Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Самым внушительным местом была большая комната, в которой травы варились в больших котлах. Перед каждым котлом — а было их десятка два — стоял полуголый человек в «доти», подоткнутом до колен, и помешивал длинным деревянным черпаком черное варево, над которым поднимался густой душистый пар. Каждое снадобье предназначалось для лечения определенного недомогания.

Среди болезней, которые удавалось лечить особенно успешно, молодой врач назвал артрит, остеопороз, псориаз, спондиллез, последствия инфаркта, параличи, вызванные тромбозом, проблемы с суставами и кожные заболевания. Во многих случаях лекарства выписывались вместе с массажем на ароматических маслах тоже с этой фабрики.

На ходу молодой врач пояснял, что в аюрведе лекарства подразделяются на девять категорий в зависимости от того, как перерабатываются травы и в каком виде их применяют: в виде масла, порошка, мази или настоя. Я не особенно прислушивался, но моя рассеянность вмиг куда-то улетучилась, когда я услышал такие слова: «… потому что одни лекарства разводят водой, другие спиртом, третьи — коровьей мочой…»

— Что, и в моем тоже есть коровья моча? — в шутку спросил я.

Он замялся.

— В вашем?… Туда входят травы и… в общем, прочее, — сказал он, будто желая меня успокоить. Но подозрение не рассеялось.

Куда бы мы ни зашли — в каждом отделении, в каждом кабинете на стене висела фотография основателя. Он был здесь героем, его имя упоминали по всякому поводу. Правила, им установленные сто лет назад, никто не отменял. Если, например, один из 1600 работников допускал ошибку, его увольняли, но на это место тут же брали его жену или сына, чтобы не пострадала семья.

Мы заглянули в аптеку, где пациенты, выстроившись в длинную очередь, каждый с рецептом в руке, дожидались лекарств. Потом меня завели в комнату поменьше — там готовили особые препараты.

— Вот это входит в состав вашего лекарства, — сказал главный фармацевт, доставая флакончик.

Это было желе. Я попросил, чтобы мне дали попробовать. Взял ложечку, но, прежде чем поднести ее ко рту, инстинктивно понюхал. Запах был пренеприятный. Подозрение понемногу обретало реальные очертания. Да, это был запах коровьей мочи.

Я пристал с расспросами, но все в один голос твердили одно: мол, желе приготовлено из трав, варили его специально для меня по специальному распоряжению главврача, в продаже такого препарата нет.

Не спорю, сама по себе мысль мне нравилась: лекарство, изготавливаемое «по индивидуальной мерке», причем, скажем так… абсолютно натуральное. Ну а что может быть натуральнее, чем коровья моча?…

После осмотра фабрики я пешком вернулся в центр Коттакала, чтобы отправить еще одно электронное письмо Анджеле. И снова воспользовался любезностью инженера-мусульманина, чтобы написать пару строчек Манджафуоко: хотелось рассказать ему, как далеко я забрался — на этот раз ради снадобья на коровьей моче!

Молодой инженер был рад видеть меня снова: ему хотелось поговорить со мной о Керале; по его словам, он был очень привязан к этим местам. Он рассказал о древнейшей школе боевых искусств, в которой воинов обучают управляться с длинным мечом. С ним воин-одиночка способен одолеть сразу несколько врагов. Другой примечательной особенностью этой школы было обучение уникальным навыкам рукопашного боя. Овладевший этим искусством мог парализовать противника одним прикосновением руки или нажатием пальца. По словам инженера, именно под влиянием этой школы, в которой обучались и японцы, несколько веков назад родилось каратэ. Отсюда родом и катана — самурайский меч. К сожалению, и эта традиция, смесь боевых искусств и магии, была утрачена с появлением огнестрельного оружия.

Чем-то он был похож на меня, этот молодой инженер-мусульманин. Современный, но с ностальгией по прошлому. Мы с ним проговорили больше часа, и перед моим уходом он предложил снова проверить почтовый ящик. Там меня ждало письмо от Манджафуоко, которого явно позабавили мои сомнения.

«Ну разве это не чудесно? — писал он. — Только представь себе: обычная корова пописала утром, а тебе стало легче… Кстати, коровья моча — это еще цветочки; разве мы, гомеопаты, не готовы использовать туберкулезную мокроту, гонорейную слизь, псориазные струпья, сифилитические выделения, слюну бешеной собаки!!! И что же, ты все еще веришь в свои предрассудки? Думаешь, это хуже, чем антибиотики?…» Словом, он считал, что можно этому довериться.

