Предательство Борна - Эрик Ластбадер

Анна смотрела на записку, сделанную рукой Овертона, пытаясь в ней разобраться. Наконец ее осенило, и она рассмеялась. Двенадцатая буква алфавита – «Л». Северо-Восток, угол Восьмой улицы и Л-стрит.

Если Сорайя жива, скорее всего, она залегла на дно именно там.

Когда Борн прошел между двумя массивными валунами, свет лампы выхватил в темноте тропинку, которой воспользовался Мута ибн Азиз. Она шла на запад примерно километр, затем резко свернула на северо-восток. Борн преодолел пологий подъем, после чего тропинка повернула прямо на север, по узкой топкой долине, которая постепенно перешла в довольно большое плато.

При этом Борн все время приближался к Муте ибн Азизу, который вот уже несколько минут не двигался с места. Сосновый бор оставался густым; землю устилал толстый слой бурой хвои, источающей сильный аромат и заглушающей звуки.

Однако через пять минут лес закончился. Очевидно, в нем вырубили полосу, достаточную для того, чтобы принять реактивный самолет, стоящий в дальнем конце.

А у складного трапа стоял Мута ибн Азиз. Выйдя из леса, Борн направился прямо к самолету, «Ситейшон-Соверену». Иссиня-черное небо было усыпано звездами, сияющими холодным блеском бриллиантов, разложенных на черном бархате. На открытом месте чувствовался прохладный ветерок, насыщенный ароматом морской соли.

– Пора улетать, – сказал Мута ибн Азиз. – Все в порядке.

Борн молча кивнул. Мута ибн Азиз нажал кнопку на черном пульте дистанционного управления, и взлетно-посадочная полоса озарилась огнями. Борн поднялся следом за ним на борт самолета и убрал за собой трап. Он прошел в кабину. Продукция компании «Ситейшон» была ему хорошо знакома. «Соверен» имел дальность полета свыше четырех с половиной тысяч километров и развивал максимальную скорость 826 километров в час.

Усевшись в пилотское кресло, Борн начал щелкать выключателями и изучать показания приборов, осуществляя сложную предполетную проверку. Все было в полном порядке.

Отпустив тормоза, Борн двинул ручку газа вперед. «Соверен» послушно откликнулся, покатив по взлетно-посадочной полосе, набирая скорость. Затем он плавно поднялся в чернильно-черное звездное небо и начал набирать высоту, оставив позади бухту Золотой Рог, ворота Азии.

Глава 30

– Почему они это делают? – на безупречном русском спросил Мартин Линдрос.

Лежа на спине в лазарете Миран-Шаха, он смотрел на покрытое синяками лицо Екатерины Степановны Вдовиной, поразительно красивой молодой жены доктора Вейнтропа.

– Кто они? И что они делают? – глухо переспросила та, довольно неумело обрабатывая ссадины на шее Линдроса. После того как Вейнтроп заставил ее уйти из агентства фотомоделей, она окончила курсы медсестер.

– Я имею в виду собравшихся здесь ученых – вашего мужа, доктора Сенареса, доктора Андурского. Почему они работают на Фади?

Упомянув фамилию доктора Андурского, специалиста по пластической хирургии, пересадившего Кариму его глаз, Линдрос подумал: «Почему мной занимается не он, а эта неуклюжая дилетантка?» Но, задав себе этот вопрос, он тотчас же получил на него ответ: потому что от него больше нет никакого толка ни Фади, ни его брату.

– Они люди, – ответила Катя. – То есть они слабы. Фади нашел у каждого слабости и обратил их против них. У Сенареса это деньги. У Андурского – его мальчики.

– Ну а у Вейнтропа?

Катя поморщилась.

– Ах да, мой муж. Он считает, что поступает благородно; он вынужден работать на «Дуджу», потому что над ним дамокловым мечом висит угроза моей жизни. Конечно же, Костин себя обманывает. На самом деле он работает из тщеславия. Брат Фади выгнал его из ИВТ по сфабрикованным обвинениям. Моему мужу нужна работа. Вот в чем его слабость. – Опустившись на стул, она сложила руки на коленях. – Думаете, я не знаю, как плохо у меня получается? Но, понимаете, Костин настоял, так что какой у меня был выбор?

– Выбор есть всегда, Катя. У каждого человека. Нужно только его увидеть. – Линдрос бросил взгляд на двух охранников за дверью лазарета. Они переговаривались между собой вполголоса. – Разве вам не хочется выбраться отсюда?

– А что насчет Костина?

– Доктор Вейнтроп завершил свою работу. Такая умная женщина, как вы, должна понимать, что теперь он превратился для Фади в ненужную помеху.

– Неправда! – воскликнула Катя.

– Катя, все мы умеем обманывать себя. Именно из-за этого мы и попадаем в беду. Вам достаточно лишь взглянуть на собственного мужа.

