Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Сергей Кургинян

Августин и греки (равно Сталин и… русские… христиане…) против Павла и иудеев (равно Троцкий и иудеи). Это второй ход.

На третьем ходе надо конкретизировать греков. Греки — они, знаете ли, грекам рознь. Что давно выявил Ницше. Ведь когда Пиама Павловна Гайденко говорит о греках, она не греческих Отцов Церкви имеет в виду, а античных греков.

Античный грек для христианина — это все равно, что Николай II для коммуниста. Подчеркиваю — для любого коммуниста: хоть троцкиста, хоть сталиниста.

Но вернемся к Ницше. Он показал, что (вот гадость-то!) дух беспокойства есть и у греков. А значит, для искоренения духа беспокойства (который Ницше связал с Дионисом и его оргиями) мало сказать «греки». Надо сказать «гармоничные греки, лишенные духа беспокойства». То есть не греки дионисийские, а греки аполлонические (сравни противопоставление Аполлона и Диониса у Ницше в «Рождении трагедии из духа музыки»).

Итак, третий ход в данной («христианско-термидорианской») игре предполагает превращение формулы «Августин плюс греки» в формулу «Августин плюс Аполлон».

На четвертом ходе этой игры Аполлон обязательно должен «съесть» Христа. А христианско-термидорианская затея превратится в затею антично-реставрационную. Христос в ней уже не нужен так же, как в затее, связанной с постепенным переходом от коммунистического термидорианства к белой реставрационности, не нужен Ленин. При всей разнице фигур — аналогия абсолютная.

Но одно дело — играть подобным образом на коммунистическом поле. В условиях, когда метафизика носит и светский, и неявный характер. А другое дело — так играть на поле христианском.

Сначала Аполлон (гармоничные греки, которых привлекают для деиудизации христианства) «съест» Христа. Тут же окажется, что Аполлон недостаточен.

В игру будет введен Платон (пятый ход, так сказать).

За Платоном замаячит Абсолют (шестой ход).

За Абсолютом — Тьма (седьмой ход).

Тьма и Абсолют, конечно же, «сожрут» Аполлона.

А когда они его сожрут, то задним числом в игру окажутся вовлечены и Дионис, и Кронос, и любая хтоника. Образуются самые причудливые конструкции. Ибо Тьма Тьмой и Абсолют Абсолютом, но жить-то, знаете, тоже надо. А раз надо жить и жизнь есть несправедливость (тот же Ницше), то ей не Аполлон нужен, не «боги, рожденные при свете дня», а «боги, рожденные в ночи». Американец Генри Торо, предвидя это, писал в своем «Вопле человека»: «У жителей островов Товарищества были боги, рожденные при свете дня, но они считались менее древними, чем боги, рожденные в ночи…»

Впрочем, Аполлон ли, Дионис ли, Кронос, Уран, Гея… Это уже виньетки. Важно, что не будет ни христианства, ни античности в подлинном смысле слова. Как говорилось у Салтыкова-Щедрина, «ни бога, ни идолов — ничего».

Занимаясь слишком долго экзистенциалистами с их Ничто (на самом деле, являющимся абсолютным метафизическим эквивалентом Тьмы и Иного), Пиама Павловна Гайденко в новом своем качестве, качестве защитника прорвы от хилиазма, не может избавиться от прежних страстей. И, что бы она ни делала, она в итоге все редуцирует до Иного.

Кстати, речь идет о некоей общей тенденции, в рамках которой занятия экзистенциалистами, увлеченными Ничто, зачастую превращают академический интерес к Ничто в нечто большее. А тут уже — один шаг от Ничто до Иного и Абсолюта, от экзистенциалистов до Платона. От Платона до гностиков.

Рассмотрев все эти частности, мы убеждаемся в самом главном.

В том, что ЭТА атака на хилиазм (в ее исполнении Пиамой Павловной) призвана на самом деле обеспечить тотальный и глубоко антихристианский триумф гностицизма.

Ради этого триумфа все позволено. Даже противоестественные гибриды из хилиазма и гностицизма организовывать и доверчивой публике подсовывать.

Не желая уподобляться инквизиторам и любителям наделять своих противников всеми возможными недостатками, должен сказать, что существует соседняя, более мягкая трактовка идеологических начинаний, подобных тому, которое я рассмотрел выше (Августин и греки против хилиазма и его адептов). Такая трактовка адресует к фундаментальному конфликту между реалистами и романтиками. Пока революционер низвергает строй и существующий порядок вещей, он является романтиком. Когда он завоевывает власть и устанавливает новый порядок вещей, он становится реалистом.

К сожалению, подобная трактовка в нашем случае не проходит. И очень важно понять, почему. Не проходит же она потому, что нельзя — В ПРИНЦИПЕ НЕВОЗМОЖНО — установить сколько-нибудь нормальный порядок вещей, опираясь на прорву. В этой невозможности — вся трагедия нынешней российской ситуации. А в чем-то уже и общемировой.