Я вернулся в больницу, раздумывая над «и ты все еще веришь?…»

Вера. Я тоже считал, что вера — важная вещь, и это при том, что я вовсе не Нильс Бор. У великого физика над входом висела подкова. Как-то коллега его спросил:

— Но ты, надеюсь, не веришь в эту чушь?

— Ясное дело, нет, — ответил великий физик. — Но она приносит Удачу даже тем, кто не верит.

Такому большому ученому следовало бы знать, что удачу приносит не подкова, а вера в нее. Это, на мой взгляд, факт, скажем так, подтвержденный наукой.

Настрой больного имеет невероятно важное значение в борьбе с болезнью, с такой, в частности, как рак. Никто не может толком этого объяснить с точки зрения науки, но сознание способно дать команду иммунной системе, чтобы та «выполнила свой долг». Иногда у меня возникало ощущение, что это действительно работает. В Нью-Йорке я чувствовал, что фосфоресцирующая жидкость помогает. Но коровья моча?…

День подходил к концу, и у больницы снова готовились к представлению. Под большим соломенным навесом собиралась живописная толпа: семьи с детьми, старики, с трудом держащиеся на ногах; почетные гости, которых тут же учтиво усаживали. Актеры повторяли роли; кто-то, застыв на корточках у стены, погрузился в медитацию.

У входа в маленький храм, посвященный богу Вишвамбхаре, установили по бокам два прекрасных, только что срезанных ствола банана с гроздьями плодов.

Некоторые старики бродили по двору, зажигая масляные светильники: и маленькие каменные, вделанные в стены, и большие латунные, в форме ветвистого дерева. Запах горящего кунжутного масла смешивался со сладкими волнами ароматов фабрики. Крики играющих детей перекрывались трелями дудочки, на которой играл разряженный старик, славящий слона. Играл он так мастерски и самозабвенно, будто сам завороженный собственной мелодией. Рядом женщина в темной шали, присев у стены, гадала по руке какой-то девушке.

Звуки, огни, запахи, картины: все будто из другой эпохи. Во всем окружающем было что-то глубоко настоящее, неподдельное; какая-то сила, которая, я это чувствовал, способна помочь. Но поможет ли она мне?

Это сомнение огорчало меня, как огорчала и уверенность, что в мире меня уже не ждали настоящие открытия. Поворачивать назад в поисках утерянной мудрости было бессмысленно, так как нет золотого прошлого, куда можно было бы вернуться в поисках решения наших сегодняшних проблем, или лекарства от наших нынешних недугов. Для того, кто идет к мудрости, нет коротких путей. Единственный выход, Свами прав, в нас самих, и единственное открытие, которое мы можем сделать, то, что каждый из нас и есть тот самый «потерявшийся десятый».

Наша больница была подходящей для индийцев: без претензий, недорогая, она дарила надежду и облегчала страдания. Люди приезжали сюда издалека; в чистой обстановке их обслуживал опытный и умелый врач, иногда даже бесплатно. Они получали лечение, в которое верили, потому что оно было частью их жизни. И пусть это даже была коровья моча — что ж тут такого, ведь корова в конце концов священное животное! Это был их мир, с их травами, их богами. Мне бы тоже очень хотелось поверить — но, как я ни старался, мне так и не удавалось убедить себя, что здесь я найду настоящее лекарство.

А вот старый сикх, мой сосед, казалось, нашел. Накануне я видел его в постели, в окружении флаконов и пузырьков. Сегодня он сидел, счастливый, рядом с сыном и, словно в трансе, наблюдал за представлением, в котором, возможно, видел Последнюю Реальность. Что ж, ему можно было позавидовать.

Вернувшись в свою комнату, я обнаружил записку от директора: он приглашал меня к семейному обеду.

За мной заехал внук главврача — тоже Варрьер и тоже врач. Для начала он ознакомил меня со своим жилищем. Мы вошли через двери, над которыми были изображены символы разных религий, включая исламский полумесяц и христианский крест. Это был даже не дом, а какой-то средневековый замок со множеством комнат и несколькими двориками; здесь вместе жили три поколения. Комплекс вырос из деревянного дома, построенного основателем в 1926 году. Его прах хранился в часовенке посреди цветущей клумбы, во дворе стояла его мраморная статуя, так что присутствие основателя ощущалось повсюду.

Гостиная была полна играющих детей. Женщины сидели на диване у стены, увешанной черно-белыми фотографиями основателя и его потомков.