Катя застыла, уставившись на него. У нее в глазах появилось странное выражение.

– Кроме того, Катя, мы обладаем способностью изменяться. И для этого нужно только определиться, что делать, чтобы идти дальше, чтобы остаться в живых.

Она отвела взгляд, как поступает человек, когда ему страшно, когда он уже принял решение, но ему необходимо услышать слово поддержки.

– Катя, кто так с тобой обошелся? – тихо промолвил Линдрос.

Катя снова повернулась к нему, и он увидел у нее в глазах страх.

– Фади. Фади и его подручный. Для того, чтобы убедить Костина завершить работу над ядерным устройством.

– Но это же бессмысленно, – задумчиво произнес Линдрос. – Поскольку Вейнтропу известно, что ты в руках у Фади, этого уже должно быть достаточно.

Прикусив губу, Катя уставилась на работу. Закончив обрабатывать рану, она встала.

– Катя, почему ты не хочешь мне ответить?

Не оглядываясь, молодая женщина вышла из лазарета.

Анна Хельд, стоя под промозглым дождем на углу Восьмой улицы и Л-стрит, ощущала присутствие компактного револьвера «смит-вессон» в правом кармане пальто, как какую-то страшную опухоль, которую у нее только что обнаружили.

Она понимала, что ей нужно сделать все, что угодно, пойти на любой риск, лишь бы только избавиться от чувства, что она теперь всем чужая, что у нее внутри ничего не осталось. И вот сейчас она должна доказать, что чего-то еще стоит. Если она убьет Сорайю, Джамиль обязательно примет ее к себе. И она снова обретет свое место в жизни.

Подняв воротник, чтобы защититься от косых струй дождя, Анна двинулась вперед. Она должна была бы испытывать страх, находясь в этом районе, – определенно, любой полицейский на ее месте чувствовал бы именно это, – однако, как это ни странно, страха не было. Впрочем, опять же, может быть, как раз в этом не было ничего странного. Ей больше нечего было терять.

Анна свернула на Седьмую улицу. Что она ищет? Какие признаки подскажут ей, правильно ли она вычислила, что именно здесь залегла на дно Сорайя? Мимо проехала машина, затем еще одна. На Анну пялились лица – черные, латиноамериканские, незнакомые, враждебные. Один водитель, ухмыльнувшись, сделал непристойный жест языком. Сунув руку в карман, Анна крепко стиснула рукоятку «смит-вессона».

По пути она оглядывала дома, мимо которых проходила: обшарпанные, убогие, опаленные нищетой, запущенностью, пожарами. Крохотные дворики завалены грудами мусора, словно вся улица была заселена старьевщиками, выставившими напоказ свои богатства. В воздухе висел зловонный смрад гниющих отбросов и мочи, беспросветности и отчаяния. Повсюду бродили тощие собаки, скалясь желтыми зубами.

Анна чувствовала себя утопающим, схватившимся за единственное, что могло не дать ему уйти на дно. Ее ладонь, обвившая рукоятку револьвера, стала липкой от пота. «Наконец пришел день, – мрачно размышляла Анна, – когда мне пригодятся все часы, проведенные в тире». У нее в ушах звучал резкий, строгий голос инструктора, делающего замечания по поводу постановки ног и рук.

Анна опять вспомнила свою сестру Джойс, пережила заново боль совместного детства. Но, наверное, были и радости, не так ли, те ночи, когда они с сестрой забирались в одну кровать и рассказывали друг другу жуткие истории о призраках, проверяя, кто закричит от страха первой? Анна сама чувствовала себя сейчас призраком, бродящим по чуждому миру. Перейдя на противоположную сторону улицы, она прошла мимо пустыря, заросшего сорняками высотой по пояс, живучими, несмотря на зимние холода. Покрышки, стертые, словно лицо старика, пустые пластиковые бутылки, шприцы, использованные презервативы, выброшенные сотовые телефоны, один красный носок с большой дырой на пятке. И отрубленная рука.

Анна вздрогнула, чувствуя, как бешено заколотилось в груди сердце. Всего лишь рука куклы. Однако сердце никак не желало успокоиться. Как зачарованная, Анна в ужасе смотрела на оторванную руку. Почему-то она подумала про оборвавшуюся преждевременно жизнь Джойс, вот так же валяющуюся в зарослях пожухшей травы. «А какая разница между жизнью Джойс и тем, что осталось у меня самой?» – мысленно спросила себя Анна. Она не плакала уже очень давно. И вот теперь ей казалось, что она успела начисто позабыть, как это делается.

Дневной свет уступил место ночной темени, ледяной дождь сменился обволакивающим туманом. Влага конденсировалась на волосах, на руках. Время от времени где-то далеко звучала пронизанная отчаянием сирена, только для того, чтобы тотчас же затихнуть в напряженной тишине.