готовьте дары берегиням. Они ничего даром не дают!

За время дороги, вдохнув березового ветра, Брезь ослабел еще больше, и от волокуши до избушки его пришлось нести на руках. Уложив его на лавке, достававшей от одной стены до другой, мужики поклонились ведунье и поспешно пошли восвояси.

Осталась одна Спорина. Теребя конец пояска, она переминалась с ноги на ногу, не решаясь начать разговор, пока сама Елова не глянула на неее с досадой — что, дескать, привязалась? — и тогда Спорина решилась.

— Что же теперь с ним будет? — в волнении спросила она. — Он опомнится когда-нибудь? Или это насовсем?

— Разум его теперь не здесь, — ответила Елова. — Дух и разум его теперь с берегиней — как она сюда, к нему, войдет, так и он в себя войдет. Да только я ее не пущу, потому как она его опять плясать потянет и запляшет до смерти.

— Стало быть, он каженником останется?

— Всякому своя судьба. Вы за него его судьбу решили, повернули, а удержать — не удержали. Вот ею и завладели те, что посильнее вас. Лес ныне голоден, потому и шлет на нас беду за бедой. Ему нужна жертва, и он свое возьмет. Или Брезя… — Ведунья прищурилась, глянула в лицо Спорине, и в темных глазах ее блеснуло вдруг что-то такое страшное, что девушка отшатнулась. — Или тебя…

Схватившись за оберег на груди, Спорина кинулась вон из избушки, даже не глянув в последний раз на брата.

— Или меня… — почти беззвучно прошептала ведунья ей вслед.

Но Спорина уже не слышала. Держась за оберег, она бежала по едва заметной тропке назад, к займищу. Слова Еловы о жертве напугали ее, но и прояснили все происходящее. Она не замечала ни прохладной сырости близкого болота, ни колючих еловых лап, преграждающих ей дорогу, не смотрела даже под ноги и чуть не наступила на хвост коричневой гадюке с черным зигзагом на спине, но ничего не заметила. Все ее мысли и чувства были сосредоточены на одном — на ее собственной судьбе.

Из-за елей показалась фигура человека в серой длинной рубахе, встала поперек тропинки.

— Ты? — ахнула Спорина и остановилась, пораженная.

Перед ней стоял тот, о ком она думала, — ее жених, Здоровец. По обычаю, жених и невеста от сговора до свадьбы не должны видеться. Спорина и Здоровец думали пробыть в этой разлуке всего четыре дня, но она тянулась уже восьмой месяц. Оба они почитали обычаи предков, но сейчас Здоровец нарушил запрет. Их непростое положение того стоило. Чего теперь бояться порчи — хуже, видно, некуда.

— А ты еще кого ждешь? — хмуро ответил он. — Пойдем поговорим.

Он взял Спорину за руку и повел к реке. Они сели на берегу за толстой развесистой ивой и недолго помолчали, глядя друг на друга. Они и правда не виделись с того вечера на Макошиной неделе, когда Берестень перед печью обвел Спорину вокруг Здоровца и передал ему ее руку. И оба они замечали друг в друге перемены. Хмурые, разом повзрослевшие парень и девушка мало напоминали тех счастливых жениха и невесту, которые стояли перед печью, держась за руки, семь месяцев назад. Скорее они были похожи на молодых, но уже немало переживших супругов, перед которыми встала очередная беда.