Любовники и лжецы. Книга 2 - Салли Боумен

На секунду она прекратила возню с гвоздем и уставилась прямо перед собой. По коже побежали мурашки. Ведь эти фотографии должны были стать для него сокрушительным ударом. Он бросил их в доме, но прихватил с собой тот тяжелый армейский рюкзак и жестянку с ружейным маслом!

Она посмотрела на часы. Шел девятый час. От субботы оставались каких-нибудь четыре неполных часа. Все становилось предельно ясным. Зачем Макмаллену понадобилось инсценировать собственную гибель – а она сейчас ни капли не сомневалась, что это была именно инсценировка, – если не для того, чтобы выиграть время и притупить бдительность Джона Хоторна, заставив его поверить, что отныне ему никто не угрожает! Предположим, Паскаль прав, и Макмаллен действительно задумал убить Хоторна. Когда для этого наступит самый подходящий момент? Тогда, когда все вокруг начнут думать, что Макмаллен мертв. Конечно же, лихорадочно соображала Джини, наступает воскресенье – третье воскресенье месяца. Эта дата наполнена для Макмаллена особым смыслом, и до ее наступления остается четыре часа.

Джини опять в исступлении начала дергать упрямую доску, но вовремя взяла себя в руки. Внезапно ей вспомнились слова, сказанные ей Хоторном прошлым вечером. Хоторн произнес их сразу после того, как она обмолвилась о Венеции. «Не всякая ложь заслуживает веры, – помнится, сказал он тогда. – Дайте мне хотя бы несколько дней».

Она глядела на проклятую доску. Произнося эти слова, Хоторн, очевидно, уже знал о теле, найденном на железнодорожных путях, и считал Макмаллена погибшим. Вероятно, он полагал, что со смертью Макмаллена можно будет в скором времени покончить с остатками лжи и обвинениями в собственный адрес. Именно поэтому он счел возможным говорить с ней так откровенно, без утайки. Но если Макмаллен не умер, Хоторну грозит смертельная опасность. И ему, возможно, остается не несколько дней, а несколько часов жизни.

Раздумывая об этом, она в возбуждении навалилась на доску, и расшатанный гвоздь наконец выскочил из гнезда. Теперь уже было за что ухватиться. Джини с жаром принялась за работу, орудуя сначала вилкой, потом консервным ножом, ручка которого была покрепче, и наконец пустила в ход собственные пальцы. Плита скрипела и сопротивлялась, грозя прищемить руки. Джини с криком потянула се на себя и едва не свалилась на пол. Потом поднажала еще раз, и плита треснула.

Но и после этого оставалось еще немало кропотливой, тяжелой работы. Предстояло постепенно, кусок за куском, оторвать от окна остатки панели. Иногда ей везло, и от оконной рамы отлетал изрядный клин. Но чаще в ее руках оказывались лишь мелкие щепки. И все же понемногу брешь расширялась, сквозь нее уже видна была луна, потом взору открылся кусок стены, показались каменные плиты двора. Из-под ногтей сочилась кровь, от напряжения и холода окоченели пальцы, но она продолжала борьбу, ненавидя себя за то, что является всего лишь женщиной со слабыми мускулами, и болезненно осознавая, что Паскаль расправился бы с этим древесным щитом в считанные минуты. Она раскачивала доску, рвала на себя и толкала, ломая ее на части. Свобода казалась столь близкой! Джини уже ясно могла видеть залитый лунным светом двор и лес, обступивший его темной стеной. Ее машина была совсем рядом – в каких-нибудь шестидесяти метрах вниз по склону. Еще полчаса, и она сможет умчаться подальше от этого места. Она сразу же разыщет телефон, чтобы позвонить Паскалю. И, конечно же, Хоторну. Да-да, она должна непременно предупредить его. Хоторн должен знать, что Макмаллен жив.

Вцепившись в последний большой кусок доски, она изо всех сил потянула его на себя. Внезапно он треснул и раскрошился в ее руках. Джини сильно качнулась, едва не рухнув навзничь, но удержалась. Окно было открыто, если не считать острых щепок, оставшихся по краям. Она ухватилась за ручку, повернула ее и с силой толкнула, но створки окна даже не шелохнулись. Тут Джини увидела, что оконная рама в трех местах скреплена массивными болтами.

Джини слезла вниз. Ее руки и ноги дрожали от усталости. Она могла бы разбить стекло. Но в таком случае ей пришлось бы высадить окно целиком. Края узких створок сходились посередине у горизонтальной планки. Разбить одну створку было недостаточно – в такое отверстие Джини не протиснулась бы. Оставался единственный путь: разбить оба стекла и выломать разделительную планку.

Огонек газовой конфорки тревожно замигал и уменьшился. Она повернула ручку плиты, чтобы увеличить пламя. Раздалось прерывистое, похожее на плевки, шипение. Торопись, Джини, торопись…

Притащив из гостиной стул, она что было сил саданула им в окно. Стекло из одной створки вылетело целиком, в другой только хрустнуло. Взобравшись на стойку, она принялась молотить стулом в оконную раму, задыхаясь и рыдая от возбуждения. Чуть позже Джини обернула руку кухонным полотенцем, чтобы вытащить из рамы острые осколки стекла. Потом, снова взяв стул, начала наносить удары по разделительной планке. Когда устали руки, Джини навалилась на нее плечом. Планка чуть поддалась, однако все еще держалась. Джини продолжила борьбу, ломая планку и выбивая остатки стекла. Ее дрожащие руки были изрезаны. Вытирая кровь, из-за которой становились скользкими ладони, она заметила, что ее часы разбиты. Погнутые стрелки неподвижно замерли на месте. В полутьме она поднесла покалеченный циферблат к самому носу. Прошло уже несколько часов – намного больше, чем ей показалось. Часы показывали полдвенадцатого. Но кто знает, сколько времени прошло с тех пор, как они остановились?

Джини снова издала стон ярости и отчаяния. Ведь уже могло наступить воскресенье. Нужно было немедленно убираться отсюда. Она всем телом бросилась на разделительную планку, и та с треском сломалась пополам. В лицо повеял пьянящий ветер свободы. Джини полной грудью вдыхала морозный воздух. «Печка, плита… Бог с ними. Главное – фотографии», – подумала она и начала протискиваться в разбитое окно. Она как можно плотнее завернулась в свое толстое пальто, но оно не спасло ее от острых, как нож, осколков. Джини чувствовала, как стекло цепляет ее за волосы, царапает лицо. Неловко, кривясь от боли, она вывалилась наружу – на свободу! Упав на каменные плиты с полутораметровой высоты, Джини едва не лишилась сознания.

Болело все тело, ноги подкашивались, но душа пела, наполняя торжеством все ее существо. Машина уже близко, совсем близко, вот сейчас покажется на склоне из-за деревьев. Она пересекла двор и начала продираться сквозь кустарник, пытаясь различить на земле дорожную колею.

Стараясь не поскользнуться, Джини побежала вниз по склону. Дважды она все-таки споткнулась и оба раза с размаху упала плашмя. Но каждый раз она поднималась и продолжала бег к заветной поляне. И вдруг остановилась как вкопанная, дико озираясь вокруг. Кровь текла по ее лицу, она чувствовала ее соленый вкус на губах. Легкие жгло как огнем. Пошатываясь, она сделала еще несколько шагов, вглядываясь в темноту под деревьями. Сознание отказывалось принимать очевидное. Она обежала всю поляну, даже пробежала дальше по дороге, но вскоре, тяжело дыша, вернулась. Со всех сторон ее окружали лунные блики и тени.