Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол

Впрочем, такие периоды сомнений недолго выдерживали натиск суровых и неопровержимых фактов. Саламандровая Виктория больше не жила под кровом де Малле. Белые бархатные подушки в ландо покрывали невыводимые пятна. Депеши о развитии событий Мельбурн присылал ежедневно в инкрустированных шкатулках, в которых обычно доставлялись официальные государственные документы. Привозили эти послания курьеры королевы, особые агенты, которым доверялись самые секретные бумаги.

1 июня

Все еще никаких следов подлинной В. Я поручил поиски нескольким доверенным агентам, внушив им, что они якобы ищут мою незаконнорожденную дочь. Натурально, они начнут прочесывать все наиболее очевидные убежища, включая бордели вроде заведения де Малле. Если они потерпят полную неудачу, возможно, я буду вынужден включить в поиски Ярд.

По вечерам, когда псевдо-В. надежно заперта у себя в опочивальне, я сам рыскаю по многолюдному городу, но до сей поры безрезультатно.

С надеждой,

3 июня

Свел соприкосновение В. с ее министрами до минимума. Объявлено, что «невралгия» королевы препятствует ей принимать участие в государственных делах. Все церемониальные функции отложены на неопределенный срок. Не верю, что кто-то заподозрил подмену, хотя В. все-таки съела насекомое прилюдно. Я невозмутимо продолжал говорить и рассеял всеобщее ошеломление. Труднее всего отбиваться от фрейлин. Среди них много шпионок Конроя и прочих. Предупредил их, что королева испытывает крайне тяжелый и затянувшийся менструальный период и, вооружившись пистолетом, угрожает пристрелить всякого, кто увидит ее нагую, раздувшуюся от воды фигуру. Фрейлины, все до единой, как будто поняли суть. Однако как долго смогу я убедительно продолжать?

В напряжении,

5 июня

Все еще ни единого луча света. Значительная часть времени, которое я мог бы посвящать поискам, уходит на удовлетворение хищного любострастия В., чтобы держать ее в послушании. Ее неутолимость внушает благоговейный ужас. Я совсем иссушен. Теряю надежду.

В отчаянии,

Каупертуэйт читал эти послания с нарастающей тревогой. Все его эксперименты были отложены и забыты. Даже восьминогие телята из Летчуорта не привлекли его внимания. Его мысли были заняты дилеммой Мельбурна. Дилеммой нации, хотя население в целом даже понятия о ней не имело. Что произойдет, если подлинную Викторию не отыщут ко дню ее коронации? Будет ли тритонша торжественно помазана архиепископом Кентерберийским как королева Англии? Для Англии это обернется похуже, чем папство папессы Иоанны обернулось для римско-католической церкви.

А какие жуткие невзгоды терпит подлинная Виктория? Девушка, которой за всю ее короткую жизнь не разрешалось даже по лестнице подниматься в одиночестве из опасений, что она может споткнуться и упасть. А теперь она бесприютна в урбанистической грязи, именуемой Лондоном. Каупертуэйту не удавалось отгонять от себя новые и новые образы унижений и осквернений, которые одновременно и тревожили, и странно возбуждали.

В конце концов из-за этих галлюцинаций он почти перестал спать и понял, что ему необходимо предпринять что-то, чтобы избавиться от избытка нервичности. Наука временно утратила свое очарование. Оставалось одно: самому принять участие в поисках Виктории. Иначе его до конца дней преследовало бы чувство, что он не сделал всего, что мог.

Однако сообщать об этом Мельбурну не стоило. Премьер-министр как будто был несколько против дальнейшего втягивания Каупертуэйта в происходящее, а молодой изобретатель как лояльный верноподданный не хотел получить четкое запрещение вносить свою лепту.

Вот почему в один туманный вечер девятый удар высоких напольных часов, украшавших переднюю, застал Каупертуэйта в плаще, накинутом на плечи, нерешительно застрявшим в дверях своего мейфэрского особняка.

Где следует начать поиски? Где в конце концов окажется сбежавшая юная девушка в этой метрополии греха и алчности? Если не считать борделя — а Мельбурн уже все их обыскал… Каупертуэйт вдруг понял, что понятия не имеет.

