История Византийских императоров. От Льва III Исавра до Михаила III - Алексей Михайлович Величко

чрез нее с прочими тремя патриархами, чтобы единодушно одними устами прославлять Бога, величая и Ваше благочестивейшее и превожделенное царствование».

Своему другу сановнику Стефану преподобный писал еще более категорично: «Выступай еще на подвиг! Говори благое достопочтимому слуху благочестивого императора нашего. Да подражает он приснопамятному Осии (Израильскому царю. — А. В.). Да будет он новым Давидом, истребляя дела злейшего Льва (Льва V. — А. В.) и таким образом умилостивляя Бога и венцом мирного правления соделывая непобедимой державу своего царства».

Однако Михаил Травл оставался равнодушным к этим призывам, стараясь максимально остаться в стороне от спорящих сторон. Не раз и не два император заявлял: «Кто прежде нас исследовал святые догматы, тот пусть и отвечает за то, хорошо ли он тогда сделал или нет. Мы же, в каком состоянии нашли Церковь, в таком решили и оставить ее. Принимая это в соображение, мы настаиваем, чтобы никто официально не осмеливался говорить ни за, ни против икон. Прочь Собор, бывший под председательством Тарасия! Прочь и прежний Собор, бывший при Константине V, и теперь при Льве V! Да царствует глубокое молчание в обществе относительно икон!»[490]

Но так было только в начале царствия: вскоре Михаилу Травлу, как и его предшественникам, пришлось определяться со своими предпочтениями, и царь, оценив расстановку сил, остановился на иконоборчестве. Как человек, не склонный к сентиментальностям и полумерам, Травл решительно пресек попытки воспротивиться своей воле и обнажил меч на сторонников VII Вселенского Собора. Вскоре в опалу попал известный своей ученостью монах св. Мефодий — будущий Константинопольский патриарх, доставивший в 821 г. императору послание от Римского епископа с просьбой восстановить почитание святых икон. Затем лишился сана Сардский митрополит Евфимий. Хотя в летописях говорится о том, что многие монахи подверглись наказаниям и были отправлены в ссылку, но, очевидно, режим гонений при Михаиле II был гораздо мягче прежних лет.

Того же самого Евфимия по дороге к месту отбытия ссылки по приказу царя вернули обратно, и он принял участие в пиршестве василевса. Когда в 821 г. скончался Константинопольский патриарх Феодот Каситера, игравший первые роли при императоре Льве Армянине, Травл назначил столичным архиереем не Иоанна Грамматика или другого иконоборца, а относительно нейтрального Антония I Кассимата (821–837). Из древних хроник и «Жития святых» сохранились примеры жесткого обращения с иконопочитателями при императорах-иконоборцах второй волны, но без труда обнаруживается, что виды наказаний и число потерпевших при Михаиле Травле не идут ни в какое сравнение с предыдущим и последующим царствиями[491].

Известно также, что император предложил св. Феодору Студиту организовать во дворце диспут с иконоборцами, на что преподобный ответил категоричным отказом, в ответ потребовав от царя низвергнуть всех священников-иконоборцев из сущего сана. Разумеется, Михаил Травл не мог удовлетворить подобное требование: лишение сана большого количества епископов и рядовых священников не могло не вызвать бурю в Церкви и новых политических волнений.

Получалась любопытная картина: при соблюдении известных условий Римский царь был готов пойти на икономию ради преодоления церковного раскола и во имя единства Кафолической Церкви[492]. А православная оппозиция требовала от иконоборцев только одного: «Раскайтесь, признайтесь в своей ереси, и тогда (только тогда!) будет рассмотрен вопрос о том, насколько с вами возможно общение и восстановление в сущем сане». Неудивительно, что такие предложения не получили удовлетворения среди их идейных оппонентов.

Окончательно определив свои симпатии и антипатии, царь издал указ о запрете писать на любом рисованном образе слово «святой», поскольку, по его мнению, такое слово единственно употребимо к Богу. Затем вышел в свет закон о запрете поклонения иконам, начинавшийся словами: «Я запретил изображать и рисовать их, дабы не воспылало к ним любовью существо низменное, а пусть только взирает на истину». Вместо этого по царскому приказу начали рисовать зверей, птиц и цветы[493].

Однако вне зависимости от указанных обстоятельств, гегемония иконоборчества уже заканчивалась, свидетельством чему стало мощное восстание, прошедшее под эгидой восстановления святых икон, под руководством Фомы Славянина. Как справедливо отмечают, апостасию Фомы нельзя рассматривать в ряду других попыток захвата власти со стороны честолюбивых претендентов. С политической точки зрения его восстание примечательно тем, что мы видим настоящий союз предводителя восстания с арабами, представленными в его войске далеко не отдельными и случайными отрядами. С религиозных позиций Фома провозгласил себя защитником святых икон и сыном (по другим слухам, внуком) императрицы св. Ирины. Наконец, нельзя забывать, что в то время Малая Азия, где началось движение Фомы, было сильно заселено славянами, желавшими поддержать единоплеменника. В общем, в скором времени почти вся Малая Азия оказалась в руках мятежника[494].

Личность этого узурпатора, несколько лет внушавшего ужас императору Михаилу II и его окружению, не лишена интереса. Современники называли его этническим славянином, родившимся в Малой Азии. Будучи сыном бедных родителей, Фома юношей отправился в столицу, где пристроился слугой к уже известному нам стратигу Варданиону. Прожив несколько лет под крышей своего хозяина, в благочестии и честности которого мы ранее имели возможность убедиться, Фома соблазнил супругу стратига и был застигнут в момент адюльтера. Но ловкий молодой человек, которому исполнилось 25 лет, ускользнул из-под стражи и сбежал к арабам, где принял ислам и отрекся от Христа. Как и многие самозванцы, он обещал арабам, если те поддержат его, подчинить мусульманам Римскую державу.

Зачем-то для укрепления собственного авторитета среди арабов Фоме понадобился прибившийся к нему в пути мальчик-варвар, которого он сделал своим приемным сыном и именовал Констанцием. Во главе довольно значительного военного отряда арабов Фома с сыном вторглись в приграничные римские территории и, надо сказать, действовали вполне успешно. Поскольку император Лев V был занят войной с болгарами и все силы находились на Западе, слабые приграничные отряды византийских войск не могли пресечь дерзкие рейды Фомы. Поэтому отдельные победы, пусть даже и локальные, обеспечили Славянину славу блестящего полководца и умелого воина[495]. Эти успехи еще более раззадорили честолюбивого Фому, который всерьез решил претендовать на императорскую корону.

Но, объективно говоря, для реализации столь честолюбивых устремлений одних побед было мало. Требовалась идея, способная объединить вокруг узурпатора широкие круги римского общества, и в первую очередь Церковь и армию. И Фома Славянин решил принять иконопочитателей под свое покровительство. Он рассчитал почти все верно: иконоборчество уже давно стало «визитной карточкой» аристократических кругов и высших иерархов Константинопольской церкви, как французский язык в русском обществе XIX века для дворян. Но среди рядовых клириков и христиан Востока оно не пользовалось популярностью. Поэтому призыв Фомы