Музыка из уходящего поезда. Еврейская литература в послереволюционной России - Гарриет Мурав

class="p1">В 1930-е годы наметился переход от революционного интернационализма и призывов к культивированию национальных различий (что нашло воплощение, например, в некириллических алфавитах) к упору на важность всего русского и на культурное доминирование русского народа. В предисловии к первому номеру литературного альманаха «Дружба народов», опубликованному в 1939 году, это отчетливо выражено через декларацию непосредственной связи между политической властью и призывом к так называемому культурному развитию: «Только победивший народ может создать и создает все условие для расцвета культуры… Она раскрывает их, заставляет звучать по-новому и рождать новые чувства» [Дружба народов 1939: 6]. Режущие ухо понятия принудительного звучания и принудительного рождения помимо воли заставляют вспомнить о пытках и изнасилованиях, о разгуле террора, который был неотъемлемой частью «дружбы народов». Язык этой фразы странным образом резонирует со 137-м псалмом, где пленившие евреев в Вавилоне требуют от них песен. В СССР насаждение культуры нацменьшинств действительно проходило насильственным путем: в процессе создания национальных языков и литературных традиций уничтожались алфавиты, культура печати и живые люди[255].

Дальше в предисловии к первому номеру «Дружбы народов» сказано, что достижения культуры стали доступны народам СССР только после 1917 года, когда произведения великого русского национального поэта Пушкина были переведены на языки национальных меньшинств, а их литература – на русский. В список национальных писателей входят: Шевченко, Шолом-Алейхем, армянский поэт и переводчик О. Туманян (1869–1923), Г. Низами – персидский писатель XII века, который в сталинский период был объявлен азербайджанским, и Новаи, поэт и философ XV века, живший на территории сегодняшнего Афганистана[256]. Переводы произведений национальных литератур в СССР находились в русле русоцентризма советской культурной политики, поскольку официальное признание важности той или иной национальной литературной традиции приходило только после переводов на русский. Какие именно произведения «заслуживают» перевода, решалось в Кремле. Как пишет Ш. Маркиш, в СССР создали «имперско-российскую культуру, беспрерывно вбирающую все лучшее (доподлинно или конъюнктурно – в данном контексте не имеет значения), что рождают провинции» [Маркиш 1994: 202]. Русский не только способен был создать или убить литературу нацменьшинства. Составители «Дружбы народов» далее утверждают, что русская литература – это «начало общечеловеческой литературы». Русский – не такой, как все другие отдельные конкретные языки, он представляет собой универсальную ценность. Русская литература служит образцом для всех других национальных литератур, поскольку участвует в создании универсальной человеческой культуры, служит необходимым противоядием от постоянной угрозы национального разобщения, преодолевает преграды между историческим прошлым и прогрессивным настоящим. В этом контексте перевод выполнял идеологическую функцию преобразования и размежевания так называемых культур нацменьшинств Советского Союза, показывая, что они сопоставимы с русской культурой, но все же ей не равны.

В 1930-е годы также произошел важный сдвиг в практике перевода. Верность оригиналу была объявлена буквализмом и формализмом и замещена доктриной «социалистического реализма», то есть переписывания оригинала с марксистских позиций. Однако даже в тогдашней русоцентрической обстановке видные теоретики перевода отстаивали важность сохранения национальных отличий в русскоязычных вариантах произведений литературы нацменьшинств. Чуковский ратовал за «максимально точное воспроизведение оригинала» и порицал то, что называл «шовинизмом» русификации текста – причем это происходило тогда, когда «русский шовинизм» более не считался грехом, а, напротив, был объявлен добродетелью[257].

Переводчики под судом

В статье «Национальная поэзия в русских переводах», опубликованной в 1934 году, Выгодский решительно возражает против гомогенизации русских переводов стихов писавшего на идише П. Маркиша, чья уникальная творческая личность и богатый литературный язык теряются в русских вариантах. Выгодский (1893–1943) был поэтом, литературоведом, критиком и переводчиком. Он родился в Гомеле, окончил гимназию, получил диплом литературоведа в Санкт-Петербурге. Владел более чем десятком языков, в том числе ивритом и идишем, особенно интересовался современной ему поэзией на этих языках. В его архивах лежат подготовительные материалы к нескольким масштабным антологиям еврейской литературы, которые так и не вышли в свет. Лучшие поэты, писавшие на иврите, по словам Выгодского, пытались в своем творчестве объединить еврейские и европейские подходы [Выгодский 1920е]. Прекрасное знакомство с европейской литературой делало Выгодского «культуртрегером», однако не в том смысле, что он являлся советским функционером от культуры. Он не вписывался в рамки русоцентричного подхода к культуре, возникшего в 1930-е годы. Для Выгодского литература всегда оставалась «мировой литературой», в которой еврейская – от творчества поэтов испанского «золотого века» до автора XX века Маркиша и писавшего на иврите С. Черниховского – играла очень важную роль.

Помимо прочего, Выгодский переводил Гейне на эсперанто, но лучше всего он известен как переводчик латиноамериканских и испанских писателей на русский. Он входил в круг, к которому принадлежали Ахматова, Мандельштам, Зощенко, критики-формалисты В. С. Шкловский и Ю. Н. Тынянов, а также его двоюродный брат психолог Л. С. Выготский (он изменил написание фамилии, чтобы его не путали с Давидом). Выгодского арестовали в 1938 году вместе со многими ленинградскими авторами и переводчиками – среди них были, например, Б. К. Лифшиц, В. А. Зоргенфрей и Н. А. Заболоцкий; эти массовые аресты стали известны как «дело литераторов» и «дело переводчиков»[258]. Сфабрикованные обвинения имели мало общего с содержанием их литературной работы. Тем не менее, связей Выгодского с латиноамериканскими, французскими, испанскими и американскими писателями, издателями и частными лицами (с некоторыми он переписывался на эсперанто), равно как и с Испано-американским обществом, где он был одним из сооснователей, хватило, чтобы обвинить его в контрреволюционной деятельности. Контакты с Другими с Запада – неотъемлемая часть его переводческой работы – сделали его опасным для режима, занимавшегося построением социализма в одной отдельно взятой стране. Выгодский скончался в лагере в Казахстане в 1943 году[259].

В 1930-е годы Выгодский был штатным сотрудником журнала «Звезда» и часто писал про переводы с языков национальных меньшинств СССР. Он планировал выпустить отдельный номер, посвященный еврейской литературе. Выгодский настаивал на том, что в рамках концепции советской литературы нужно сделать упор на разнообразие языков. Советская поэзия, писал Выгодский, состоит не только из произведений русских писателей, к ней относится и творчество тех, кто пишет, в частности, на русском, армянском, грузинском и идише [Выгодский 1934]. Выгодский развивал идею многоголосия, использовал понятие литературного «гибрида» и особо отметил украинского поэта И. Ю. Кулика за использование «негритянско-украинского гибрида» в стихотворении «Черная эпопея» [Выгодский 1934:165]. Бабель, Гехт, Каверин и Сельвинский тоже использовали в своем творчестве литературные гибриды, сочетая идиш и русский и создавая языковое пространства на их стыке11. По словам современника Выгодского Бахтина, гибридная конструкция – это единое высказывание, включающее в себя два стиля, языка и две системы верований. Гибридные высказывания децентрализуют язык, поскольку тянут в сторону, противоположную объединяющей