Всем, кто в нынешней ситуации (фундаментально отличающейся в силу вышеназванного от классических постреволюционных, известных человечеству) затевает разного рода войны против беспокойства, апеллируя к недопустимости оного и ратуя за реализм, хочется сказать: «Родненькие! Вы оглянитесь по сторонам! Вы голову под крыло не прячьте! Самого поверхностного взгляда на происходящее достаточно, чтобы стало очевидно до боли: речь идет не о защите добродетельного постреволюционного реализма от губительного революционного хилиастического неистовства! Речь идет о защите ПРОРВЫ! Вы ее, прорву эту самую, защищаете, лелеете, обеспечиваете, сопровождаете и так далее. Вы ей служите, ее от всего на свете оберегаете. От истории, суда, исправления, обсуждения даже. Вы жульнически прячете в рукав свой главный — политический и метафизический — козырь. И играете краплеными картами. Вы все те же игроки из Гоголя. Перестроившиеся в который раз перестройщики».

Вопиющую справедливость этой моей констатации доказывают рассмотренные выше постсоветские «ахи-охи» вокруг Виктора Сергеевича Розова. Фарисейские причитания по поводу странной невостребованности его творчества в нынешней жизни, согласитесь, говорят о многом. Розов боролся с прорвой. Неважно, с какой именно. С тогдашней, формирующейся. Но он ведь с ней боролся! И не хотел, чтобы она победила. А она-то и победила. В пресловутые «лихие 90-е» она в полной мере продемонстрировала свой «дионисийский норов». То, что произошло после, можно в лучшем случае назвать введением прорвы в некие, весьма условные берега. То есть частичной «аполлонизацией» прорвы.

Номенклатурные черты этой «аполлонизации» (оргии в Куршевеле плюс «вертикаль власти») получают в нашем обществе самые разные оценки. Для кого-то это чуть ли не возрождение России. А для кого-то — «созревание фашистских тенденций внутри чудовищного чекизма». Проводимое мною исследование показывает, что обе эти оценки не схватывают существа дела. Суть же дела — в неотменяемости самой прорвы при вариативности в том, что касается значимости различных ее ипостасей. «Олигархическая прорва a la Дионис»… «Номенклатурная прорва a la Аполлон»… Но в любом случае — прорва. Эта прорва сформировалась — что крайне важно признать — ВНУТРИ зрелого, так сказать, советского общества. В ходе той борьбы с Красным проектом, которая разворачивалась параллельно с фальшивыми восклицаниями о верности коммунизму, марксизму-ленинизму и всему остальному.

Виктор Сергеевич Розов это в пьесе своей как раз и показывал. В дальнейшем прорва осуществила «перестройку»… разгулялась вовсю в ходе демократических реформ Ельцина и… столкнулась с необходимостью ввести самое себя (самое себя! — этого не хотят понять апологеты постъельцинского периода) в некие очень условные берега. Но «прорвократию» при этом никто не отменил. Ее холят и лелеют! Слегка поругивают и очень сильно похваливают. Ей придают новые черты, взращивая ее при этом — подчеркиваю, — не отменяя, а ВЗРАЩИВАЯ.

И что такое сабля, за которую герой Розова хватается, объявляя прорве свой луддистский юношеский джихад? Сегодня нет не только героя, который мог бы за эту саблю схватиться. Проблематично уже само наличие сабли. Потому что в высшем смысле — как метафизическом, так и политическом — сабля является Духом истории. Тем самым мечом, о котором говорил Блок в своем «Возмездии», подчеркивая, что мало сковать меч (получить эту самую саблю то бишь). Надо еще иметь возможность ее использовать. То есть иметь и героя (исторический класс, субъект), и народ (соединившуюся с субъектом субстанцию).

Говоря о том, что «герой уж не разит свободно, его рука — в руке народной», Блок именно о недостаточности сабли как таковой говорил и даже героя как такового. Но это не отменяет острейшей необходимости в сабле. Проводя параллель между розовской пьесой и блоковским «Возмездием», я не иронизирую. Я пытаюсь выявить метафизическую суть через обнаружение общего в очень разных его проявлениях. Трудно, конечно, увидеть в юноше из «В поисках радости», которого убедительно (и одновременно разоблачительно) играл Олег Табаков, блоковского героя. Трудно, но нужно. Ибо только при подобном парадоксальном обнаружении в полной мере вдруг ощущается (именно ощущается) все сразу… И коллизия прорвы… И то, что надо сделать, чтобы иметь возможность ей противостоять: сковать меч исторического духа, которого нет, соединить этот дух с героем, героя с народом. А еще вдруг ощущаются колоссальные подвижки в структуре и содержании страны и мира как такового. И почти полное исчерпание шансов на получение меча, героя и народа в условиях подобных подвижек (они же — результат игры на обнуление Истории).