Здравствуй, комбат! - Николай Матвеевич Грибачев

Эти слова, столь раздражавшие меня уже два года, разрушили оцепенение, в котором я находился. Я бросил в угол ружье, снял рукавицы, подошел к старику. Руки мои наткнулись на теплую и липкую струю, стекавшую у него по левому боку.

— Где Анни? — словно в забытьи, твердил я. — Анни…

Заикаясь, старик попытался ответить, но зубы его стучали от холода. Я кинулся к печке, ощупью нашел керосин и, плеснув им на дрова, развел огонь. Потом взял старую шубу и заткнул разбитое окно.

— Где Анни? — снова спрашивал я.

— Они унесли мое золото. Она пошла, чтобы вернуть!

Больше от старика ничего не удалось добиться. Его интересовало только одно — золото и вернет ли его внучка. Он был в предсмертной агонии.

Я метался по избе, словно помешанный, не зная, что предпринять, как поступить. Страх уже прошел, но способность соображать еще не вернулась. И я увидел, что папки с топографическими материалами, лежавшие на столе, в беспорядке разбросаны и от двух или трех остались только обложки.

Тогда наконец разумная мысль осенила меня: преследовать. Как же я не догадался раньше? Схватив ружье, проверив патронташ и захватив запас патронов, я выбежал из избы и стал на лыжи. И в тот момент, когда обходил дом, отыскивая след, до моего слуха долетел смех старика:

— Он пошел, он тоже пошел! Он тоже хочет золота!.. Ах-ха-ха…

Дрожа от возбуждения и терзаясь неизвестностью, я побежал прочь от этого сумасшедшего дома.

Если бы не звезды, я окончательно запутался бы в лесу и, вероятно, заблудился. Но при свете звезд, неярком, рассеянном, все же совершенно отчетливо виднелся на снегу глубокий лыжный след. След был только один, но ясно, что Анни также прошла здесь. Я успокоился, и лишь сердце непонятно ныло, как при огромной утрате.

Так я прошел около пятнадцати километров. След дважды пересек лесную дорогу, и, несмотря на петли, которые делал лыжник, подымаясь на увалы, несмотря на отклонения от прямой, я все больше и больше убеждался, что преступник уходит к границе, и уходит изо всех сил, стараясь выиграть как можно больше времени.

Уже рассветало, когда я обратил внимание на то, что в одном месте лыжный след прерывался и на снегу совершенно четко отпечаталась фигура человека. Обойдя несколько раз вокруг сугроба, хранившего странную форму, я пришел к единственно правильному, как мне показалось, выводу, что с лыжником или лыжницей здесь случилось обыкновенное падение. Однако несколько дальше я еще раз наткнулся на такой же отпечаток, лишь несколько больший по размерам. Эти слишком частые падения были подозрительными. Я внимательно исследовал снег и нашел револьверный патрон крупного калибра, вероятно, кольтовский.

В волнении присел я прямо на снег и отер потный лоб. Через минуту встал и пошел снова. Дальше была гора, у подножия которой по берегу озера проходила дорога. Скатившись с горы, я затормозил и, потеряв равновесие, полетел в снег. Забыв даже стряхнуть снег, я кинулся к дороге: на ней прямо посередине багровело свежее кровавое пятно. Снег в этом месте был истоптан, словно здесь прошло несколько человек, а от дороги к озеру вела дорожка, похожая на красный шов вышивальщицы. Пройдя по следу до конца, я увидел, что он обрывается у проруби, которую, очевидно, прорубили крестьяне, чтобы поить лошадей.

Может быть, именно в эту минуту я и поседел. Совершенно отчетливо я представил себе, как бандит убил Анни выстрелом, когда она спускалась с горы, не подозревая, что он притаился в елях, как затем оттащил труп к озеру и спустил под лед.

Долго простоял я над прорубью, мысленно прощаясь с Анни. Возможно, я плакал. Может быть, просто не думал ни о чем. Я очнулся от резкого холода, поднимавшегося от ног к сердцу. Тогда во мне закипело бешенство, желание бить, душить, топтать негодяя, осмелившегося поднять руку на девушку. Я забыл о старике, одиноко умиравшем в заброшенной избе, забыл о его сумасшествии, его золоте, и во мне осталась только решимость во что бы то ни стало догнать того, кто шел впереди.

После сам удивлялся: как это я не разбился во время бешеного бега? Я шел по следу, как собака, ни разу не останавливаясь, не задумываясь, подобно лунатику, скользил с круч, с которых при других обстоятельствах не согласился бы съехать ни за какие блага в мире.

И наконец я догнал его!

Я увидел его километра за полтора, при подъеме на одну из гор, и, сам не отдавая себе отчета в том, что делаю, выстрелил, словно приглашал его подождать, чтобы вступить в единоборство. Странное рыцарство! Я видел, как он на минуту остановился пораженный, а затем исчез за гребнем горы. Но я знал, что теперь он от меня не уйдет!

Я его догнал. Когда он увидел меня метрах в ста от себя, вдруг круто свернул с просеки, по которой шел, и бросился в снег. Почти инстинктивно я сделал то же самое, и в ту же минуту над моей головой зашипели пули.

«Хорошо! — подумал я. — Хорошо! Я не стану тебе отвечать, не стану даром тратить патроны. Я тебя заморожу на месте или уложу, когда ты поднимешься, чтобы идти…» И я удобнее устроился в снегу с твердым решением скорее замерзнуть, чем выпустить его живым.

Наверно, он понял, что стрелять без хорошо видимой цели, да еще из револьвера, бесполезно. Тогда наступила необыкновенная, поразившая меня тишина. Я лежал и удивлялся тому, что делаю, лежал и думал: «Не сплю ли я, в действительности ли все это происходит?»

Вероятно, прошло несколько часов, прежде чем я увидел, что мой противник медленно поднимается в снегу, пытаясь незаметно доползти до густой гривы ельника и укрыться за ней. Усмехаясь и дрожа от возбуждения, я поднял ружье и, уловив в просветах елей его фигуру, выстрелял сразу из двух стволов. Короткий, сдержанный стон, более похожий на вздох, был ответом на выстрел.

Осторожно пробрался к упавшему. Он лежал ничком, зарывшись головой в снег, и рюкзак, плотно привязанный, мешал ему встать. С брезгливой осторожностью я распустил лямки рюкзака, вырвал из руки и бросил в снег кольт, затем, еще раз оглядев неподвижную и нескладную фигуру, перевернул его на спину. Бледное, изможденное, изрытое морщинами преждевременной старости, незнакомое мне лицо. Глаза его были закрыты, и только веки едва заметно вздрагивали да слегка раздувались ноздри. Хотелось раздавить эту гадину, увидеть, как он, подобно жабе, которую переехало колесом, станет корчиться в