Каупертуэйт ощутил ладонь на своем плече и, обернувшись, почти столкнулся с Когтем Макгрошем. Его слуга оделся для ночной прохлады, обмотав в остальном обнаженное горло грязным красным платком, и явно намеревался сопровождать Каупертуэйта.

В подтверждение Макгрош сказал:

— Не беспокойся, Кос, все заметано. Я тебя одного не пущу. Я знаю всю трагическую историю — знал с первого же вечера, когда подслушивал у двери кабинета. И хоть мне-то начхать — для урожденного демократного американца, как я, ваша обожаемая монархия одно блям-блям-блям и боле ничего, — я не могу сидеть-посиживать и допустить, чтобы ты лез на рожон всяких опасностей. Тебе требуется, чтоб, когда дело дойдет до дела, рядом с тобой был когтючий кугуарчик вроде меня. Как я сказал Майку Финку, когда мы трюхались на одной барже по Большой Мутной Реченьке: «Майк, в жизни нет ничегошеньки поважнее дружбы». Как раз перед тем, как я вышиб дух из подлого вонючки и свалил его за борт.

Каупертуэйт испытал величайшее облегчение и выразил его тем, что тепло пожал руку Макгроша.

— Ваше благородное предложение принято, Коготь. Так идемте.

Уже на пороге взгляд Каупертуэйта остановился на трости из ротанга, которая торчала из слоновьей ноги, служившей подставкой для зонтиков, и он схватил ее.

— На всякий случай, — сказал он Макгрошу и подмигнул.

— А не зря, командир? В прошлый-то раз…

— Я ее с тех пор усовершенствовал.

— Будь по-вашему.

Когда они оставили позади себя фешенебельный квартал, который Каупертуэйт избрал местом своего проживания, улицы все более и более наполнялись горожанами всех пошибов: слепые нищие, элегантные дамы, уличные шлюхи, шарманщики, поводыри танцующих медведей, субъект с передвижным тиром, в котором стрельба велась пульками из пружинных ружей, а мишени двигались при вращении рукоятки, как платформа на письменном столе Каупертуэйта. Между двумя девчушками, торговавшими спичками, завязалась драка, и одна опрокинула другую в колоду с водой для лошадей. Это был наименее примечательный эпизод из тех, свидетелями которых непрерывно становились Каупертуэйт и Макгрош. Когда они дошли до Окефорд-Серкес, Макгрош знаком показал, что им надо перейти улицу. Каупертуэйт заколебался.

Подлинные лондонские улицы в подавляющем большинстве представляли собой широкие сточные канавы и мусорные свалки. Отбросы и навоз слагались в препятствия глубиной по щиколотку. Этот феномен породил зарабатывающих на нем «уличных метельщиков» — бездомных мальчишек и девчонок, которые за малую мзду разметали перед обывателем тропочку поперек улицы. Видя, что его хозяин не решается погрузить свою обувь в эту грязь, Макгрош тут же нанял метельщика.

— Эй ты, рыжая башка! Давай расчисть нам дорогу!

Босой мальчуган, которому адресовалось это обращение, тотчас подбежал к ним. Одет он был в лохмотья, ему недоставало нескольких зубов, однако он широко улыбался и излучал простодушное счастье. Его единственное имущество, видимо, исчерпывалось метлой, обтрепавшейся почти по самую палку.

Почтительно сняв шапчонку, он сказал:

— Кликуха Типтопф, джентльмены. Разумные цены и быстрые услуги, такой вот мой девиз. Всякий раз, как окажетесь поблизости, обращайтесь ко мне.

Без дальнейших предисловий мальчуган вступил босыми ногами в жидкое месиво и принялся рьяно мести. Каупертуэйт и Макгрош следовали в его кильватерной струе.

На той стороне улицы Каупертуэйт спросил:

— Сколько?

— По пенсу с рыла, если вам подходит, джентльмены. Каупертуэйт вручил мальчугану шиллинг.

От такой переплаты метельщик впал в экстаз.

— Спасибочки, хозяин, спасибочки. Ну уж и элегантно я нынче пошамаю.

Каупертуэйт и Макгрош пошли дальше. Изобретателя мальчуган, видимо, растрогал, и наконец он счел нужным высказаться по этому поводу: